VIII. "Краса и гордость"



     "Растленное  всех  партий и  оттенков естественно стекается  и бродит в
тюльерийском дворце".
           Герцен. 1850 г.

     "Чрезвычайная  Комиссия краса и гордость  коммунистической  партии"  --
сказал однажды Зиновьев. Всякие оценки субъективны, и нам кажется, что более
прав  Лацис,  констатировавший,  что  "чрезвычайка  это   лучшее,  что  наши
советские  органы могут дать".  С  нашей  точки  зрения  это приговор  всему
большевицкому режиму.
     Бесспорно, те циничные формы самого безудержного произвола и насилия,
в который вылилась  повсеместно на практике деятельность  Чрезвычайных {271}
Комиссий, в значительной степени объясняется  личным составом работающего  в
них персонала. Никаким  политическим фанатизмом нельзя объяснить то, что  мы
могли  прочитать  на предшествующих страницах.  Только маньяки  и садисты по
природе,  только  отверженные  жизнью  общественные  элементы,  привлеченные
алчностью  и возможностью  властвования, могли идти и творить свое  кровавое
дело  в  таких  размерах.  Я  думаю,  что  и  здоровая  психика должна  была
надорваться в  удручающей  атмосфере кровавых  оргий,  ареной  которых  была
Россия за истекшие пять лет.

     Для психолога, да и для историка, представляет, конечно, исключительный
интерес изучение тех  типов чекистов и чекисток, которые дала нам жизнь. Все
эти Яковлевы, Стасовы, Самойловы, Островския и др. --  идейные коммунисты  и
коммунистки,  облекшиеся в чекистские тоги1, пожалуй, представляют собой еще
недостаточно  изученную  страницу  общественной  психологии  и  общественной
паталогии.  Но   эти  вопросы  не   входят  пока   в  сферу  нашего,  скорее
статистического  изложения. Только  садист, творя свое кровавое дело,  может
услаждаться еще этой  кровью и воспевать  ее в стихах, как сделал  это автор
тифлисского прославленного ныне навеки сборника "Улыбка Чека". Для него

        Нет больше радости, нет лучших музык,
        Как хруст ломаемых жизней и костей.
        Вот отчего, когда томятся наши взоры,
        И начинает буйно страсть в груди вскипать,
        Черкнуть мне хочется на вашем приговоре
        Одно бестрепетное: "К стенке! Расстрелять!"
     {272}

     Чувствительность  и жестокость так часто  сопряжены друг  с  другом.  И
Эйдук*  -- поэт,  склонный  к  лирической  сентиментальности, может  во  имя
"революционного дела" собственноручно убивать людей...

     Особую  главу  из  истории общественной  патологии  могли бы  составить
характеристики  другого  типа чекистов,  вышедших  из кругов  аристократии и
буржуазии. И такие есть. Но, может быть, о них  еще преждевременно говорить,
так как ошибки здесь могут быть роковыми.

     Несомненно только то, что Чрезвычайные  Комиссии  неизбежно должны были
пропитаться с первых дней своего существования  преступными, просто-напросто
уголовными элементами.

     Карательный  аппарат  "революционной власти"  --  говорил Дзержинский в
своей  записке  от  17-го  февраля  1922  г.  --  "должен  был  представлять
кристально-чистый  институт  народно-революционных  судей   и  следователей,
снабженных чрезвычайной властью". Слишком поздно было уже в 1922 г. говорить
о  том,  что  должно  было быть, следовало  уже говорить  о том, что  вышло.
"Сотрудники Ч.  К." -- утверждал дальше шеф этого  института  -- "выбирались
заботливо  из состава партии  и состояли из идейно чистых и в своем  прошлом
безукоризненных лиц, ибо только при таком качественно-преобладающем элементе
своих служащих Ч. К. была в состоянии выполнить порученный ей  революционным
пролетариатом  (?!)   обязанности".  Даже,   если  бы   это   было   так   в
действительности,  то атмосфера  произвола,  установленная  самими  творцами
новой  политической полиции в  России, неизбежно  развратила бы лучшие  даже
элементы.  Историограф Ч.  К. Лацис сам должен был признать, что  необходима
постоянная  смена  работающих:   "как  бы  честен  не   был  человек,  каким
хрустальным  сердцем он не обладал,  работа  Ч. К., протекающая в  условиях,
исключительно  действующих   на  нервную  систему   и  притупляющих  чувства
этическия, дает себя {273} знать. Только редкие сотрудники вне  влияния этих
условий  работы".  Деятельность  Ч. К.,  по свидетельству  Лациса,  повлияла
разлагающим образом "на многих, не окрепших характером молодые коммунистов".

     В Ярославской губ.  Ч.  К.  был  следователь,  бывший  водопроводчик. В
начале он "работал хорошо, а потом начал пить". "Был у него друг-гармоньщик,
с  которым  они  вместе  пьянствовали.  Вот  он  напьется и идет допрашивать
арестованных.  А чтобы ему  не скучно было, он с  собой и друга своего брал.
Этот  допрашивает, а  тот на  гармошке наигрывает...  Был  он малограмотный.
Писать настоящего  заключения не мог  и  только  выводил  каракулями: "белай
расхот". Эта  эпическая  картина из быта Ч.  К.  нарисована одним  из бывших
следователей той же Ярославской губернской Ч. К., сидевшим в подвале губчеки
с автором статьи "Штрихи тюремного быта" в сборнике "Че-ка"...

