В. О. Вырыпаев21

КАППЕЛЕВЦЫ22

Вместо предисловия

Многим приходилось слышать о каппелевцах, многие знают, что каппелевцы в конце 1919-го и в начале 1920 года совершили небывалый в истории Ледяной поход, в страшную стужу преодолевая снежные ураганы и метели, поливая своею кровью и усеивая трупами всю дорогу, начиная от Волги, по необъятным просторам приуральских степей, через горы Урала, прокладывая себе дорогу в глубоких снегах непроходимой сибирской тайги, через трескучий лед сурового Байкала и через неприветливое зимой Забайкалье.

Уйдя в Приморье и, наконец, не выдержав напора во много раз превосходившего их численностью врага, каппелевцы покинули пределы Родины, рассеявшись по всему земному шару, разбитые, но не побежденные, потому что они верили в свое правое дело, и ни одной минуты не сомневаются, что пройдут годы и, может быть, десятки лет, — русский кошмар кончится и Россия снова будет процветать, заняв надлежащее место среди других стран. Своими воспоминаниями я хочу, насколько смогу, осветить сущность каппелевской борьбы и ту глубокую веру в Россию, вложенную в сердца каппелевцев их вождем, которая выражена в простых словах несложной русской солдатской песенки:

Когда наш Каппель умирал,

Любить Россию он завешал.

Эти скромные воспоминания посвящаются его незабвенной памяти.

Наш знаменитый профессор-историк генерал Н.Н. Головин незадолго перед смертью Великого князя Николая Николаевича спросил его: “А как писать о России?” Великий князь ответил: “Россия может освободиться только тогда, когда мы о ней будем говорить правду, одну лишь правду!” Как рядовой участник Белой борьбы, в своих кратких воспоминаниях я буду точно держаться этого завета — буду писать правду, как бы горька она подчас ни была.

В Самаре до прихода чехословаков

В начале 1918 года в Самаре было самое неопределенное положение. Благодаря умеренности председателя революционного трибунала (Куйбышева) большевики держали себя довольно скромно, если не считать некоторых реквизиций и того, что наиболее видные представители самарской буржуазии за невнесение возложенной на них денежной контрибуции попали в тюрьму. Правда, посидели они недолго, неделю с небольшим, потом, поторговавшись до сходной суммы, уплатили ее и были выпушены до следующего заключения и следующей контрибуции.

Этот факт взыскания контрибуции был, конечно, неприятен, но затрагивал лишь незначительный круг населения. Однако на митингах ультралевыми ораторами произносились уже довольно смелые выкрики о всемирной революции, о пожертвовании всей страной ради 3-го Интернационала, о классовой борьбе и т. п.

А одна наиболее ретивая большевичка, товарищ Коган, настойчиво рекомендовала сейчас же начать классовую войну. Для этого она предлагала сорганизовать небольшие, хорошо вооруженные отряды по 1215 красногвардейцев. Эти отряды, наметив себе буржуазные дома, должны были делать ночные налеты и истреблять всех живущих в этих домах, включительно до грудных младенцев. По ее глубокому убеждению, ребенка буржуазных родителей перевоспитать невозможно: все равно, рано или поздно, а буржуазная кровь скажется.

Председатель революционного трибунала товарищ Куйбышев, тот самый, чьим именем теперь город Самара называется, возразил ей:

— Хорошо, сегодня в ночь мы истребим таким образом жителей в 10—15 домах, а завтра тысячи таких домов восстанут против нас...

От подобных угрожающих выкриков, как Коган, а также от доносившихся отовсюду слухов о большевистских бесчинствах и произволе большинство жителей в Самаре как-то притихли и попрятались по своим норам. Многие избегали посещать такие митинги.

Но, как было всегда и раньше, при всяких правительствах и во все времена, ко всему чуткая, особенно к справедливости, и мыслящая молодежь не могла остаться безучастной, она готова была пожертвовать своими жизнями за правду. Эта молодежь, хотя и продолжала посещать митинги, но на большевиков стала смотреть недоверчиво, а потом и враждебно. Отвернувшись от них, молодежь стала собираться в группы. Эти группы, правда, сначала очень осторожно, в своем кругу, начали критиковать действия большевиков и потом ушли “в подполье”.

За несколько дней перед новым 1918 годом я приехал с Германского фронта в свой очередной отпуск, да так и задержался. Устав от фронтовой жизни и еще не войдя в жизненную колею тыла, я старался держаться в стороне от политики. Занятый своими личными хлопотами, я мало с кем из молодежи виделся первое время. Но примерно в феврале месяце меня однажды пригласили к себе ученики последнего класса коммерческого училища, в котором я учился семь лет тому назад. Они мне объяснили, что в городе существует противобольшевистская организация, состоящая в большинстве из учащейся молодежи, а также из прапорщиков и подпоручиков (военного времени). Во главе организации стоит подполковник артиллерии Галкин. Они просили и меня вступить в организацию и помочь им. Галкину обо мне они уже говорили, и он будет рад меня видеть.

Занятый волокитой в Совете народного хозяйства, я не спешил увидеться с Галкиным. Но узнал, что в Самаре в это время было около 5000 офицеров и в эту организацию почти никто из них не входил. Из рассказов близко стоявших к Галкину членов организации можно было понять, что, кроме учащейся молодежи, насчитывающей более сотни человек, в эту же организацию входят эсеровские дружины и что общая цель, поставленная организацией после свержения большевиков, — созыв Всероссийского Учредительного собрания.

Было заметно, что, несмотря на малочисленность организации, участники ее полны были резким недовольством и ненавистью к большевикам. Но все же силы в организации еще не чувствовалось. У организации имелись довольно точные сведения о местонахождении оружия у большевиков и о числе красногвардейцев. Налицо же у них пока было всего десятка полтора револьверов, наивно спрятанных за висевшими на стенах картинами в яхт-клубе; часть оружия хранилась кое у кого на руках. Между прочим, у меня было четыре нагана, залитые растопленным салом и зарытые в землю под парниками на даче. Над ними великолепно выращивались зимой огурцы.

Эсеры имели довольно приличную связь с чехами, шедшими эшелонами через Пензу на Сызрань. И вот на чехов-то и была возложена вся надежда, ибо каждый знал, что самостоятельно выступить против большевиков организация не могла. Чехи радовали: они уже проходили Сызрань, и скоро начались бои под Самарой. Пришедший ходок сообщил, что чехи 6 июня решили атаковать Самару.

В ночь на 6 июня, группами по 15 — 20 человек, имея связь между собою, организация была собрана в нескольких пунктах города. Тянулась томительная ночь ожидания, а чехи не приходили. Высланные из Самары отряды красногвардейцев в 10 верстах на подступах к городу понесли большие потери, вернее — полное поражение. Побросав все с себя, включая и оружие, красногвардейцы, не дожидаясь перевоза, переправились через реку Самарку и разбежались по городу. И все же чехов еще не было... Отданное Галкиным накануне распоряжение быть готовым, но до прихода чехов ничем себя не обнаруживать было, к счастью, выполнено; большевиками, которым было не до организации, она не была замечена.

Противобольшевистская организация в Самаре была сконструирована по системе десятков, то есть знали друг друга только в своем десятке. Десятники знали других десятников, но часто не знали рядовых из состава не своего десятка и так далее. Старших и опытных офицеров в организации почти совсем не было, поэтому полковнику Галкину нужно было быть особенно осторожным и предусмотреть многое. Общих собраний даже для всех десятников не бывало: собирались небольшими группами в разных местах, десятники сами ходили к Галкину или же посылали своего представителя в штаб-квартиру за получением директив.

Места для встреч десятников каждый раз менялись из предосторожности. Излюбленными местами для сбора десятников и членов организации были: самарский яхт-клуб, две (в разных местах) студенческие чайные, сад кафедрального собора и др. В этих местах по вечерам собирались студенты и учащаяся молодежь петь песни. Там же незаметно собиравшиеся участники противобольшевистской организации обменивались новостями и разной информацией.

Как бы общим паролем для всех членов организации была популярная в то время игривая песенка “Шарабан”. И когда появлялся какой-нибудь новый человек среди членов организации, то не знавшие его спрашивали своих людей: “Кто?” И если получали ответ: “Он — шарабанщик”, это значило: “свой”. Песенка “Шарабан” впоследствии играла большую роль в жизни Народной армии и охотно распевалась во всяких случаях жизни бойцов. Распевая “Шарабан”, наша пехота часто шла в атаку на красных, во главе с Борисом Бузковым, который был ранен в Гражданскую войну шесть раз. Под деревней Беклемишево (под Казанью), ведя свою пехоту под звуки “Шарабана” в атаку на красных, Бузков был ранен в правую руку навылет и, перехватив револьвер левой рукой, он под тот же “Шарабан” продолжал идти на красных. Ближайший солдат на ходу сделал ему перевязку. Скоро другая пуля пробила ему плечо. Бузкова положили на носилки, перевязали и, истекающего кровью, понесли в тыл. Но он не переставая вполголоса продолжал напевать все тот же “Шарабан”.

Вследствие малочисленности и неопытности участников организации о самостоятельном выступлении до прихода чехов думать не приходилось. Слухи же об успехах чехов все крепли и крепли. Уже слышалась отдаленная орудийная стрельба между ними и красногвардейцами под Самарой у станции Липяги (17 верст на запад от Самары). Большевики отправляли навстречу чехам эшелон за эшелоном.

Состоявший в противобольшевистской организации видный эсер Б.К. Фортунатов, член Учредительного собрания (впоследствии — член военного штаба от Самарского правительства), закладывал под полотно железной дороги, близ моста через реку Самарку, фугасы с простым аккумулятором, соединенным стосаженным проводом (из ближайшей ямы), с демоническим хладнокровием взорвал фугасы под поездом с красногвардейцами, шедшим из Самары против чехов. При этом, после взрыва, Фортунатов совершенно спокойно, чуть ли не по самому проводу, подходил к месту взрыва.

Чехи под Самарой

7 июня пришедший ходок от чехов сообщил Галкину, что они действительно намеревались овладеть городом 6 июня, но вынуждены изменить свой план и оттянуть часть своих войск на запад за Сызрань против наседавших на них арьергардов красных, оставив на Самарском направлении небольшие заставы- Положение оказалось очень неопределенным, и штаб-квартира Галкина сообщила: ввиду неясности положения, противобольшевистской организации быть готовой к выступлению. А к вечеру 7 июня почувствовалось как будто оживление со стороны чехов. Хлебную площадь и набережную реки Самарки чехи начали обстреливать из трехдюймового орудия.

В это время я должен был по своим личным делам явиться в Совет народного хозяйства за получением денег за реквизированные машины с кирпичных заводов моего отца. Дожидаясь ассигновки, я от скуки разговаривал с разными чиновниками. Волокита тянулась довольно долго, и многие из служащих отдела меня уже знали. После первых чешских орудийных выстрелов (около 3 часов дня) среди комиссаров и служащих поднялась паника. Но так как стрельба велась одиночными выстрелами и снаряды рвались в расстоянии двух верст на другом конце города, то через некоторое время паника утихла и некоторые остались (для вида) за своими столами.