     Чекисты -- это привилегированные  во всех  отношениях  элементы нового
"коммунистическая"  общества  -- и не  только  по  полноте власти,  но и  по
внешним материальным условиям быта.
     В. Ч.  К.  в Москве это  своего рода государство в  государстве.  У нея
целые  кварталы  реквизированных  домов  --  несколько  десятков. Есть  своя
портняжная, прачечная, столовая, парикмахерская, сапожная, слесарная и пр. и
пр. В  подвалах и  складах  огромные запасы съестных продуктов, вин и других
реквизированных вещей, идущих  на потребу служащих и часто не подвергающихся
даже простому  учету... В голодные дни каждый чекист имел привилегированный
паек -- сахар, масло, белая мука и пр. Каждый театр обязан присылать в В. Ч.
К. даровые билеты и т. д.

     И в других  городах  мы  можем, конечно,  наблюдать аналогичное.  Ч. К.
повсюду  занимает  лучшие дома. Если  Ч.  К.  появляется в Севастополе,  то,
конечно, в  гостинице Киста.  В  Одессе также образовался {274}  "чекистский
городок",  где находятся  все  нужные  для  его  обитателей  учреждения,  не
исключая  парикмахерской, кинематографа и  пр. В  Житомире Ч.  К. имеет даже
свою театральную труппу.
     "Типы пьяного матроса-чекиста и юнца с  огромным  револьвером за поясом
-- писали  как-то  "Общему  Делу"  -- скоро  станут достоянием  истории.  Их
заменяют   изысканно  вежливые  следователи   из  юристов   и  недоучившихся
студентов".  Это  соответствует,  пожалуй,  действительности  --  постепенно
изменяется состав  чекистов, особенно  в провинции.  Но  тем  отвратительнее
теперь эти "холеные, лощеные, с  иголочки  одетые",  столь  выделяющиеся  на
общем фоне обнищания,  люди, "свободно располагающие жизнью и  смертью своих
пленников".

     "Имя Ч. К. должно  быть не  только громко, но и  чисто"... Могло ли это
быть  тогда, когда  в  одной Москве числилось по разным  учреждениям в общем
чуть ли  не 20.000  (?!) этих агентов с привилегированным пайком? Только  в
одной В. Ч.  К. непосредственных служащих в 1919 г. было более 2000, из  них
три четверти латышей. Латыши вообще занимают особое  положение в учреждениях
Ч.  К. Они  служат здесь целыми семьями  и являются самыми  верными адептами
нового "коммунистического строя". Это  своего рода "чужеземная опричнина" --
в  Москве Ч.  К.  называли  "вотчиной  латышей".  Бюллетень  левых с.-р. так
характеризует эту тягу к Ч. К. со стороны латышских элементов: "В Москву  из
Латвии в  В. Ч. К.  едут,  как  в Америку, на разживу".  Латыши  и  латышки,
зачастую  почти не владея русским языком,  ведут иногда  допросы, производят
обыски, пишут протоколы и  т. д. Рассказывают "забавные"  истории, но далеко
не забавные для тех, кто является объектом их.

     Звали идейных людей,  а в огромном  большинстве шло  отребье.  В Ч.  К.
проникают "преступные элементы" -- констатировал Крыленко. И слишком много и
повсеместно. Так должно было быть {275}  неизбежно.2 Туркестанский  цирковой
клоун или содержатель публичного дома не являются исключением на общем фоне,
характеризующем состав деятелей  Чрезвычайных Комиссий.  Но  ведь они  могли
быть и не  преступниками,  как  им не был, может быть, бывший  кучер в.  кн.
Владимира Александровича Пузырев,  сделавшийся  в  Одессе следователем Ч. К.
Зато  сплошь  и  рядом среди  видных следователей  оказывались разоблаченные
потом бандиты, убийцы, воры и мошенники. Фактов слишком  много.  Мы их могли
бы привести десятками. Их не мало и  в сборнике "Че-Ка".  Например, притоном
оперировавшей   в   Екатеринодаре   шайки   грабителей   оказалась  квартира
следователя  Чеки  Климова;  агент секретно-оперативнаго отдела той  же Чеки
Альберт,  делегированный  Союзом  Молодежи   в  число  студентов  Кубанскаго
Университета, оказывается  также  главарем шайки грабителей.  О том же можно
найти массу данных в опубликованных уже материалах "Особой Комиссии":  перед
нами  пройдет  целая галерея и бывших и  настоящих  грабителей.  И в Москве
деятели  Ч.  К.  оказались  прикосновенными  к  "бандитизму".  В  Одессе  --
свидетельствует  один из служащих Ч.  К.  в  1919  г., -- среди  сотрудников
оперативного  Отдела  было  "много  уголовных преступников",  которые  "сами
писали  ордера для обысков, вымогали и  похищали". Мы этих бандитов найдем и
среди ответственного персонала советской администрации. Одесса, очевидно, по
своей южной экспансивности дала особо яркие примеры. Один из допрашивавшихся
Деникинской  Комиссией  {276}  юристов  рассказывает:  "Преступные  элементы
быстро освоились с советской властью и очень тесно сошлись... В городе пошли
слухи, что секретарь Чека,  т.  Михаил,  является  никем иным, как известным
налетчиком Мишкой Япончиком, но 25-го мая (1919 г.) в No. 47 "Известий С. Р.
Д."  появилось   официальное  опровержение   этого  слуха,  причем  в  этом
опровержении Мишка  Япончик  именовался  "небезызвестным грабителем". Прошло
несколько дней и в газетах,  кажется в "Коммунисте", было напечатано  письмо
Михаила Винницкаго,  он же Мишка-Япончик, что он всю жизнь боролся за идеалы
коммунизма, что он  грабил  только буржуев, а  еще через  короткое время  т.
Михаил Винницкий начал делать большую карьеру; свою шайку воров и грабителей
обратил в  специальный полк, 54 Советский, и  был  назначен командиром этого
полка...  Когда же  началась  мобилизация  коммунистов, то политкомом в полк
Япончика был  назначен  сам  т.  Фельдман,  душа  и  главная творческая сила
Исполкома".3

     Одесский же разбойник  Котовский является перед нами в  виде начальника
красной дивизии. Этот Котовский выделяется среди других  своей терпимостью.4
Но другие  люди-звери зверями  и остаются. Таков  бывший  глава  царицынской
советской администрации некий Осип Летний,  ставший впоследствии начальником
банды,  совершившей  бесчисленные  убийства и  грабежи.  Таков  председатель
революционного Трибунала в Баку Хаджи-Ильяс и его товарищи, члены местной Ч.
К., расстрелянные  в январе 1921 года по обвинению в участии  в организации,
которая  под  видом   борьбы   с  контр-революцией  занималась  грабежами  и
вымогательствами.  Хаджи-Ильяс, конечно,  судил по революционной {277} своей
совести, единолично выносил смертные приговоры  и сам эти приговоры приводил
в исполнение. Называют совершенно чудовищную цифру этих убийств.5
     "Взятки и подлог, два непременных спутника прежнего буржуазного "строя"
--  писали как-то в 1918 г. в "Еженедельнике" Ч. К. Едва  ли стоит повторять
это  теперь, когда  советской  власти  приходилось  не так  давно  объявлять
специальные "недели" борьбы со взятками!

     Достаточно,  пожалуй,  указать  на  процесс в  Верховном  Революционном
Трибунале  некоего  Косарева,  занимавшего   ответственную  должность  члена
контрольно-ревизионной комиссии, которая имела целью проверку закономерности
действий  всех  остальных  органов  Ч.  К.  Оказалось,  что  раньше  он  был
приговорен к 10 годам каторги за убийство старухи с целью грабежа. В 1920 г.
Косарев судился за доставку вагона дров вместо  вагона  замороженной дичи. В
1922 г. в Московском Революционном Трибунале рассматривалось дело коменданта
одного  из  провинциальных  трибуналов,  Тарабукина,  оказавшегося  в  своем
прошлом   бандитом.   Его  судили  за  вымогательство.  Тарабукин  со  своим
помощником убил ювелира и присвоил себе ценностей на 20 миллионов.

     Иногда  и   в  порядке  административном  большевицкая  власть  свирепо
расправлялась со своими  агентами, попавшимися в  слишком  вопиющих взятках,
циничных грабежах и т. д. И все-таки все это было лишь исключением из общего
правила   полной   безнаказанности.  Можно  было  призывать  к  беспощадному
истреблению  этих "гадин",  портящих  весь советский аппарат,  как это делал
Закс в период своего заместительства Дзержинскаго6 и в то же время прекрасно
сознавать, что без этих  "гадин"  аппарат {278}  существовать  не  может.  И
сколько  случаев  можно  зарегистрировать,  когда присуждаемые  за уголовные
деяния  к  расстрелу выпускались из  тюрьмы и  получали  немедленно  крупное
назначение.

        ___

     "Старые  способы охранки  -- провокация,  осуждены членами комиссии" --
гордо говорил  еще в октябре 1918 г.  в Петрограде на  собрании  конференции
чрезвычайных  комиссий Северной области руководитель петроградской  Ч. К.  В
действительности,  начиная с  дела  английского консула  в  Москве Локкарта,
который  был  приглашен  по   инициативе  Петерса  на  заседание  фиктивного
"комитета  бело-гвардейцев", (как то  впоследствии признала  сама "Правда"),
вся  деятельность  чекистскаго   "аппарата"   строилась   на  самой   грубой
провокации, которой давалась санкция свыше. 5-го декабря 1920 г. за подписью
Дзержинскаго "Особым Отделом" был  разослан  специальный секретный приказ, в
пункте пятом которого рекомендовалось  "устройство фиктивных белогвардейских
организаций в  целях  быстрейшего  выяснения иностранной  агентуры на  нашей
территории".