Из соседней комнаты вышел комиссар внутренних дел — фамилии его теперь не помню (вроде Фогель). Мы с ним были знакомы, и за несколько недель перед этим он уговаривал меня принять должность инструктора артиллерии и заниматься четыре часа в неделю с красногвардейцами, на очень выгодных условиях. Тогда же он наедине доказывал, что я был не прав, отказываясь от этого предложения, “даже, как белый”, добавил он. Он отлично знал, что коммунистам я никак не мог сочувствовать. Но он настаивал, говоря:

У нас, у большевиков, нет работников на ответственных должностях. Мы часто ставим или людей, не знающих своего дела, или же преступников. И если бы вы, белые, пошли к нам, то, очень возможно, большевики, среди которых 90 процентов неинтеллигентных, растворились бы в опыте и знании белой интеллигенции. Но вы отвернулись от нас и предоставили нас самим себе.

Встревоженный обстрелом города, он прямо задал мне такой вопрос:

Вы, как специалист, скажите, пожалуйста, с какого расстояния стреляют чехи?

Я ответил, что это трудно определить, но надо полагать, что не более как с 5 — 6-верстной дистанции. Слышавшие за ближайшими столами наш разговор сразу насторожились, а потом поспешно начали складывать свои бумаги и исчезать.

Меня вскоре пригласили в кабинет Куйбышева. Не глядя на меня, он подал мне только что подписанную им ассигновку и сказал:

Предъявите кассиру, и он выдаст вам причитающуюся сумму!
Не веря своим глазам, я отправился к кассиру, но тот уже уехал.

Я позвонил ему по телефону на дом; ответили, что он только что вышел неизвестно куда. Я вернулся к Куйбышеву. Он нервно объяснил мне, что сейчас сделать ничего нельзя:

Придите завтра в 9 часов утра.

Чехи в Самаре

В эту ночь (на 8 июня) у большевиков началась истеричная паника. По улицам во всех направлениях, без всякого освещения сновали грузовики с каким-то имуществом, большая часть уходила на север, часть грузилась на стоявшие под парами пароходы, которые, не задерживаясь, шли вверх по Волге.

После небольшой перестрелки на железнодорожном мосту через реку Самарку чехи внезапно появились в городе на рассвете 8 июня 1918 года. Красные почти не оказывали сопротивления: убегали по улицам или прятались по дворам. Жители, высыпавшие из домов, выволакивали красных и передавали чехам с разными пояснениями. Некоторых чехи тут же пристреливали, предварительно приказав: “Беги!”

Десятка полтора чекистов во второй полицейской части на Саратовской улице оказали чехам упорное сопротивление. Чекисты, укрывшись в кирпичном здании, отлично отстреливались от чехов, атакующих их с улицы Льва Толстого и Предтеченской. На углу улиц Л. Толстого и Саратовской, около цирка “Олимп”, чекистами были убиты два чеха. Ведя отчаянную стрельбу из ружей и одного пулемета, красные продержались около часа; потом, бросив оружие, хотели бежать через задние ворота на Дворянскую улицу, но обошедшие их чехи всех их перестреляли.

Работа организации

Членами противобольшевистской организации были вскоре заняты наиболее важные пункты в городе. Я с частью своих людей занял артиллерийские склады. У орудий не было замков. Случайно где-то нашелся один замок к 3-дюймовому орудию. Со мной было 11 человек (моего десятка). С помощью обывателей, общими усилиями, мы выкатили на всякий случай это одно орудие на Сапекинское шоссе. Вокруг собралась толпа обывателей. Вид у большинства их был празднично-ликующий и все-таки немного тревожный, так как кто-то пустил слух, что большевики на бронированных автомобилях идут обратно на Самару.

Чтобы успокоить взволнованных людей, я навел орудие на ближайшую возвышенность шоссе, до которой было полторы-две версты. Своим молодым артиллеристам я объяснил, кому и как нужно было действовать во время стрельбы. Зарядный ящик, полный снарядов, был при помощи обывателей подтянут к орудию.

Было очень рано, но часам к семи утра ко мне начали прибывать и другие члены моей группы, которых я направил занять (верстах в двух) казармы бывшего 5-го конно-артиллерийского дивизиона, что около трубочного завода. В казармах у красных было отделение Совета народного хозяйства с забытыми в конюшнях лошадьми, более сотни.

Высланным в штаб-квартиру за директивами Галкин ничего определенного не мог сказать, кроме того, что “сейчас формируется правительство”. Вскоре я перебрался со своим орудием с Сапекинского шоссе в конно-артиллерийские казармы. Разослал, куда можно, своих людей для направления желающих вступить в наши отряды.

Случайно мои артиллеристы нашли еще одно орудие и склады с амуницией, сбруей и обмундированием, так что после лихорадочно спешной пригонки у нас уже были готовы два орудия с зарядными ящиками, полный комплект орудийной прислуги и небольшая команда разведчиков.

Новое правительство

Часов в 10 утра я поехал в город разыскивать Галкина. По дороге заехал к бывшему в начале войны начальником 5-го конно-артиллерийского дивизиона генералу Миловичу23, который перед революцией уже командовал кавалерийской дивизией. Я служил прежде под его начальством. Я просил Миловича помочь нам своим знанием и опытом в такой важный момент. Он оказался совсем не в курсе событий и по поводу происходящего высказал самое пессимистическое мнение, ответив мне:

— Из вашей затеи ничего не выйдет!

В женской гимназии (Межак) уже прошло совещание правительства (без участия отцов города), состоявшего из находившихся в Самаре членов Всероссийского Учредительного собрания (Богомолова, Брушвита, Фортунатова, Чернова, Вольского, Климушкина и других). Для заведования военной частью был составлен штаб во главе с подполковником Галкиным, которого в шутку называли военным министром. К штабу, как бы для контроля, были приданы два члена Учредительного собрания. Но все члены правительства были совершенно не в курсе существующей обстановки.

И все-таки к 12 часам дня (8 июня) повсюду уже расклеивались воззвания нового правительства с приглашением записываться добровольцами в Народную армию; в здании женской гимназии (Межак) были объявления по отделам и родам оружия. Коридоры гимназии были заполнены молодежью. Пройдя к заведующему артиллерией генерал-майору Клоченко24, я нашел некоторых знакомых, среди которых были соратники по минувшей войне.

Генерал Клоченко объявил меня командиром 1-й отдельной конно-артиллерийской батареи Народной армии и просмотрел список моих ста добровольцев, из которых конно-артиллеристов было пять. Остальные же из записавшихся принадлежали ко всем родам оружия в бывшей Российской армии: были авиаторы, моряки, саперы и др., а больше — зеленая учащаяся молодежь. Но было несколько человек чинами старше меня, отчего я чувствовал себя до некоторой степени неловко.

Не задерживаясь, я уехал в казармы. Назначил командный состав, и было приступлено к разбивке орудийной прислуги, оказавшейся в большинстве из учащейся молодежи, не имеющей понятия об артиллерии. Была выделена команда разведчиков в 25 человек, состоявшая главным образом из студентов и прапорщиков военного времени. Об этом по телефону я доложил генералу Клоченко, который приказал мне как можно скорее прибыть в город, к штабу Народной армии.

Пришлось немного повозиться с необъезженными в групповой запряжке конями, часть которых недавно была реквизирована большевиками у местной буржуазии. И в 5 часов два орудия и два зарядных ящика с полным количеством номеров (артиллерийская прислуга) и с усиленной командой разведчиков стройно шли по главным улицам города.

Конечно, опытный глаз не мог бы не заметить множества недостатков, которые были в конно-артиллерийском взводе, подошедшем к штабу Народной армии. Но тогда мало кто о недостатках думал. Вышедший на улицу генерал Клоченко и многие чины штаба армии буквально ликовали при виде войсковой части новой Русской армии. Ликовала, как мне тогда показалось, и толпа, и все отдельные люди, шедшие навстречу идущей батарее, песенники которой стройно пели:

Вспоили вы нас и вскормили,

Отчизны родные поля.

И мы беззаветно любили

Тебя, святой Руси земля...

Нам приветливо кланялись, махали платками, дружелюбно улыбались совершенно незнакомые люди. Эти приветствия, восторженные улыбки и дружелюбные взгляды тогда в нас, молодых и неопытных, укрепляли веру в наше правое дело, и все мы не задумывались отдать свои жизни за спасение Родины.

Вечером того же дня было назначено общее собрание, которое ничего определенного не выяснило, за неимением каких-нибудь приблизительных данных. Все собравшиеся, может быть помимо воли и желания, стали перед актом свержения советской власти и сознавали, что теперь, угодно или не угодно, нужно было действовать. А часть не в меру энергичных людей, охваченных паникой, подались в Сибирь. И были такие, которые направились в сторону Саратова.

У чехов было очень непрочно в арьергарде. Красные энергично их преследовали. Самарское (новое) правительство просило их задержаться в Самаре. Чехи обещали и на это потребовали немедленно выслать помощь их арьергардам в сторону Сызрани (о том, как было исполнено это требование, я писал в “Русской Жизни” 14 декабря 1961 года в статье “Владимир Оскарович Каппель”).

В тот же вечер состоялось собрание офицеров Генерального штаба, на котором обсуждался вопрос, кому возглавить добровольческие воинские части. Желающих не находилось. Решено было бросить жребий. Тогда попросил слова скромный на вид и мало кому известный, недавно прибывший в Самару в составе штаба Поволжского фронта офицер.

— Раз нет желающих, то временно, пока не найдется старший, разрешите мне повести части против большевиков.

Это был подполковник Владимир Оскарович Каппель.

Владимир Оскарович Каппель происходил из семьи героев. Его отец Оскар Павлович был награжден орденом Святого Георгия за подвиг во время взятия Геок-Тепе в отряде генерала Скобелева. Его дед со стороны матери — севастопольский герой и тоже георгиевский кавалер. Владимир Оскарович родился в 1881 году в городе Белеве Тульской губернии. По окончании второго кадетского корпуса в Санкт-Петербурге и Николаевского кавалерийского училища в 1900 году В.О. Каппель вышел в 16-й уланский Ново-Миргородский полк. По окончании Николаевской военной академии Германскую войну В.О. Каппель начал в чине капитана Генерального штаба, старшим адъютантом штаба 37-й пехотной дивизии. Во время развала Германского фронта Владимир Оскарович в чине подполковника был заброшен судьбой в Самару за несколько недель до свержения большевиков. С этого времени начинается боевая слава Каппеля как бесстрашного героя, мудрого стратега и любимого солдатскими массами вождя.

Сызрань

Не доходя 14 верст до Сызрани, на станции Батраки, отряд под командой Каппеля вынужден был выгрузиться, так как чехи только что оставили город. Каппель созвал начальников отдельных частей на совещание. Обрисовал обстановку и общую задачу и точно, до мельчайших подробностей, каждому начальнику отдельной части объяснил предположительно ситуацию у красных и состояние их тылов.

По плану Каппеля, завтра в 5 часов утра главные силы, около 250 штыков, атакуют город в лоб. Выделенной конной группе, то есть мне с двумя орудиями под прикрытием Стафиевского (45 сабель), сделать глубокий обход города с севера, с таким расчетом, чтобы завтра ровно в 5 часов утра обстрелять возможно энергичнее эшелоны красных, по чешской разведке находившиеся на станции Заборовка, в 18 верстах западнее Сызрани. И, не задерживаясь, направиться по шоссе, вдоль линии железной дороги, на Сызрань. По пути взорвать в двух-трех местах железнодорожное полотно.