     Очевидно  в  силу  этого  циркуляра  сам  Лацис   был  творцом  гнусной
политической  провокации в  Киеве с  фальшивыми  чилийскими  и  бразильскими
консулами, набранными  из чекистов, устраивавшими яко бы побег за границу  и
затем  предававшими спровоцированных  лиц "революционному  правосудию",  как
контр-революционеров. В No.  1 "Красного меча"7, органа  Политотдела Особого
Корпуса войск В. У. Ч. К. (т. е. всеукраинской Ч. К.) было опубликовано даже
официальное сообщение о "грандиозном", обнаруженном в  Киеве,  заговоре, во
главе которого стоял граф  Альберт Петрович Пирро, представитель Бразильской
республики  при  Советском  {279}  Правительстве Украины.  Расстрелянными по
официальным  сведениям оказался  сам  Пирро и  еще  четверо: "об  остальных
лицах, связанных  с  этой  организацией  следствие  продолжает  вестись"  --
заканчивало официальное сообщение. Среди  расстрелянных  оказалась некая Р.
Л.  Поплавская,  виновная  в  том,  что  "собиралась  ехать во  Францию  для
предупреждения  Клемансо о том, что  выезжает инкогнито группа коммунистов с
агитационной целью". Гр. Пирро, конечно, не был расстрелян, ибо,  как теперь
это  известно,  он был лишь провокатором. Но кто из чекистов принял облик не
существовавшего  гр.  Пирро  -- так и остается еще невыясненным.8 Зарубежные
газеты9 сообщали сведения о некой "баронессе Штерн", подвизавшейся в 1920 г.
в Одессе. Это также небезынтересная и характерная страничка для большевицких
провокаторских   приемов.  Баронесса  Штерн  прибыла  из  Константинополя  в
качестве убежденной коммунистки по словам корреспондентов цитируемых  газет,
о ней  писали  местные  "Известия",  ее  чествовали большевицкие  главари...
Германскому консульскому агенту она  вскрыла свое "настоящее"  лицо: она  де
представительница  Международного Красного  Креста,  прибывшая из  Германии,
чтобы  вывезти  всех  немецких  подданных. Заодно  вывозились под фальшивыми
паспортами и русские. В виду возможности "изъятия" ценностей их предлагалось
передать  на хранение баронессе  Штерн.  В назначенный  день уезжающие  были
арестованы Ч.  К.  по указанно  "баронессы Штерн".  "В Одессе  вообще  часто
прибегали  к провокации"  --  говорят  нам  {280}  показания  в  Деникинской
Комиссии. О, конечно, все это выдумки! -- скажет скептик. Не выдумкой однако
оказался  бразильский  "консул  Пирро"? В  Москве был  свой  "представитель"
датского или шведского Красного  Креста -- некий  датчанин,  который  крайне
интересовался "белогвардейцами". Я знаю лиц, с  которыми  он пытался войти в
сношения, и были такие,  которые по своей, быть  может, наивности попадались
на удочку.

     Исключительно провокацией было создано то  Анапское дело, о котором нам
уже  приходилось говорить10  -- здесь  было  расстреляно,  по  постановлению
Терской  Областной Ч. К., 62  человека,  пытавшихся  при содействии  агентов
Владикавказской Ч.  К. бежать из Анапы в Батум.  Дело  весьма характерно  по
своей обстановке. Первая партия в 12 беглецов во главе  с  полковником  бар.
Зюссерманом  была гостеприимно принята  во Владикавказе,  через который  они
ехали в Батум: им отвели помещение, кормили, поили и  даже водили в театры и
кинематографы. Сам Зюссерман с семьей будто бы даже жил, не подозревая того,
на квартире председателя Ч. К.!  Тем временем была сорганизована уже большая
партия в  100 человек... "Комедия" кончилась... кончилась всегда неизбежными
расстрелами  ...  Корреспондент  "Последних  Новостей"11  передает,  что  на
пограничной полосе с Бессарабией  в 1921  г. "очень распространен был  такой
способ уловления бегущих "буржуев" и "белогвардейцев":  сидящие в Бессарабии
родственники  посылают за кем-либо  "верного человека". Случайно или нет, но
"верный человек" вместе с рекомендательным письмом попадает в Румчека. Агент
последней  является   с  письмом,  организует   путешествие  и,  когда   все
доказательства на лицо, арестовывает "преступника". {281}

     Утверждают12, что  провокатором  оказался  и комиссар той  медицинской,
приемной комиссии, по делу  которой летом 1920 г. в Москве происходили столь
вопиющие расстрелы; организатором  так называемого "Евстафьевскаго заговора"
в Одессе в август 1921 г. был комендант зданий одесской Ч. К.13; не обошлось
без  провокации и петербургское Таганцевское дело -- чекистским  агентом был
матрос  Паньков.14  Определенная  провокация  была   в  деле   петербургских
кооператоров. Спровоцирован был огромный "заговор" в пользу Польши в 1921 г.
в Смоленске, по которому,  как говорили, арестовано было свыше 1500 человек.
Во  время  крестьянского  восстания в Ишимском  уезде  в  1921  г.  очевидцы
рассказывают о  появлении  агентов-провокаторов  из Омской Ч.  К., одетых  в
офицерскую   форму.  Такая  же  провокация  была  в   "эс-эро-меньшевистском
восстании" в марте 1921 г. qи Саратове.15
     Характерно   дело   анархистов   Льва   Чернаго,  Фани  Барон  и   др.,
расстрелянных  в 1921-г. за уголовные  преступления --  печатание  фальшивых
советских денег. По этому  поводу  берлинские  анархисты в  своей  брошюре16
пишут: "Установлено не  только  то, что казненные товарищи не имели никакого
отношения к уголовным делам, за которые их казнили, но также и то,  что идея
печатания  фальшивых советских денег исходила  из Московской  Чека.  Два  её
агента  -- Штейнер  (Каменный)  и шоффер-чекист --  связались  с  некоторыми
уголовными элементами, вошли в знакомство с целью предательства с некоторыми
анархистами  и   начали   затевать   дело   печатания   фальшивых   денег  и
экспроприации. Делалось это с ведома и под руководством М. Ч. К.". {282}
     Припомните  вышеприведенные  телеграммы Ленина  об анархистах -- и дело
станет более, чем правдоподобным.

     "Че-Ка"  --  это  старая охранка  со  всеми  её приемами, со  всеми  её
методами  психологического воздействия, как  отметил  в своих  исключительно
правдивых очерках о России немецкий коммунист Фридрих Минк.17

     "В Одессе образовалось новое филиальное отделение В. Ч. К. --  сообщают
"Общему  Делу".18 --  На  Фонтанной  дороге,  на  даче-особняке Конельскаго,
открылся  оффициально:  Статистический Отдел Наркомздрава  Р. С.  Ф.  С.  Р.
(Народнаго  Комиссариата  Здравоохранения),  прямое назначение  котораго  --
заграничный шпионаж и внутренняя борьба с военной контр-революцией. Во главе
этого учреждения стоит  Член Коллегии Одесской Губчека и Член Особаго Отдела
Вечека "знаменитый"  Заковский (латыш). Громкий  и весьма ответственный пост
"Резидента  Бессарабии, Польши  и  Галиции"  занимает  московский  "чекист",
специально   командированный  в   Одессу,   как  "спец",  Михайловский.  Его
сожительница  Ксения Владимировна  Михайловская (урожденная  фон-Гернгросс),
дочь полковника, носящая кличку "Лялька" и "Адочка", занимает также не менее
ответственный пост; она помощник Резидента и член Всероссийского "Региступа"
(Регистрационное Управление -- военный шпионаж).
     В руках руководителей этого учреждения вся сеть шпионажа в Бессарабии и
пограничной Польше.
     Отдел наркомздрава, живет широко, ни в чем себе не отказывая. Время  от
времени создают,  чтобы  отличиться  пред центром, -- искусственные заговоры
против советской власти. {283}

     Так,  недавно ими была  раскрыта белогвардейская шпионская организация,
ими  же инсценированная.  "Адочка",  благодаря  своему  миловидному  личику,
знакомится с  офицером, наивно  рассказывает ему  о существовании офицерской
организации,   для   вящего  доказательства  предлагает   читать  подпольную
прокламацию,  призывающую  к  сплочению  всех  противобольшевицких  сил  для
свержения  ненавистной   советской  власти,  час   падения  которой   близок
(наступление  Врангеля  из  Румынии?),  услужливо  заготовленную на  пишущей
машинке в "Стат Отделе Наркомздрава", и если наивный офицер  относится еще с
недоверием,  то  предлагаемые  "Адочкою"  денежные  суммы,  яко бы от  имени
организации на поддержку бедствующих офицеров, пленяют наивного окончательно
и  тот,  с  своей стороны, посвящает  некоторых  приятелей  в  существование
"организации". Таким образом, составляется группа желающих  вступить в члены
"организации"  или  хотя  бы  одобряющих  идею  существования  таковой. Цель
достигнута, на сцену появляется  Михайловский, Заковский и отряд "чекистов".
Группа арестовывается. Следствия для военной контр-революции не существует и
невинные жертвы гнуснейшей провокации расстреливаются".

     "Ч.  К.  на страже  революции"...  И  когда в большевицких  кругах идут
разговоры  о её сокращении, о введении в норму  -- тогда на сцену появляется
старый прием устрашения, выработанный долгой практикой Департамента Полиции.
Раскрывают существующее  и несуществующие контр-революционные заговоры:  "Ч.
К.  на страже революции"! Может  быть, появится  и  свой  "коммунистический"
Азеф!

     В Москве при В. Ч.  К. существует особый штаб "проституток". Специально
используются дети 12 -- 14  лет, которые  за  свою работу получают деньги,
подарки,  сладости.  Сотням  предлагают  купить свою  жизнь,  приняв на себя
функции тайных агентов Ч. К. Сколько трагедий на этой почве! Вот {284} некая
В. под угрозой расстрела отца соглашается на предложение Ч. К. Укоры совести
ведут к самосожжению....19 Аналогичную историю  самоубийства одной  женщины,
повесившейся  после  оговора   невинных  людей,  рассказывает  корреспондент
"Tиmеs"  в  своих известных очерках "Russia  today".  "Надо  проследовать в
дебри средневековья, -- добавляет  он -- чтобы найти что либо подобное Г. П.
У."20