Задача, полученная мною, на первых порах показалась трудной, почти невыполнимой. Но когда Каппель намечал маршрут для меня, возможные встречи на моем пути и что приблизительно мы должны делать в том или ином случае — эта же задача оказалась простой и легкой, так как стало совершенно понятно, что у красных там ничего не было, так же как и у нас. И для нас этот глубокий обход не представлял большого риска, то есть был точным математическим расчетом нашего начальника.

Недолго думая мы направились в обход, так как день близился к вечеру. Пройдя ускоренным аллюром это расстояние, в 4 часа утра мы были в деревушке в двух верстах от станции Заборовка, сделав небольшой привал.

Станция Заборовка

Немногие проснувшиеся жители деревни с большим недоумением смотрели на нас, как будто мы свалились с неба. И конечно, они никак не могли догадаться, кто мы такие. Все одетые в защитный цвет, мы не имели никаких погон и никаких отличий, кроме небольшой белой повязки на левой руке.

Вернувшиеся от станции Заборовка разведчики доложили, что там стоят два классных эшелона и три товарных, груженные красногвардейцами.

Ровно в 5 часов утра станция Заборовка была, как приказал Каппель, обстреляна семью десятками снарядов '(шрапнелью и гранатами) с предельной скоростью, после чего, взяв орудия на передки, мы спокойно, манежной рысью направились по шоссе вдоль железнодорожного полотна на город Сызрань. Сзади нас над станцией Заборовка стоял черный дым от пожара — наши снаряды подожгли цистерны с нефтью или керосином.

Примерно через два часа мы входили в город Сызрань. Нашим глазам представилась картина только что оконченного уличного боя. На улицах валялись убитые красногвардейцы, разбитые повозки, сломанные полевые кухни и другое разбросанное военное имущество. Около одного дома под сложенным строевым лесом нашли спрятавшегося раненного в бедро мадьяра. Их оказалось среди красных немало.

Как мы узнали позже, утром красные очень упорно защищали город, но, когда к ним пришли сведения об обстреле их тыла — станции Заборовка, они поспешно очистили город, проклиная своих комиссаров. В панике они бежали в сторону Пензы, бросив свои позиции с орудиями, пулеметами и другим военным добром, оставив в городе нетронутыми военные склады. Поспешно из товарных платформ и вагонов был организован броневик, который преследовал бежавших красных до города Кузнецка.

В 12 часов дня в городе был произведен парад Народной армии. Население, заполнившее улицы города, по которым двигались войска, при общем дружном ликовании угощало своих освободителей разными прохладительными напитками, сластями и буквально засыпало их цветами. Позднее все чины Народной армии были приглашены сызранцами на обед, на котором радушные хозяева не поскупились в своем хлебосольстве.

Эта первая операция молодого отряда под командой Каппеля была головокружительной по своему успеху и прошла с пунктуальной точностью даже в самых мелочах, согласно распоряжениям Каппеля. За всю операцию было потеряно убитыми лишь четыре человека, тогда как потери красных были громадны. Эта победа дала как бы толчок для дальнейших действий и вселила в бойцов не только глубокое доверие к их начальнику, но и преклонение перед его знанием военного дела и ясным пониманием атмосферы и духа Гражданской войны.

В отряд стали поступать новые добровольцы. А захваченное военное имущество дало возможность формировать новые и пополнять существующие части. Тогда я получил новые орудия и все, что нужно для четырехорудийной батареи. Свои два старых орудия я потом подарил симбирцам.

Мне тогда рассказывали, что, когда я отправился в обход Сызрани, оттуда пришел лет 13 подросток в бойскаутской форме. Он подробно рассказал, как красные заняли город, разгромив винный склад, перепились и группами разгуливали по городу, расстреливая не понравившихся им обывателей тут же на улице, и вообще бесчинствовали. Эти сведения очень помогли главным силам при занятии города.

После однодневного отдыха, согласно требованию из Самары, мы готовы были к отправке. Родители привели к нам бойскаута (о котором рассказано выше), прося взять его с собой, так как они не были уверены, что местные формирования смогут справиться с наступлением красных после нашего ухода. И конечно, когда они придут, то его расстреляют, потому что соседи видели и знают, как он нам помогал. Потом Каппель предложил мне взять этого юношу. Я был бы рад его взять, но ему нечего было делать у меня в батарее, так как он самостоятельно не смог бы седлать коня и даже поднять седло. Потом решили прикомандировать его к бронепоезду, с которым он провел всю Гражданскую войну, а теперь благополучно проживает среди нас в Сан-Франциско...

Вверх по Волге

Прибыв из Сызрани в Самару, отряд Каппеля прямо из вагонов был погружен на товаро-пассажирский пароход “Мефодий” и немедленно отправился вверх по Волге, в район города Ставрополя. Этот город и близлежащие деревни были заняты красными. По данным разведки, красные располагали большим количеством пулеметов и сильной артиллерией.

Не доходя верст пятнадцать до Ставрополя, пароход “Мефодий” пристал к крутому левому берегу, на который быстро были построены мостки, и по ним спешно выгружались бойцы, а орудия и зарядные ящики выкатывались на руках.

Из ближайшей деревни пригнали нужное количество крестьянских подвод для нашей пехоты, которая в это время на Волге никогда не ходила в пешем строю. Отнимая у крестьян подводы в жаркое рабочее время, мы согласно приказу Каппеля обязательно платили по 10— 15 рублей за каждую (тогда это были приличные деньги). При таких условиях отряд мог передвигаться довольно быстро, не утомляясь.

Расспросив у первых попавшихся местных жителей о противнике, в его сторону направлялся разъезд нашей кавалерии. Приблизительно в одной версте следом за ним двигались главные силы. Наша пехота, расположившись по трое-четверо на телеге на душистом сене, обычно дремала или просто наслаждалась природой. Но лишь только слышались первые выстрелы по нашему разъезду, как будто под действием электрического тока, пригретая теплым летним солнцем, дремлющая пехота выпрыгивала из своих повозок и, еще не дождавшись команды и остановки, бежала с винтовками наперевес в сторону выстрелов.

Каппель на коне впереди главных сил обыкновенно кричал в сторону командира пехоты бежавшему впереди бойцов Бузкову: “Не рискуйте — берегите людей! Каждый боец дорог!” Бегущий мимо него Бузков брал под козырек и вполоборота отвечал: “Слушаюсь!” Повозки останавливались. Я со своими орудиями съезжал с дороги вправо или влево, строил фронт, но с передков пока не снимался до приказания начальника. И когда минуты через две-три выяснялось, что противник заслуживал внимания, тогда начинался бой. Кавалерия частью оставалась прикрытием к орудиям, а часто уходила в обход врага. Двигаясь очень быстро и энергично атакуя врага, отряд Каппе-ля всегда появлялся неожиданно. Противнику трудно было точно определить силы Каппеля.

В районе города Ставрополя Каппель дал ряд изумительных боев, обращая в бегство в десятки раз превосходившего численностью противника. По словам местных жителей, красные группировались большими силами в 18 верстах от Ставрополя, в районе деревни Васи-льевки. Спускаясь по длинной, верст 5 — 6, дороге, отряд Каппеля был обстрелян с трех мест трехдюймовыми орудиями почти на предельной дистанции, но потерь мы не понесли. Пришлось немного проехать вперед и, не видя никаких укрытий, встать на открытую позицию.

Не слезая с коня, в бинокль на пятиверстной дистанции я хорошо увидел дым и пыль от орудийных выстрелов красных в трех разных местах в кустарнике, на окраине деревни Васильевки. Завязался настоящий бой. Но нужно сказать, что красные, хотя и с трех мест, но стреляли очень плохо: или перелетами, или очень высокими разрывами, не приносящими нам вреда, что дало возможность спокойно ликвидировать три артиллерийских взвода красных, бросивших свои орудия.

Наша пехота, сильно обстрелянная из большого количества пулеметов, понесла потери и вынуждена была залечь. Бой мог затянуться. Истратив много снарядов на красную артиллерию, я доложил Каппелю, что у меня осталось всего 25 шрапнелей. Каппель немедленно отдал распоряжение взять одно орудие на передки, забрать все снаряды, идти орудию вперед, насколько возможно, и обстрелять линию врага. А разведчиков и свободных артиллерийских номеров присоединить к кавалерии и конным разведчикам и широким аллюром пустить в обход правого фланга противника.

Орудие карьером пошло вперед, снялось с передков близ наших цепей и начало в упор расстреливать красные пулеметы. Через несколько минут мы овладели деревней Васильевкой, 28 пулеметами и четырьмя орудиями с большим количеством снарядов, наша пехота уселась на свежие подводы, и весь отряд стремительно преследовал красных, которые с разгона прошли мимо Ставрополя. Район был очищен от красных.

“Мефодий” стоял у пристани, но погрузить орудия было очень затруднительно, так как они перед пристанью сильно вязли в бездонно сыпучем песке, и даже чудные богатыри кони были не в силах их тянуть двойными запряжками. В конечном итоге почти на руках бойцов, с большим напряжением все было погружено на пароход, и отряд готов был вернуться в Самару.

Как было заведено, все чины отряда должны были иметь винтовки или карабины. Каппель в этом отношении был самым примерным. Он не расставался с винтовкой не только как начальник небольшого отряда, но даже и тогда, когда был впоследствии главнокомандующим армиями. Питался отряд из общих солдатских кухонь или консервами. В кавалерии ни у кого из офицеров долгое время не было офицерских седел. Были у всех солдатские седла, как более удобные для вьюка. Добровольцы отряда, видя своего начальника все время перед глазами, живущего с ними одной жизнью, с каждым днем все более и более привязывались к Каппелю. Переживая сообща радость и горе, они полюбили его и готовы были для него на все, не щадя своей жизни.

С отрядом Каппеля (Народной армией) всегда следовал член Учредительного собрания Б.К. Фортунатов. Официально он считался членом Самарского военного штаба, в то же время выполняя успешно обязанности рядового бойца-разведчика. Сравнительно молодой (лет тридцати), он был энергичный и совершенно бесстрашный человек. Ему как-то на моих глазах удалось захватить в овраге четырех красноармейцев. Спокойно сказал всегда следовавшему за ним черкесу: “Дуко”... (его имя). Тот, не задумываясь, моментально по очереди пристрелил этих четырех пленников. Случайно я все это видел и потом вечером, когда мы отдыхали, спросил его, почему он приказал Дуко пристрелить красногвардейцев. Приказ — пленных не расстреливать. Он равнодушно ответил: “Но ведь был бой!”

Однажды, вскоре после взятия Сызрани, Фортунатов просил меня выяснить вопрос о наградах и жалованье, которое хотели бы получать бойцы. Я со многими, если не со всеми, говорил на эту тему, и почти все сказали мне одно и то же: что выбранное после Учредительного собрания законное русское правительство сможет их вознаградить (предполагалось, что Гражданская война будет не долго); а пока они хотят иметь немного денег (рублей двадцать в месяц) на необходимые расходы и, конечно, казенное обмундирование и содержание (стол).