     Провокация  процветает  в  низах.  Недаром,  как  свидетельствует  сама
"рабочая  оппозиция" коммунистической  партии,  в  рабочих  кругах комячейки
называются  "комищейками".  Тюрьмы  полны  так   называемыми  "наседками".21
Бесконечное  количество  крупных дел  о  взятках, подлогах, хищениях и  пр.,
оканчивавшихся смертным приговором, сфабрикованы были самими агентами Ч. К.,
заинтересованными лично в процентном отчислении с каждого дела (за раскрытие
дел  о спекуляции следователь получал 5% суммы).  Я знаю,  напр., одно дело,
начатое в  Москве местной Ч. К.  при характерных бытовых  обстоятельствах. У
некоего  Р.  кутили  два   следователя,  арестовавших  разоткровенничавшихся
хозяина и гостей. Жена Р. обратилась к прис. пов. П. Тот написал в президиум
Ч. К. бумагу с изложением дела. Финал был неожиданный. П. был арестован, так
как у него не было "права" обращаться {285} в Ч. К. В  результате он попал в
Новоспасский концентрационный лагерь.
     Система массовых обысков, арестов, облав  и  засад -- это особый способ
"самоснабжения чекистов", по словам одного из составителей сборника "Че-Ка".
Что  же  это неправда?  Ответом  может служить характерное объявление самого
Московскаго  Совета,  помещенное  в газетах  9-го  декабря  1919  г.:  здесь
признавалось,  что все квартиры, где  были засады,  подверглись  "полнейшему
разгрому" -- "обворовывались до основания".

     Да, многие чекистския  организации  действительно были  "бандитскими  и
мародерскими",  как их назвал  первый  большевицкий  комиссар  юстиции левый
с.-р.  Штейнберг.  И когда начинали  обличать эти "бандитские  и мародерские
организации",  онb  находили   авторитетных   защитников  в  лице   истинных
вдохновителей  и  руководителей Чрезвычайных Комиссий.  Так  выступил на  их
защиту еще 22-го сентября 1918  г. сам Петерс: "За последнее  время -- писал
он в No. 2 "Еженедельника В. Ч. К." -- враги советской власти снова начинают
распространять  гнусную  клевету  о взятках,  подкупах,  ложных  доносах"...
"Нечего падать  в обморок -- продолжал  он --  если  было несколько  случаев
злоупотреблений:  новые  люди  не  привыкли  к  юридической  мудрости".  Все
обвинения объявлялись "бессовестной ложью буржуазии".

     А другой чекист в No. 5 "Еженедельника" в  ответ на обличения выступает
с такого  рода  успокоительным  заявлением: "А значит мы сильны, ибо  жулики
народ  практический и к слабым не примазываются". Стоит ли  удивляться после
этого,   что  в   одном   из  донесений  Эльстона  Керзону22  говорится   об
общеупотребительном   приеме   в  Перми:   местные   купцы   арестовываются,
выпускаются за  деньги,  опять  арестовываются и, наконец,  расстреливаются.
{286}

     Кубанская Ч. К. создала целый промысел из системы заключения в тюрьму в
целях получения соответствующих денежных сумм.
     За  крупные суммы  освобождали в  Одессе -- говорят  показания многих в
Деникинской Комиссии. А в Москве? И она не представляла исключения.
     Тираспольская Ч. К., да и другие,  пограничные с Бессарабией, создала в
1920 -- 21 гг. целый промысел по переправке  беглецов за границу. Некто  С.
М.  С.  довольно  образно  описывает  эту деятельность местной  чрезвычайной
комиссии.23 Во главе стоит комендант Особого Отдела Румчека.
     "Все  приднепровские   городки  и  местечки  кишат  поэтому  маклерами,
предлагающими  перевезти в Бессарабию, "как на дредноуте". Счастье тому, кто
попадает на обыкновенного маклера,  работающего "честно",  т. е. передающего
взятку какому-нибудь влиятельному чекисту. Сплошь и рядом, однако, под видом
посредников работают  очень  удачно сами  чекисты. В последний момент, когда
жертва уже идет к берегу, "неожиданно" появляется засада и хватает беглеца и
его имущество. Так как последнее -- обычно иностранная  валюта или золото --
является  главным вещественным доказательством неудавшегося государственного
преступления, то обычно начинается торг, и беглец отпускается"...

     "Особенно грязную роль во всех этих историях играют наравне с чекистами
так называемые "подпольники".  Официально это  агитаторы  и  пропагандисты,
отправляемые   советской  властью  в   Бессарабию  для  подпольной   работы.
Фактически это контрабандисты.

     Они же являются и  главными  "переправщиками".  Один  из  них  в минуту
откровенности рассказывал, как он  сам переправляется: "являешься в Румчека,
показываешь мандат,  там тебя регистрируют,  {287} дают материалы, румынский
паспорт  и валюту  и  указывают  точно  час  и  место, где надо  переходить.
Румынскому патрулю  надо лишь  предъявить  членский  билет  коммунистической
партии".
     "Каждый из больших городов Украины имеет свой пограничный городок, свое
собственное "окно в Европу".
     "Окно" на время затворяется.
     В  начале  1921  года  и в  Одессе,  и  в  Киеве  пользовались  большой
популярностью  приграничные   местечки  Подольской   губернии.   Весной  все
Приднепровье  облетела  весть  о  найденных  вблизи одного  из этих местечек
(Каменки)  в  пещере восьмидесяти разложившихся  трупов.  Оказалось, что это
беженцы, относительно которых думали, что они давно в Бессарабии.

     Но  там,  где чрезвычайка  еще не подкормилась  и  нуждалась  в богатой
клиентуре, поездка совершалась очень гладко. Уже с утра весь  городок  знал,
что  "будет  переправка". К 3 часам  дня на улицах появлялись целыя семьи  с
вещами, мешками и  т. д., направлявшиеся  к известному всему городу сборному
пункту.  Являлся официальный представитель чрезвычайки и пересчитывал число
голов  (2  детей  за  1  взрослого).  Затем  нагружалась  большая   подвода,
усаживались женщины и дети и ехали через весь город к месту переправы.
     Так продолжалось  2 -- 3 месяца, пока в один прекрасный день начальство
не решало, что довольно поработали".