Эти ответы поразили меня своей скромностью. Но таковы были каппелевцы — кто-то метко назвал их “святыми безумцами”. Они по своему личному почину, без всякого уговора или приказа, добровольно записались в боевые части, не считаясь с силами врага, как какие-то древние русские богатыри. Почти ничего не зная о 3-м Интернационале, они даже не вполне понимали, но инстинктивно чувствовали, что на Россию, на родину, надвигалось какое-то чудовище, готовое ради сумасбродной идеи мирового коммунизма взять всю страну за горло. Этого они не могли допустить и, не задумываясь о последствиях, пошли сражаться.

Конечно, таких каппелевцев в действительности оказалось уж не так много в сравнении с общей массой. Огромное большинство, не вдумываясь в окружающее, попряталось по своим норам, предоставив себя, в надежде на какое-то чудо, на волю волн. Многие из этих спрятавшихся погибли позже от рук красных, не зная, за что погибали. Многие как-то уцелели и ушли с общей беженской волной за границу. И уже за границей, в безопасных местах, объявили себя белыми бойцами против большевиков, принимая энергичное участие в эмигрантских организациях и склоках.

Почти перед концом погрузки отряда на пароход “Мефодий” на ставропольской пристани, чтобы вернуться согласно приказанию из Самары обратно, к Каппелю явилась крестьянская делегация с правого берега Волги, прося прогнать из их деревень красных насильников и грабителей. Каппель по прямому проводу сообщил об этом в Самару и наутро выгрузился в указанном крестьянами месте, в 10—12 верстах от деревни Климовки, занятой красными.

После непродолжительного боя красные оставили Климовку, уходя на запад бесчисленными повозками. Наша пехота вошла в Климовку. Б.К. Фортунатов просил не стрелять по отходящим красным и, взяв 6 — 7 человек разведчиков, ускакал оврагом, чтобы отрезать хвосты уходящей колонне красных. Мы наблюдали за ним, насколько нам позволяла пересеченная местность. Через полтора-два часа Фортунатов вернулся со своими разведчиками и привел четыре военные повозки с одним пулеметом и пулеметными лентами на каждой, а красногвардейцы убежали в кустарник.

Деревня Климовка

Красные поспешно оставили деревню Климовку после легкого обстрела с нашей стороны. Отряд Каппеля вошел в деревню, расположенную в полуверсте от Волги, скрываясь за небольшой возвышенностью, за которой была пароходная пристань.

Наша пехота и конница расположились по избам и дворам, а я со своими пушками, как всегда, в середине деревни, прямо на широкой улице, где разбивалась коновязь для коней; недалеко был постлан прямо на земле большой брезент, на котором расположились все мои артиллеристы. От пехоты было выставлено в стороне охранение, и на пристани оказалось двое 16-летних добровольцев.

Летние ночи на Волге коротки. Перед рассветом, в 2—3 часа утра, я услышал сначала редкие выстрелы. Крикнув дневального Растрепина, наблюдавшего за конями, я увидел двух всадников с винтовками на коленях, одетых в штатское, коротким галопом приближавшихся ко мне. Я спросил их, какой они части. Растрепин, не успевший мне ответить, выстрелом сбил одного всадника, упавшего с лошади к моим ногам. Второй всадник, моментально повернувшись, поскакал в сторону пристани; ему Растрепин послал вдогонку вторую пулю, свалившую его. По деревне началась беспорядочная ружейная стрельба.

Я с лихорадочной поспешностью начал будить своих добровольцев, приказывая: “Седлать, запрягать!” И в это время увидел, как на краю самой возвышенности, прикрывающей от нас пароходную пристань, красные устанавливают пулемет. Не дожидаясь конца запряжки, я приказал запряженному корню (паре коней, ближайших к орудию) вывезти орудие на ближайший огород и направить его на пулемет красных. Я скомандовал:

— С передков, прямой наводкой, по пулемету шрапнелью огонь!

Наводчик орудия доложил: “По пулемету не позволяет прицел”. Я энергично повторил команду “огонь”. Орудие рявкнуло, шрапнель, картечью ударившись в середину горы, подняла большой столб пыли, закрывшей красных и нас. Это дало возможность подрыть хобот и поднять дуло орудия так, что оно могло перебрасывать снаряды через верхушку горы, что я и стал делать, стараясь попасть в предполагаемую за горой пароходную пристань. Направленный же в нашу сторону пулемет был оставлен убежавшими красными на вершине горы.

Наша пехота обходила возвышенность, я подтянул пушки на пристань и стрелял по уходившим вверх по Волге двум пароходам красных, которые скоро скрылись за поворотом реки, забрав с собой бывших на пристани двух добровольцев-часовых — или уснувших, или принявших прибывшие красные пароходы за свои.

Село Новодевичье

После стычки с красными, прибывшими на помощь гарнизону Климовки из Сенгилея и по какой-то случайности не знавшими, что в Климовке были мы, отряд Каппеля сделал привал и двинулся на село Новодевичье, до которого было 18 верст. По словам пришедших оттуда крестьян, село Новодевичье было сильно укрепленным пунктом, с красной артиллерией.

В десять с половиной часов вечера отряд подошел к лесу верстах четырех-пяти от села Новодевичьего. Как рассказывали попавшиеся по дороге крестьяне, в селе было около 2000 красногвардейцев и какой-то особый матросский полк в 800 человек и 16 легких орудий (крестьяне зарядные ящики считали за орудия). По их словам, эти войска прибыли недавно из Симбирска на пароходах, стоящих у пристани.

Остановились. Ночь темная, темная при сильном ветре со стороны села. В ближайшем небольшом овражке Каппель собрал начальников отдельных частей: Б. Бузкова от пехоты — около 250 бойцов, Стафиевского — кавалерия, 45 сабель, Юдина — сотня оренбургских казаков, только перед походом на Ставрополь присланных атаманом Дутовым, Янушко — конные разведчики, 40—45 всадников, и я с двумя орудиями. При свете жалкого огарка свечи, которая все время тухла, стали рассматривать карту. Встретившийся крестьянин из Новодевичьего рассказал, что у красных почти никакого охранения нет. Орудия стоят у самой околицы, красные — по избам.

Каппель приказал свернуть с главного тракта, по которому мы шли, на проселочную дорогу, шедшую ближе к Волге, подойдя на три версты от села, там на перекрестной проселочной дороге (со слов встречных) повернуть влево и таким образом обойти село с юго-запада и атаковать с рассветом. Как всегда, Каппель предложил по этому поводу высказаться.

Стафиевский сильно заволновался и, отойдя немного в сторону с Юдиным, стал ему нервно и тихо доказывать: “Это авантюра, нас отрежут... Нас опрокинут в Волгу!..” и т. д. Совсем молодой Юдин как будто начал с ним соглашаться. Каппель не мог этого не слышать и, обратившись к Бузкову, спросил его мнения. Тот ответил, что намеченный план считает вполне правильным. “Ну а ваше мнение, командир батареи?” — обратился Каппель ко мне. Я ответил, что чем глубже обход, тем больше шансов на успех. Обратившись к Стафиевскому и Юдину, стоявшим немного в стороне, Каппель сказал им:

— Вы, кажется, против. Если вообще вы не верите в наше дело, то я вас, как добровольцев, освобождаю. Вы можете сейчас же вернуться обратно, и мы, оставшиеся, уже без вас решим, что делать дальше.

Юдин тут же сказал, что против ничего не имеет и вполне согласен. Тогда Стафиевский пробормотал, что в принципе он тоже согласен.

Шум наших орудий, когда мы проходили почти под самым носом красных, взволновал их. Нам даже было слышно, как у красных хлопали дверки зарядных ящиков, из которых вынимались снаряды. Затем последовали вспышки с оглушительными выстрелами и визг пролетавших над нашими головами снарядов, рвавшихся далеко на главном тракте, по которому мы несколько минут назад прошли. Отсюда, обойдя село с юго-запада, Каппель просил меня поставить орудия на закрытой позиции, предупредив, что у врага сильная артиллерия.

Начинался рассвет. Я выбрал для орудий хорошую, закрытую со всех сторон лесом поляну, дал примерное направление орудиям. Разведчики провели телефон на опушку леса, откуда были видны крайние избы и голубые верхушки церкви; село располагалось на обратном скате к Волге. Саженях в 250—300 на возвышенности были хорошо видны красногвардейцы, устанавливающие пулеметы. Они спокойно рыли для себя и для пулеметов окопы; до меня доносились обрывки их разговора и звук лопат о каменистую почву.

Из села, направляясь в нашу сторону, медленно шло стадо, с пастухом впереди. Мы разговаривали шепотом. Я приказал разведчикам привести мне пастуха, как только он подойдет к нашей опушке. Острием шашки я осторожно открыл консервную коробку с мясом и, пользуясь сломанной веткой, приступил к завтраку.

В это время со стороны орудий пришел ко мне сам Каппель, а за ним Бузков. Я предупредил их, чтобы они говорили тише, и указал на красные пулеметы. Глаза Каппеля заблестели при виде мясной консервной банки в моей руке: “Какой вы счастливец!” Я дал ему часть сломанной ветки и предложил разделить мою еду. Тихо разговаривая, укрытые кустарником, мы дружно принялись за консервированное мясо. Потом выяснилось, что Каппель, погруженный в боевые операции, несколько дней ничего не ел. Он рассказал, что у нас на главном тракте оставлены всего два пулемета — остальные все здесь.

Разведчики привели пастуха. Мы отошли немного в глубь леса. Пастух рассказал, что у самого села близ телеграфных столбов стоят красные пушки, направленные вдоль главного тракта. Другие орудия стоят у самого берега Волги (их нам не было видно). Уговорились, что Бузков через 40 минут, обойдя ближайшие к нам пушки, атакует их с фланга. Мне было приказано обезвредить виденные нами пулеметы и действовать по обстановке. Бузков быстро ушел к нашим орудиям, где его ожидала пехота.

Перед походом на Сызрань военный штаб в Самаре предписал от батареи давать каждый день подседланного коня начальнику отряда, а вечером брать его обратно на общую батарейную коновязь. Вследствие того что в отряде все бойцы были добровольцы, вестовых у офицеров не было, даже у командного состава. Каждый боец, кто бы он ни был, должен был сам ухаживать за своей лошадью и кормить ее. Первое время особенно тяжело и трудно было с этим начальнику отряда. Но, уйдя с головой в свою боевую работу, Каппель не замечал трудностей.

Конечно, потом, и довольно скоро, все наладилось. Появились и вестовые, и денщики. А вскоре, перед походом на Симбирск, к Каппелю прибыл офицер Генерального штаба Мокей Мартынович Максимов, который был отважным стрелком и доблестным помощником начальника отряда и в то же время заключал в себе самый большой боевой штаб со всевозможными отделами. Энергии он был невероятной, доброты и заботливости необычайной. Впоследствии, уже будучи командиром пехотного полка, М.М. погиб смертью храбрых, ведя свой полк в атаку на красных на реке Белой...

Быстро покончив с завтраком, мы тихо и мирно беседовали, укрытые от красных густой опушкой леса. Я успел сходить еще раз на батарею, чтобы дать более точное направление орудиям на красные пулеметы. Мы уже видели, как цепи Бузкова поднимались из оврага по спелой ржи к орудиям красных, до которых от цепей было менее полуверсты.

Сорок томительных минут, назначенных Бузковым, кончились. Я открыл огонь по пулеметам. После удачных разрывов нашей шрапнели красные оставили свои пулеметы без выстрела. Батарея красных сделала несколько беспорядочных больших перелетов в нашу сторону. Пыль от их выстрелов нам была ясно видна. Цепи Бузкова уже приближались к орудиям красных, которые молчали. Я перенес огонь по пристаням с пароходами, которые, по рассказу пастуха, должны были быть немного левее и дальше церкви, кресты которой блестели на солнце.

Стрельба по своим

В это время прискакал с левого фланга конный разведчик и доложил, что Бузкова обходит красный матросский полк. В бинокль было ясно видно, что вслед за первой цепью Бузкова на небольшом расстоянии идет вторая цепь по высокой ржи — хорошо видные нам человек десять—двенадцать. Находившийся случайно при Каппеле Б.К. Фортунатов забеспокоился и, как член военного штаба, доказывал, что видимую цепь матросов необходимо немедленно обстрелять, иначе пехота Бузкова окажется в тяжелом положении, — и так далее в этом же духе.

Обстреливая площадь, где, по предположениям, должны были быть пароходы красных, я посмотрел в бинокль на указанные цепи матросов. До них было более трех верст, и они шли довольно спокойно, хотя и быстро. Но все же я высказал подозрение, что это могут быть свои, так как они были близко от нашей первой цепи, подходившей к красной позиции. Фортунатов настаивал на обстреле этой цепи.

Каппель приказал мне дать несколько выстрелов. Нехотя я дал очередь, умышленно на высоких разрывах. Каппель это заметил и сделал мне замечание, приказав дать еще очередь. В бинокль я увидел, что “матросская” цепь лишь ускорила шаг, но шла спокойно. Не торопясь, я все же с поправкой дал вторую очередь и перенес огонь опять по пароходам, которые должны были быть немного дальше церкви.

Вскоре к нам прибежал с винтовкой со стороны нашей пехоты доброволец, потом оказавшийся моим приятелем по институту. Он еще издали кричал:

Васька, ведь ты по своим стреляешь! Есть раненые!

Я слез с дуба, служившего мне наблюдательным пунктом, подошел к Каппелю и доложил:

Господин начальник, как кончится бой, прошу откомандировать меня в Самару и назначить командиром батареи кого-нибудь другого. Мне невыносимо тяжело видеть нашу пехоту, среди которой есть и мои друзья и по которой я стрелял!

Каппель направился в деревню. Я вызвал одно орудие и пошел туда же. По главному тракту мы прошли мимо брошенной красной батареи, у которой мои гранаты выбили несколько спиц из колес зарядного ящика.

Около первых изб села меня встретил сам Каппель, сообщил, что село очищено от противника, и просил зайти в одну из изб. Я послал распоряжение всем моим артиллеристам направиться в село и передал командование своему заместителю.

Наш раненый нашей шрапнелью

Следуя за Каппелем, мы вошли в избу, и я увидел лежавшего на кровати с забинтованной ногой студента-добровольца. Он курил папиросу и приветливо улыбался. В шутливой форме раненый заговорил первый, обращаясь ко мне:

— Это вы меня ранили, но начальник отряда рассказал мне, как это было. Вы совершенно в этом не виноваты, это будут знать все наши. Мне даже приятно быть раненым... Мы будем знать, что, когда вы будете стрелять, вы будете попадать в красных.

Вошедший разведчик доложил, что наша пехота захватила пароходы. Село Новодевичье оказалось обширным. Когда я прибыл на пристань, там были пришвартованы пять больших пассажирских пароходов. Вверх по Волге уходил пароход, по которому я успел сделать несколько малоэффективных выстрелов; противник слабо отвечал на больших недолетах из трехдюймовых орудий и скоро скрылся.

Бузков рассказал, что он со своей пехотой совершенно врасплох с фланга и с тыла атаковал красную батарею, выпустившую несколько снарядов в другом направлении. По пятам бежавших красных артиллеристов, бросавших орудия, наша пехота пробежала более половины села, обратив в бегство красных бойцов, убегавших по берегу вверх по реке Волге на север, бросая на позиции орудия, пулеметы и полные военного добра пароходы. Наша кавалерия не могла их преследовать, так как в этих местах берега Волги овражисты и покрыты густым лесом.

Для красных появление нашего отряда было полной неожиданностью. Молниеносное наступление Бузкова окончательно сбило их с толку. Более трех тысяч красногвардейцев, в паническом ужасе, побросав все и не имея времени забежать на свои пароходы, обратились в бегство. Вторая их батарея, стоявшая на самом берегу Волги, была оставлена целиком, без единого выстрела. В пароходах стояло много коней и незапряженных военных повозок с пулеметами, патронами и провиантом.

Крестьяне села восторгались нашей победой. Отыскивали не успевших убежать спрятавшихся комиссаров и красногвардейцев.

Печальные вести

Тут же крестьяне рассказали, как вчера пришедшие из Климовки пароходы привезли двух наших добровольцев, бывших часовых на пристани, и как эти юноши были начальством отданы красным на самосуд. Красные водили их по улицам села, нещадно били, отрезали им уши и носы. Били палками, так что у одного мученика был выбит глаз и зубы. Наконец их умертвили и выбросили на ближайший островок. Привезенные нами после тела наших замученных добровольцев были обезображены до неузнаваемости.

Главнокомандующий Сенгилеевским фронтом комиссар Мельников

На следующее утро, совершенно случайно, наши конные разведчики наткнулись на командующего Сенгилеевским фронтом бывшего поручика Мельникова. На отличной верховой лошади он производил рекогносцировку позиций.

Каппель созвал всех начальников частей для полевого суда над Мельниковым, который уверял, что ехал он с целью убежать от большевиков. Но документы, захваченная при нем переписка, телеграфные ленты говорили, что он служил большевикам верой и правдой. Наши добровольцы, захваченные в Климовке, именно приказом Мельникова были отданы на самосуд красным. Мельников был отведен под арест. Некоторые начальники частей предлагали забить в общий гроб живого Мельникова и наших замученных добровольцев для отправки в Самару. Каппель категорически это отверг, сказав: “Он недостоин лежать в одном гробу с нашими добровольцами!”

Полевой суд приговорил Мельникова к расстрелу, и за селом на опушке леса он был расстрелян. Сельскому старосте было приказано назначить людей для уборки тела. Через час или полтора к Каппелю пришел крестьянин и, передавая 40 000 бумажных рублей, сказал: “Сапоги с убитого я взял себе, а деньги принес вам в казну”.

Можно прожить долгую жизнь, пережить много потрясающих событий, но жуткая картина пыток, произведенных большевиками над нашими добровольцами, взятыми в Климовке, навсегда будет перед глазами, никогда не забудется... Я допускал, что после этого наши добровольцы могут потерять военный пыл. В действительности наши бойцы ушли в себя, крепче сплотились вокруг своего обожаемого начальника и с какой-то рыцарской доблестью гордо называли себя “каппелевцами”, не знающими боевых преград...

Восемь орудий с зарядными ящиками, пулеметами и массой патронов были погружены на красные пароходы, и без того нагруженные разным военным имуществом, и пароходы были отправлены в Самару.

Согласно приказу Самарского военного штаба отряд Каппеля был погружен на свой товаро-пассажирский пароход “Мефодий” и направлен в город Сызрань, где местные формирования нуждались в помощи против наступавших большими силами красных. Энергичным ударом отряд Каппеля второй раз отогнал красных от Сызрани. И после дневки, не задерживаясь, отправился по главному тракту к Симбирску, усадив своих бойцов на подводы.

Симбирск

Слухи о действиях Народной армии и о начальнике ее Каппеле вогнали красное командование Симбирска в панику.

Высланные вниз по Волге, в сторону Сенгилея, Новодевичьего и Ставрополя, красные войска молниеносно были разбиты и уничтожены Каппелем. Это заставило красных в Симбирске с лихорадочной поспешностью превратить крутой берег Волги в неприступную крепость. Блестели жерла орудий, направленных с укрепленных возвышенностей на Волгу для встречи Каппеля...

Зорко смотрели высланные наблюдатели вниз по течению, ожидая прихода Народной армии и уже тогда легендарного Каппеля. Артиллеристы были готовы открыть огонь. Прожекторы тщательно и неустанно по ночам освещали Волгу в ожидании Каппеля. Но Каппель со своим отрядом, на свежих перекладных подводах, буквально протаранил 140 верст по главному тракту от Сызрани до Симбирска, быстрым натиском выбивая красных из попутных деревень, не обращая внимания ни вправо, ни влево. Попадавшиеся на пути красные отряды разлетались в сторону от Народной армии, как осколки стекла из-под удара молота.

И на четвертый день похода, 21 июня 1918 года, совершенно неожиданно для красного командования, каппелевский отряд вырос как из-под земли под Симбирском. Но только не на Волге, где его ожидали.

Главные силы Народной армии, обойдя город с юга и запада, вихрем ворвались в город с фланга и тыла и захватили позиции красных, убежавших через город, побросав орудия, пулеметы и много снарядов и патронов и даже не успев расстрелять арестованных офицеров.

Троцкий забил в набат: требовал подкреплений и всенародно объявил революцию в опасности. Большевистский штаб отдельным приказом назначил денежные премии: за голову Каппеля 50 000 рублей, а также за командиров частей: за капитана Хлебникова, командира гаубичной батареи, за командира полевой батареи капитана Попова и за меня по 18 000 рублей. Не помню, сколько за Бузкова, Янучина (конные разведчики), Стафиевского (кавалерия), Юдина (Оренбургская сотня); перед именем каждого стояла цена. Каппель, читая этот приказ, сказал, смеясь: “Я очень недоволен, — большевики нас дешево оценили... Ну, да скоро им придется увеличить назначенную за нас цену...”

В этот раз на Симбирск совместно с Народной армией, только с левого берега Волги, через железнодорожный мост одновременно должны были наступать и чехи под командованием русского капитана Степанова. Но по каким-то причинам чехи опоздали на 4 часа и победоносно вошли с оркестром в уже взятый Народной армией Симбирск, где она скромно заняла важнейшие пункты города и окрестностей. Население радостно цветами приветствовало чехов, как победителей и избавителей.

 

Появление Каппеля перед населением

В тот же день Каппель в первый раз появился перед населением. В переполненном до отказа городском театре, при гробовой тишине, вышел на сцену скромный, немного выше среднего роста военный, одетый в защитного цвета гимнастерку и уланские рейтузы, в офицерских кавалерийских сапогах, с револьвером и шашкой на поясе, без погон и лишь с белой повязкой на рукаве. Он как будто устало обратился с приветствием к собранию. Его речь была удивительно проста, но дышала искренностью и воодушевлением. В ней чувствовался порыв и воля. Во время его речи многие присутствующие плакали. Плакали и закаленные в боях офицеры, только что освобожденные из большевистских застенков. Да и немудрено: ведь он звал на борьбу за поруганную Родину, за народ, за свободу. Отечество, свобода и жизнь народа были в опасности...

Каппель говорил— и не было сомнения, что он глубоко любит народ, верит в него и что он первый готов отдать жизнь свою за Родину, за великое дело, которое он делал... Действие его слов на слушателей было колоссально, и, когда он кончил речь, она была покрыта не овациями, а каким-то сплошным ревом и громом, от которых дрожало все здание.