     В целях  контроля в Тирасполе по ночам производилась форменная охота на
несчастных,  пытавшихся  перебежать  по  льду  в   Бессарабию,  не  заплатив
предварительно Ч.  К.  по установленной  таксе (4 -- 5  тысяч Романовскими с
человека)".
     Пойманных "закаляют", чтобы "другой раз не замерзли на морозе"; выводят
голыми на мороз и бьют  по спине  палками и нагайками. Здесь махровым цветом
распускается и провокация...... {288}

     16-го февраля  1923 г. в Москве  на Никитском  бульваре,  по  сообщению
корреспондента "Последних Новостей", покончил с собой выстрелом в висок один
из ревизоров  правительственной комиссии по обследованию Госполитуправления,
Скворцов (бывший рабочий). При нем найден незапечатанный пакет с запиской на
имя президиума Центрального Комитета Р. К. П. следующего содержания:

     "Товарищи! Поверхностное знакомство с делопроизводством нашего главного
учреждения по охране завоеваний трудового народа, обследование следственного
материала и тех  приемов, которые сознательно допускаются нами по укреплению
нашего  положения, как крайне необходимые в интересах партии,  по объяснению
товарища  Уншлихта, вынудили меня  уйти навсегда от  тех ужасов и  гадостей,
которые применяются нами во имя высоких принципов коммунизма  и в которых  я
бессознательно принимал участие, числясь ответственным работником компартии.
Искупая смертью свою вину,  я шлю вам последнюю просьбу: опомнитесь, пока не
поздно, и не позорьте своими  приемами нашего великого учителя  Маркса  и не
отталкивайте массы от социализма".
     Следует ли что-нибудь добавлять к этой "исповеди?...

        ___

     Были совестливые  большевики и раньше, особенно на первых порах,  когда
еще слишком  непривычны были прежней интеллигентской  психике, некоторых  по
крайней   мере,   те   циничные  формы,  в  которые  вылилась   деятельность
Чрезвычайных   Комиссии.   На  первых   порах   люди  со   слабыми  нервами,
"мягкотелые", по  характеристике  Петерса,  не  выдержали как  бы  моральной
ответственности  за  кровавую  бойню,  организованную  не  только  от  имени
коммунистической партии, но и от  имени всего пролетариата. Были выступления
и в печати  в {289}  первые  месяцы 1919  г., когда сам творец исторического
циркуляра  о заложниках  Петровский  должен  был  признать, что Чрезвычайные
Комиссии  вне  организационной  зависимости  в  дело строительства советской
власти вносят "только разврат".

     Чрезвычайные Комиссии в своих действиях руководятся своим революционным
опытом  и совестью,  а не статьей  закона, как  мы знаем,  заявлял  Петерс в
декабре 1918 г.  Что это значит? -- Об этом ранее сказал сам Ленин:  "Во имя
достижения своих революционных целей,  своих желаний все дозволено".24  "Нам
все разрешено -- повторял самодовольно эти слова в No. 1 "Красного Меча" Лев
Крайний, редактор этого органа -- ибо мы первые в мире подняли меч не во имя
закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения и освобождения от
рабства всех". Повернулось колесо историческое, изменилась правда и  мораль.
"Наша мораль новая"... И  мы видим  то  небывалое в  мире  рабство,  которое
появлялось в России в результате поворота этого исторического колеса.

     "Пора прекратить  болтовню о том, что правовые  гарантии --  буржуазные
предрассудки"... "Разве вы не слышите -- писал в феврале 1919 г. Дьяконов, с
именем  которого мы встречались уже при протесте  против  тюремных  "кладбищ
живых"  --  раздающихся из  мест  заключения, с фабрик и  заводов голосов не
каких-либо контр-революционеров, а самых настоящих рабочих и крестьян и даже
коммунистов, требующих  устранения порядков,  при которых могут  человека  в
тюрьме держать, по желанию предать в Трибунал,  а захотят -- расстреляют"...
Это  "самосуд и беззаконие",  при чем автор статьи заранее оговаривался, что
было время, когда революция давала право на убийство. {290}

     "Можно быть разных мнений  о красном терроре -- писал  старый большевик
Ольминский25,  -- но то, что  сейчас  творится  в провинции,  это  вовсе  не
красный террор,  а сплошная уголовщина".  Он указывал,  напр.,  на  явление,
когда  мальчик  16 лет,  бывший  "вор и хулиган", получал  право  в  деревне
убивать людей.
     Характерно, как отнеслись к этой критике сами представители учреждения,
названного  Зиновьевым  "красой и гордостью коммунистической  партии". Слова
Ольминскаго  им кажутся  лишь лепетом  "трусливого дитяти"26: "Нужно сказать
прямо и откровенно, что интеллигенции нечего стало делать,  все переговорила
и все переписала,  не с кем стало  вести полемику...  так давай искусственно
создавать  грызню  между  ведомственную,  тогда  будет  около  чего почесать
язык"...  "Междуведомственная"  грызня заключалась  в постановке  вопроса об
ограничении  права  Ч.  К.  выносить  самостоятельно смертные  приговоры,  о
подчинены  её контролю  комиссариатов внутренних  дел  и  юстиции,  т.  е. о
введении её деятельности в  некоторые хотя бы  ограничивающие рамки. "Нелепо
ввести деятельность Ч. К.  в юридические рамки" -- отвечает один из чекистов
Шкловский в "Еженедельнике". Тот, кто требует поставить  Че-ку в зависимость
от  мертвого  закона,  тот  "подкуплен  буржуазией".  В этих спорах принимал
горячее  участие  и   Крыленко   --   создатель  революционных   Трибуналов,
конкурировавших с Чрезвычайными {291} Комиссиями в их кровавой деятельности.