С этого дня отряд Каппеля стал быстро пополняться добровольцами. Все, кто верил в дело освобождения России и любил свое отечество, брали винтовки и становились в строй. Рядом стояли и офицер, и рабочий, и инженер, и мужик, и техник, и купец. Крепко они держали национальный флаг в руках, и их вождь объединил всех своей верой в идею, святую идею освобождения родной страны.

Среди добровольцев не было перевеса на стороне какого-нибудь отдельного класса. Мощно поднялась волна народного гнева, чтобы смести насильников с лица земли. И армия в это время справедливо называлась Народной. В составе ее были представители буквально всех политических партий, за исключением большевистской.

Самарское правительство, или, как его тогда называли, Комуч, имело большие недостатки, но это нисколько не отражалось на действующей Народной армии. Главной задачей у войск и у самого Кап-пеля было — победить большевиков и потом уже думать о правительстве. Да и действительно, Народной армии, живущей беспрерывно боевой и походной жизнью, было не до правительства.

В то время каждый командир, в том числе и Каппель, был в то же самое время и рядовым бойцом. На Волге не раз Каппелю приходилось залегать в цепь вместе со своими добровольцами и вести стрельбу по красным. Может быть, потому он так тонко знал настроение и нужды своих солдат, что ему приходилось вести тогда жизнь рядового бойца. Бывало, где-нибудь на привале или на дневке он охотно делился своими впечатлениями о текущем моменте: “Мы, военные, оказались совершенно застигнутыми врасплох революцией. О ней мы почти ничего не знали, и сейчас нам приходится учиться тяжелыми уроками...”

“Гражданская война — это не то что война с внешним врагом. Там все гораздо проще. В Гражданской войне не все приемы и методы, о которых говорят военные учебники, хороши... Эту войну нужно вести особенно осторожно, ибо один ошибочный шаг если не погубит, то сильно повредит делу. Особенно осторожно нужно относиться к населению, ибо все население России активно или пассивно, но участвует в войне. В Гражданской войне победит тот, на чьей стороне будут симпатии населения...”

“Не нужно ни на одну минуту забывать, что революция совершилась, — это факт. Народ ждет от нее многого. И народу нужно что-то, какую-то часть дать, чтобы уцелеть самим...”

Указывая на добровольцев из крестьян, ведущих коней на водопой, Каппель говорил: “Победить легче тому, кто поймет, как революция отразилась на их психологии. И раз это будет понято, то будет и победа. Мы видим, как население сейчас идет нам навстречу, оно верит нам, и потому мы побеждаем... И кроме того, раз мы честно любим Родину, нам нужно забыть о том, кто из нас и кем был до революции. Конечно, я хотел бы, как и многие из нас, чтобы образом правления у нас была монархия; но в данный момент о монархии думать преждевременно. Мы сейчас видим, что наша Родина испытывает страдания, и наша задача — облегчить эти страдания...”

Казань

После Симбирской победы Каппель с присущей ему энергией погнал красных вверх по Волге, сообщив об этом в Самару полковнику Чечеку, стоявшему во главе чешских войск, и Галкину, председателю военного штаба. Оттуда пришло разрешение, чтобы обеспечить Симбирск, произвести только демонстрацию в сторону Казани. Не желая отпускать далеко от себя Каппеля, самарское правительство ограничило его движение вверх по Волге лишь до устья впадающей в Волгу реки Камы (до города Богородска).

Донеся о получении этого приказа, Каппель высказал намерение идти на Казань. Самарское командование категорически запретило ему подниматься выше, но не объяснило почему. В это же время из Казани противобольшевистская организация сообщила и настойчиво просила как можно скорее атаковать Казань; в противном случае организация может погибнуть.

На военном совещании, созванном Каппелем, присутствовали члены самарского военного штаба Б.К. Фортунатов, В.И. Лебедев, представитель чешских войск, командир батальона русский капитан Степанов и другие. На этом совещании Каппель доказал необходимость захвата Казани, в которой можно было получить много добровольцев и захватить российский государственный золотой запас. Все члены совещания разделяли взгляды Каппеля и охотно согласились взять все могущие быть последствия на себя, вопреки приказанию Самары.

После тяжелого, но непродолжительного ночного боя Народная армия овладела Казанью. Была взята масса пленных, в том числе весь 5-й латышский полк, много военного имущества и весь российский государственный золотой запас, брошенный большевиками в Государственном банке, находившемся в центре города, далеко от пароходных пристаней. Перевозочных средств не было, все было захвачено убегавшими красными. К вечеру Каппель отдал приказ подать к Государственному банку трамвайные вагоны и на них с помощью каппелевцев погрузить все золото для перегрузки на пароход “Фельдмаршал Суворов”.

Добровольцы, как муравьи, поодиночке и группами переносили ящики из кладовых банка, где на полу было рассыпано много золотых монет: видимо, уже начали грабить большевики, да не успели... Добровольцы подбирали с пола монеты и передавали их Каппелю, кладя на стол, за которым он сидел. Тогда никому в голову не приходило взять закатившуюся золотую монету себе на память. Все подобранные монеты назначенная Каппелем комиссия аккуратно пересчитывала, снова укладывала и забивала в ящики и отправляла вместе с другими ящиками на пароход “Фельдмаршал Суворов”.

Было погружено 650 000 000 золотых рублей в монетах, 100 миллионов рублей кредитными знаками, слитки золота, запас платины и другие ценности. Впоследствии это золото из Самары было перевезено в Омск, в распоряжение Верховного правителя адмирала А. В. Колчака.

В Казани были десятки тысяч рядовых офицеров и вся академия Генерального штаба с профессорами. На собрании офицеров Генерального штаба Каппель настаивал на дальнейшем движении на Москву. Но большинство решило, как учили учебники: “Сначала закрепить завоеванное, а потом двигаться дальше!” А через два дня самарское командование вынуждено было отозвать Народную армию обратно под Симбирск, так как к красным пришли большие пополнения во главе с Тухачевским.

Симбирск был в безвыходном положении, почти накануне сдачи. Но в последний момент Каппель, как орел, прилетел со своей Народной армией и — правда, не без труда — разбил красных, прогнав их в сторону Инзы.

Опять под Казань

Не докончив удачно начатой операции под Симбирском, Каппель вынужден был погрузить своих добровольцев на пароходы и баржи и идти под Казань, фронт которой затруднялись держать чехи, прибывшие в помощь к местным формированиям.

Опоздав под Казань, Каппель принркден был Народную армию выгрузить на правом берегу Волги в районе Нижнего Услона и дать несколько ожесточенных боев около города Свияжска с превосходящим в десять раз противником. Чтобы взять инициативу в свои руки, Каппель послал конную группу в глубокий обход Свияжска (слева) на станцию Тюрельма, так же как было при обходе Сызрани на станции Заборовка.

Борис В. Савинков

В это время только что бежал от большевиков знаменитый террорист Б. Савинков, который попросил разрешения принять участие в обходе Свияжска на ст. Тюрельма. Каппель приказал мне выделить для Савинкова коня. Савинков следовал все время с моей батареей. Помню, ему, не сидевшему на коне более двух лет, было очень тяжело сделать за первые сутки около девяноста верст.

Обстреляв ст. Тюрельма так же, как когда-то и станцию Заборовка, но только с дистанции 3 верст, я должен был не задерживаясь двигаться на Свияжск, имея у себя прикрытие всего 45 сабель конницы под командой ротмистра Фельдмана. Через полчаса пути нам навстречу показался шедший из Свияжска бронепоезд. Я быстро поставил батарею на позицию, укрытую небольшой горкой, недалеко от деревни. И с трехверстной дистанции начал энергично обстреливать бронепоезд, который скоро остановился, выпуская из паровоза облако пара. Красные как тараканы разбегались врассыпную из вагонов поезда, и почему-то большая часть их бежала в деревню — в нашу сторону.

Мне нужно было беречь снаряды, так как неизвестно было дальнейшее. Согласно общей диспозиции на город Свияжск с рассветом должны были наступать наши главные силы и к нашему приходу он должен был быть взят.

Я послал часть своих разведчиков для захвата бежавших с бронепоезда красных, а сам вместе с Савинковым сидел на больших камнях близ сельской бакалейной лавки, куда мне приводили пойманных красных. Я задавал им несколько обычных вопросов, и согласно приказу самарского военного штаба их отпускали на все четыре стороны, если они не хотели служить в наших рядах. Конечно, предварительно у них отбирали оружие. Расстреливать их тоже не полагалось. А комиссаров и командный состав мы должны были направлять в штаб Каппеля, а оттуда в Самару для допроса. Тогда мы это точно выполняли.

И вот, когда Савинков и я сидели около лавки, ко мне привели грязного 16-летнего красноармейца мои смеющиеся над ним добровольцы. Он от страха заливался горькими слезами. Среди приведших его был мой большой приятель и друг по коммерческому училищу Л. Ш., который сказал: “Господин командир (чинов у нас тогда не было, обращались по должности), разрешите этого парнишку отшлепать. Он убежал от матери и поступил в красные добровольцы”. Я ему разрешил, так как хорошо знал, что доброволец Л. Ш. ничего страшного парнишке не сделает. Он скомандовал красному вояке снять штаны и лечь на бревно и дал ему несколько шлепков, приговаривая: “Не бегай от матери, не ходи в красные добровольцы!” И добавил: “Вставай и иди к своим и скажи, что мы никого не расстреливаем”. Красный вояка, застегивая на ходу пуговицы штанов, быстро побежал к бронепоезду, крича: “Никому ничего не скажу!” — и скрылся за плетнями огородов.

Наблюдавший эту картину Савинков, обращаясь ко мне, сказал: “Эх, Василий Осипович, добрый вы человек — что вы с ними цацкаетесь? Расстрелять эту сволочь, да и дело с концом. Ведь попадись мы с вами к этим молодчикам, они ремнями содрали бы с нас кожу. Я только что бежал от них и видел, что они делали с пленными...”

Согласно диспозиции конной группе, то есть мне, нркно было после обстрела станции Тюрельма не задерживаясь двигаться на Свияжск, который, предполагалось, должен был быть очищенным от красных. Мы шли, держась сжатым кулаком, имея в полуверсте впереди себя дозорных, которые уже с окраинных улиц видели в центре площадь, заполненную повозками, кухнями и какими-то войсками.

Из-за угла ближайшего перекрестка прямо на дозорных шел автомобиль “Минерва”, который сразу уткнулся в первые ворота. Из него вышли два человека и быстро скрылись в калитке ворот, пока дозорные, имевшие из предосторожности винтовки на коленях, разговаривали с шофером, приказав ему ехать ко мне. На глазах дозорных заполненная площадь как бы закипела. Все разбегались, кто куда мог.

Из расспросов шофера оказалось, что он вез Троцкого и его адъютанта, но нам в подробности входить было некогда. Положение конной группы (то есть нашей) было пикантным. Пришлось спешно повернуть в первую попавшуюся боковую улицу, на спокойной рыси выбраться на окраину города, проехать в поле и только там перевести коней в шаг, придерживаясь направления на юг к деревне, где должны были быть наши главные силы. К ним мы присоединились перед наступлением вечерней темноты, когда части втягивались в только что покинутую красными деревню.

Нас встретил Каппель, поблагодарил за отличную работу и рассказал, что наступление на Свияжск было отложено, так как некоторые наши наступающие части ошиблись в направлении. Выправить его взяло много времени, и пришлось ограничиться боем за это село. В конную группу, то есть ко мне, было послано три сообщения, которые не удалось нам доставить. Наши кони были сильно утомлены переходом, мы вели их в поводу, часто останавливаясь, втягиваясь в большое село.

В нашей группе начальников шли Каппель, Савинков, Фортунатов и я. Немного сзади нас шел тоже член самарского военного штаба В.И. Лебедев. Из ворот вышла старушка крестьянка и, подавая довольно увесистую краюху хлеба Лебедеву, сказала: “На-ка, родимый, чай, изголодались за день-то денской, покушай!..” Лебедев почти вырвал у нее хлеб и, догоняя нас, крикнул Савинкову: “Борис Викторович, смотри-ка, народ-то за нас”...

Савинков, не останавливаясь, резко ответил: “А ты думаешь, что баба разбирается, белый ты или красный?”...

Троцкий

От пленных и от захваченного в Свияжске шофера Троцкого узнали, что Троцкий недавно прибыл из Москвы с 200 матросами, отборными коммунистами, и теперь наводит порядок и дисциплину в красных войсках. За неделю он расстрелял более двадцати красных командиров, не пригодных к занимаемым ими должностям. Рядовых бойцов он тоже не щадил, вводя железную дисциплину. Из центра прибывали в большом количестве резервы.

Ночью из Нижнего Услона пришло донесение от сербов, что они не в силах выдерживать наступление красных и завтра принуждены будут отходить, отдав им Нижний Услон. Это могло оголить наш фланг и дать возможность красным оказаться в тылу Народной армии.

Каппель принужден был отказаться от Свияжска и идти на помощь сербам. В этом районе Каппель в течение четырех дней выдержал кровопролитный бой совместно с сербами и чехами. Но напрасно лилась кровь. Деревни по нескольку раз переходили из рук в руки. Троцкий вводил в бой всё новые части. Народная армия, чехи и сербы несли громадные потери, но позиций своих не сдавали. Командование приказало Каппелю бросить позиции, погрузиться на пароходы и баржи и спешно идти под Симбирск в третий раз.

Следуя вниз по Волге, Каппель, не доходя до Симбирска, был вынужден выгрузить свои войска в Тетюшах, на левом берегу Волги, с тем чтобы прикрыть отход войск из Симбирска.

Доброволец Рыжинский

Во время жесточайших боев у Свияжска Народная армия должна была атаковать деревню Николаевку. На рассвете все части собрались на сборном пункте. И как только батарея встала, со стороны расположения пехоты ко мне подбежал пехотинец-доброволец Рыжинский и в нервно-приподнятом тоне просил меня, уже не в первый раз, перевести его из пехоты в батарею, где у него было много приятелей-однокашников.

Недели две назад я обещал о нем поговорить с Бузковым, но как-то это не удавалось или я забывал. В это время неподалеку от нас шел к своей пехоте сам Бузков. Я остановил его и спросил о Рыжинском. Он сказал, что ничего не имеет против перехода Рыжинского в батарею хоть сейчас, а документы на довольствие Рыжинского пришлет потом.

Нужно сказать, что Рыжинский был отчаянным бойцом. Заподозрить его в том, что он, переходя в батарею, укрывается от опасности, не было никаких данных, и никому это не приходило в голову. По его возбужденному и нервному виду можно было, однако, заключить, что он как бы инстинктивно радовался, что избежал смерти: был какой-то особый оттенок во взоре его глаз. Друзья его тут же принялись ему объяснять, что он должен делать во время боев.

Начинался рассвет. Наша пехота потянулась в гору. Каппель послал приказ: батарее встать на правом фланге пехоты и возможно энергичнее поддерживать ее продвижение. За правым флангом пехоты должны быть сербы, но связи с ними еще не было.

Ускоренным аллюром я выехал на правый фланг нашей пехоты и, по указанию своих разведчиков, встал на закрытую кустарником позицию. Не успели наши передки отъехать от орудий, как справа мне во фланг, с той стороны, где должны были быть сербы, с недалекой дистанции раздался короткий ураганный огонь. Пока мои артиллеристы поворачивали на руках наши орудия в сторону стрелявших в нас, я услышал клекот орудийных колес уходящего противника, закрытого кустарником.

Снарядом было оторвано полголовы у добровольца Рыжинского и тяжело ранило еще двух моих добровольцев: Катанухина и Семенова. С того момента, как Рыжинский перевелся к нам из пехоты в батарею, прошло не более получаса. Не переведись он к нам — может быть, жил бы он и до сих пор...

Дальнейшее продвижение

От Тетюш в походном порядке Народная армия, насчитывавшая в своих рядах около 3000 бойцов, спустилась по левому берегу Волги до Симбирского железнодорожного моста, где и заняла позицию с расчетом прикрыть отходящих на левый берег симбирцев.

Мне было приказано обстреливать подступы с юго-западной стороны города. Батарея заняла хорошо закрытую позицию недалеко от берега Волги и моста, по которому беспрерывной лентой тянулись всевозможные беженские повозки и эшелоны, груженные военным имуществом.

На другой день к вечеру, когда по мосту проходили добровольческие симбирские части, Каппель отдал распоряжение саперам, когда пройдут наши арьергарды, мост взорвать с одной стороны пролета.

Симбирск был оставлен 12 сентября 1918 года. Мне было дано приказание на другой день встать на позицию верстах в трех от берега Волги, на случай, если красный командарм Тухачевский (ему было тогда 25 лет) вздумает переправлять свои войска на лодках или плотах для преследования симбирцев.

При наступлении сумерек я снялся с позиции и направился вслед за отходящими добровольческими частями в Часовню, где мы должны были ночевать по распоряжению Каппеля, который с двумя штабными офицерами направился к мосту, чтобы присутствовать при взрыве. И через каких-нибудь полчаса мы услышали страшный взрыв, от которого стало тяжко на душе...

Красная артиллерия энергично, большими недолетами, обстреливала только что пройденный нами путь, не нанося нам вреда. В этот день мы в последний раз видели нашу родную Волгу... Теперь перед Каппелем встала сложная и трудная задача. Мы должны отходить по Волго-Бугульминской железной дороге и дать возможность казанцам, оставившим свой город 10 сентября, через Лаишев присоединиться к нам. Кроме того, мы не должны спешить с отводом и всячески задерживать Тухачевского, имевшего намерение отрезать отход самарцев на Уфу.

В районе Мелекеса Каппель дал большой бой и задержал красных. Соединившись с казанцами и симбирцами, Народная армия стала называться Волжской группой под командованием Каппеля, который в районе Бугульмы получил от Омской ставки производство в генералы. Во время ночной остановки я поехал в штаб Волжской группы и поздравил Каппеля с производством. Он искренне ответил: “Я был бы более рад, если бы мне вместо производства прислали из резерва батальон пехоты!”

Отход от Волги

Пробивая дорогу на восток среди бушующего красного моря приуральских просторов, Волжская группа должна была отбиваться справа и слева, а также и от наседающих на арьергард красных. На протяжении 400 верст от Волги до Уфы Волжская группа свою тяжелую задачу выполнила блестяще, и на этом пространстве Каппель дал ряд кровопролитных и изумительных боев, разбивая наседающих красных и буквально протаранивая себе дорогу в страшную стужу, когда плохо одетые бойцы имели по сто человек и больше обмороженных в день, не имея ниоткуда никакой помощи.

Эта боевая работа Каппеля многими до сих пор не понята, не исследована и исторически не оценена. Трудность положения Каппеля еще заключалась в том, что во время боев на Волге Самарское правительство Комуч, боясь контрреволюции, Каппелю не доверяло и всячески тормозило его действия. Сибирское правительство тоже не доверяло Каппелю, как служившему эсеровскому правительству, то есть Комучу, и, как далее будет видно, при всяком удобном случае чинило Каппелю всевозможные препятствия, наговаривая на него Верховному правителю разные небылицы. А Каппель готов был сражаться с большевиками за Россию при любом правительстве. За Россию он и отдал свою жизнь...

Тыловые интриги сделали свое каиново дело. Каппелю вовремя не дали хода. Верховный правитель оценил Каппеля и назначил его главнокомандующим армиями, но это произошло, когда уже поздно было. Каппель скоро погиб на своем посту. И все армии стали называть себя каппелевцами, так же как и некоторые отдельные части, пройдя через всю Сибирь и Приморье, назывались каппелевскими.

Случай в предгорьях Урала

Когда Волжская группа пробивала себе дорогу на восток, красные энергично наседали на ее арьергарды. Задержку наседающих красных полчищ поручили оренбургскому есаулу Шеину, командовавшему двумя сотнями казаков, к которым для большего веса придали меня с четырьмя орудиями.

Отходя на восток, казаки и я с орудиями обошли большое, расположенное в лощине село, которое уже было занято красными. Взойдя на возвышенность и поставив батарею на хорошо закрытой позиции, щадя деревню, я хорошо обстрелял ее окраины, и в бинокль было видно, как красные поспешно убегали из деревни. Есаул Шеин послал в деревню взвод казаков, который скоро вернулся и доложил, что красных в деревне нет.

Казаки и батарея смело спустились в деревню, где зажиточные жители хорошо нас встретили и вскоре обильно нас покормили. Была зима. Сумерки наступали быстро. Есаулу Шеину я сказал, что пойду на ночлег в следующую небольшую деревню, не обращая внимания на его приглашение остаться ночевать в этой деревне, где жители так любезно нас встретили. Я оставил Шеину для связи двух своих разведчиков: Бориса Г. и Александра Л. — и увел батарею из этой подозрительной низины в другую, совсем маленькую, домов в десять, деревушку в двух верстах по нашей дороге. Была абсолютная темнота.

Войдя в деревушку, мы не успели распрячь и расседлать коней, как услышали гром не менее десяти пулеметов, направленный на большую деревню, в которой находился есаул Шеин со своими орен-буржцами.

Менее чем через полчаса к батарее, уже готовой к движению, прибежал каким-то чудом уцелевший разведчик Александр Л., оставленный Шеину для связи. Конь его и конь другого разведчика были убиты, также были убиты лошади многих казаков огнем красных пулеметов, расположенных с трех сторон на возвышенностях, окружавших эту большую деревню. Там же вместе с убитыми и ранеными казаками пропал и мой второй хороший разведчик Борис Г.

При почти абсолютной зимней темноте я не мог ничем помочь Шеину, у которого в деревне было много убитых казаков и лошадей. Оттуда не мог выбраться и весь его казачий обоз, и там же с обозом осталась большая аптека с ценными лекарствами.

Отношение Омска к волжанам

За ноябрь месяц 1918 года, в страшные морозы в Приуралье, Волжская группа несла большие потери обмороженными. На неоднократные требования прислать теплые вещи из Омска не было ответа. Каппель предложил мне проехать в Омск и навести там справки о теплых вещах.

Прибыв в Омск вечером, я нашел все отделы снабжения закрытыми. Через своих приятелей я узнал о несметных количествах теплых вещей, сданных в интендантство. Это меня окрылило, и я с нетерпением приготовился ждать завтрашнего дня. А когда сумерки сменились ночью, Омск меня, отвыкшего от тыла, просто ошеломил каким-то исступленным разгулом и почти поголовным пьянством, похожим на пир во время чумы. От этого мне стало совсем не по себе.

Я спросил окружающих — может быть, сегодня какой-нибудь особенный день или праздник? Но получил в ответ, что это — обычная вечерняя жизнь тылового Омска. Тогда мне было не до критики, но перед глазами встали картины боев и замерзающих соратников.

Утром, окрыленный надеждой получения теплых вещей, забыв временно виденный мною вчера кошмар, я сначала отправился в главное интендантство. После долгой волокиты опросов и расспросов я наконец добился аудиенции у главного интенданта, который принял меня очень хорошо, но сказал, что выдать мне сейчас ничего не может, так как полученные вещи хотя и есть, но еще не распределены по частям. Волжской же группы у них на учете вообще не числится. Этот вопрос он выяснит в очередной визит к Верховному правителю, и мне придется подождать с недельку в Омске...

Меня начали душить слезы досады: как легко сказать “подождать”, когда там, в Приуралье, замерзали лучшие сыны России, защищая спокойную жизнь тыла!

Я вышел из интендантского управления и бесцельно шел по улице. Вдруг ко мне подошел чех, любезно со мной поздоровался и стал расспрашивать о фронте и о Каппеле. Не сразу я вспомнил, что встречался с этим чехом под Казанью: он командовал чешской батареей. Он был полон воспоминаний о волжских боях, о Каппеле. Я отвечал ему, как мог, и рассказал о причине моего мрачного настроения.

Он охотно предложил мне помочь достать теплые вещи — полный комплект для моей батареи. Мы зашли в чешский штаб, и через несколько минут я имел требование на теплые вещи для “чешской батареи”, которые главное интендантство мне немедленно отпустило. К вечеру все вещи были погружены в вагон-теплушку, а ночью прицеплены к отходящему на Урал поезду.

На третий день я был у Каппеля. К нему мне пришлось идти пешком по льду реки Ин, так как один пролет железнодорожного моста беспомощно лежал на дне замерзшей реки.

Починка моста через реку Ин

Перейдя через лед реки, я увидел, что из штаба Волжской группы мне навстречу шла целая комиссия во главе с генералом Каппелем: начальник артиллерии полковник Сущинский, инженер полковник Зигерн-Корн25 и еще два-три офицера, которые, после утреннего осмотра, доказывали Каппелю, что на починку моста потребуется не менее двух недель. И теперь Каппель шел убедиться в этом. Я присоединился к ним и, между прочим, рассказал о своей поездке в Омск.

Около взорванной части моста, как муравьи, копошились чины наших бронепоездов, которые также несли обязанности железнодорожной бригады.

Каппель попросил позвать ведающего починкой моста. Через несколько минут прибежал запыхавшийся прапорщик Неретник, неуклюже поправляя серую косматую папаху на вспотевшей голове.

Каппель спросил его:

Когда предполагается пустить эшелоны через мост? Мы имеем
всего два-три дня.

Прапорщик Неретник как-то смущенно проговорил:

Поезда едва ли смогут пройти ранее 12 часов завтрашнего дня.
Каппель протянул ему руку со словами:

Идите, работайте; спасибо вам!

Возмущенные члены комиссии пытались высказать свое сомнение и недоверие, но генерал Каппель деликатно переменил тему разговора.

Вот тут в застенчивых словах прапорщика Неретника и в его работе и сказалась сила Каппеля: то, что для авторитетов считалось исполнимым лишь в две недели, для каппелевцев было двухдневной задачей.

Как они работали, описать трудно; это надо было видеть. С той и другой стороны взорванного моста были установлены какие-то чудовищные блоки, через блоки были протянуты и привязаны к упавшему пролету сильные тросы. Другие концы этих тросов были прицеплены с той и другой стороны к паровозам, тянувшим с быстротой минутной стрелки в ту и другую сторону, поднимая пролет. Первое время мертво лежавший пролет как бы сопротивлялся, не желал подниматься. Но тросы натянулись, и пролет еле заметно пошел вверх. Особыми свистками Неретник регулировал движение паровозов. Пролет в конце концов был поднят, а вслед за ним росли клетки из шпал и другого материала, заменившие быки (столбы).

Наутро, в 9 часов, поезда медленно, один за другим, проходили по мосту.

Такую работу обыкновенные люди и в обычных условиях в столь короткий промежуток времени не в состоянии выполнить. Кроме исключительного напряжения мускульной энергии, у людей должны быть сильны дух и идея, а главное — должно быть наличие такого вождя, каким был Каппель. Ради него и для него люди забывали себя.

Прапорщик Неретник также самоотверженно служил на наших бронепоездах, пройдя через всю Сибирь, и погиб доблестной смертью в 1921 году под Волочаевкой, вынося под пулями красных своего раненого товарища.

“Маленький Наполеон”

Так прозвала советская военная газета “Красная Звезда” генерала Каппеля за его операцию у Сергеевского посада зимой 1918 года.

Волжская группа медленно отходила вдоль Волго-Бугульминской железной дороги к Уфе. Со стороны Самары по Самаро-Златоустовской железной дороге отступали отряды чехов и остальные части Народной армии.

Отходили медленно, сражаясь за каждую пядь земли. Станция Кандры, деревня Арасланово, река Ин и так далее — все было обильно полито кровью каппелевцев.

Разведка штаба Волжской группы донесла генералу Каппелю, что в Сергеевском посаде, расположенном как бы в вилке между названными железными дорогами, накапливаются большие силы красных. Маневр их был легко разгадан Каппелем. Накопить кулак в Сергеевском посаде, затем ударить на станцию Чишмы, где соединялись обе железные дороги перед Уфой, и таким образом отрезать всю Волжскую группу от Уфы.

Надо было действовать быстро и энергично. И вот Каппель, оставив на Волго-Бугульминской железной дороге один лишь бронепоезд и небольшие заслоны, ночью со всей своей группой неожиданно напал на Сергеевский посад. Красные не ожидали каппелевцев и бежали, побросав свою артиллерию и обозы.

Красный кулак был обезврежен, но развить свой успех генерал Каппель не мог — не было никаких резервов, а главное направление — Волго-Бугульминская дорога — было обнажено. И если бы в это время красные поэнергичнее наступали, то в два-три дня они могли бы очутиться под Уфой, отрезав и Волжскую, и Самарскую группу белых. Но на следующий день после разгрома красных у Сергеевского посада Волжская группа генерала Каппеля была уже на своих старых позициях на Волго-Бугульминской железной дороге, продолжая медленный отход к Уфе.

Эта операция типична для Каппеля. Она и должна была бы подсказать всем Генеральным штабам в Омске и Уфе, как нужно воевать в Гражданскую войну и как бить противника. Но там генералы и генштабисты продолжали “воевать” по старым классическим учебникам тактики и стратегии, да еще используя опыт Первой мировой войны с Германией и Австрией. И все дружно с подозрением относились к “выскочке” Каппелю и “волжской вольнице” — добровольцам каппелевцам.

Каппель на митинге уральских рабочих

Наконец-то Волжскую группу у Уфы сменили уральские формирования. Частям Волжской группы пришлось еще долго продолжить свой путь походным порядком через горно-промышленные районы Урала. Чтобы пропустить части группы, штаб Каппеля (Волжской группы) остановился на заводе Аша-Балашовская. Горные рабочие этой местности были достаточно распропагандированы большевистскими агитаторами и в большинстве своем к проходившим войскам Волжской группы относились враждебно.

Контрразведка донесла Каппелю, что накануне ночью на митинге шахты № 2 рабочие постановили: чинить препятствия проходившим войскам, а определенной группе рабочих было поручено произвести покушение на самого генерала Каппеля. В эти дни рабочие беспрепятственно митинговали каждый по своим шахтам.

Каппель приказал коменданту штаба принять надлежащие меры, а сам, не предупредив никого, с одним добровольцем проводником ночью отправился на митинг рабочих шахты № 2. Одетый в английскую куртку и кавалерийскую фуражку, от времени походившую на кепку, он прошел вместе с рабочими незаметно вперед. И когда кончил речь предыдущий оратор, Каппель попросил слова (этого я сам не видел и узнал потом из рассказов рабочих).

Председательствовавший рабочий разрешил, не обратив внимания на просившего (в шахте было довольно темно). Обратившись к толпе в 250 — 300 человек, Каппель заявил:

Здесь вчера было постановлено чинить проходящим войскам препятствия и произвести нападение на меня. Я — генерал Капель и пришел поговорить с вами, как с русскими людьми...

Не успел он докончить эту фразу, как увидел, что чуть не вся толпа стала быстро разбегаться по темным проходам шахты. Остались очень немногие, возможно из тех, которые не расслышали, или же сочувствующие белым войскам. С большим трудом Каппелю удалось успокоить оставшихся, убеждая их в том, что им нет оснований его бояться, как и он не побоялся прийти к ним без охраны. Понемногу рабочие стали возвращаться.

В кратких словах Каппель обрисовал, что такое большевизм и что он с собой принесет, закончив свою речь словами:

Я хочу, чтобы Россия процветала наравне с другими передовыми странами. Я хочу, чтобы все фабрики и заводы работали, и рабочие имели бы вполне приличное существование.

Рабочие пришли в восторг от его слов и покрыли его речь громким “Ура!”. Потом вынесли Каппеля из шахты на руках и провожали до штаба. Это мне подтвердил сам генерал Каппель.

Наутро я, прибыв в штаб по своим делам, увидел в коридоре делегацию от рабочих, которые говорили:

— Вот это — так генерал!

Делегация выразила Каппелю свою готовность оказывать содействие проходившим войскам. И части Волжской группы без всяких недоразумений и препятствий благополучно прошли тот уральский рабочий район.

Примечания

21 Вырыпаев Василий Осипович, р. 18 декабря 1891 г. Коммерческое училище в Самаре. Капитан 5-го конно-артиллерийского дивизиона. В белых войсках Восточного фронта; летом 1918 г. в подпольной организации в Самаре, с июня командир 1-й отдельной конной батареи Народной армии. Полковник. В эмиграции с 1922 г. в Китае и с 1923 г. в Австралии, с сентября 1929 г. в США (Сан-Франциско), сотрудник журнала “Военная Быль”. Умер после 1967 г.

22 Впервые опубликовано: Вестник первопоходника. Январь 1964 — март 1965. № 28—42.

23 Милович Дмитрий Яковлевич, р. в 1870 г. Из дворян, сын полковника. В службе с 1887 г., офицером с 1890 г. Офицер 5-й конно-артилле-рийской батареи и 30-й артиллерийской бригады. Генерал-лейтенант, начальник 14-й кавалерийской дивизии. В белых войсках Восточного фронта; летом 1918 г. в Самаре (в армию не вступил), с осени 1918 г. до января 1920 г. начальник 1-й кавалерийской дивизии, летом 1919 г. начальник отряда Северной группы 2-й армии.

24 Клоченко Ипатий Иванович, р. в 1859 г. В службе с 1877 г., офицером с 1879 г. Генерал-майор. В белых войсках Восточного фронта; летом 1918 г. инспектор артиллерии Народной армии.

25 Фон Зигерн-Корн Константин Людвигович, р. в 1880 г. В службе с 1898 г., офицером с 1900 г. Полковник инженерных войск. В белых войсках Восточного фронта; осенью 1918 г. инженер в Народной армии, затем корпусной инженер Волжского армейского корпуса, убит 28 сентября 1919 г. Генерал-майор (посмертно со старшинством 1 июля 1919 г.).

На главную страницу сайта