     Под  знаменем  ли введения  законности  в "революционное правосудие"  в
конце концов шла эта партийная  распря? Административная расправа заменилась
"комедией  суда",  в котором  решали  вопросы жизни  и  смерти  те же  члены
Чрезвычайных  Комиссий. Дело только  в форме, которая  больше  удовлетворяла
вкусы  главного государственного обвинителя, на совести  которого  так много
невинно  пролитой  крови...  Трибуналы лишь  "бледные  копии" чрезвычаек  --
констатирует  прежний большевицкий комиссар  юстиции Штейнберг. "Трибунал --
расправа  с  врагами советской власти"  -- гласит  официальная надпись  над
входом в житомирский трибунал.

     Как  фактически  в свое время  реагировала Ч. К.  на эти  теоретические
споры, показывают усиленные расстрелы, происходившие в дни споров  в центре,
и в  том числе именно  тогда были расстреляны в  Петрограде  великие  князья
Николай27   и  Георгий   Михайловичи,   Дмитрий   Константинович   и   Павел
Александрович... В большевицкой  печати были споры: кто победил  в борьбе --
Ч. К. или её противники? Жизнь дала определенный ответ. Происходили реформы,
но  сущность  оставалась  все одна и та  же,  и форма "красного  террора" не
изменялась. И  если  мы вспомним  слова одного из видных  чекистов Мороза28:
"Нет той области  жизни,  где Ч. К. не приходилось бы  иметь  своего зоркого
глаза". -- то поймем моральную  и психическую обстановку жизни в современной
России, где действуют отделения Г.  П.  У.  с особыми уже  инструкциями  для
политического шпионажа, со специальными курсами обучения этому шпионажу29 --
точь-в-точь, как в {292} старых охранных и  жандармских отделениях  периода
царизма. Утверждают, что много выучеников  этих учреждений состоит активными
работниками  Ч.  К. Это  последнее  надо отнести еще к загадочным  страницам
нашей  современности. Здесь  правильнее будет  пока  поставить  один вопрос:
"правда ли?", как сделало это "Общее Дело"30 к столь же пикантным сообщениям
об отношении между "большевиками и монархистами" в связи с арестом комиссара
"для  особых  поручений"  при  В. Ч. К. Игн. Арцишевскаго  и  монархического
агента какого-то  капитана  Михайлова.  Мы  не  сомневаемся только в  одном:
азефщина во всех её видах, согласно вышеприведенному циркуляру Дзержинскаго,
должна была свить себе прочное гнездо.

     "Житье у нас ужасное --  писал в  мае 1921  г. корреспондент  "Рижского
Курьера" из Пскова, --  "в каждом доме, в каждой квартире и на улице  кишат,
как муравьи,  шпионы...  В  каждом  доме  живут  коммунисты,  которые  жадно
наблюдают за жильцами... Все чувствуют  себя  точно  в  тюрьме, боятся  друг
друга, даже в своей семье брат косится  на брата, не будучи уверен в том, не
коммунист  ли тот. Мы все  измучены  и  устали, барахтаясь  в этом проклятом
муравейнике   шпионажа".  В  дополнение  можно  привести   характерный,  уже
официальный  документ, именующийся "задания  секр.  уполномоченным  на янв.
1922 г." Документ этот предписывает агентам:

     1. Следить за Администрацией фабрик  и интеллигентными рабочими,  точно
определять их политические  взгляды  и во всех их Антисоветских Агитациях  и
пропаганде доносить. {293}
     2. Следить за всеми сборищами под  видом  картежной игры,  пьянства (но
фактически преследующих  другие цели),  по возможности  проникать  на них  и
доносить о целях и задачах их и имена и фамилии собравшихся и точный адрес.
     3.  Следить  за  интеллигенцией, работающей в  сов.  учреждениях  за их
разговорами,  улавливать  их  политическое настроение, узнавать о  их  месте
пребывания  в свободное от  занятий время и о всем подозрительном немедленно
доносить.
     4.  Проникать  во  все  интимные  кружки  и семейные  вечеринки  господ
интеллигентов,  узнавать  их настроение,  знакомиться с организаторами их  и
целью вечеринок.
     5.  Следить, нет  ли какой либо связи  местной интеллигенции,  уездной,
центральной и заграницей и о всем замеченном точно и подробно доносить.31

     Зиновьев в день  пятилетнего  кровавого  юбилея  Чрезвычайных  Комиссий
писал: "Меч, вложенный в руки В.  Ч. К., оказался в надежных руках. Буквы Г.
П. У. не менее страшны  для врагов, чем  буквы В. Ч. К. Это самые популярные
буквы  в  международном   масштабе"...   Когда   то   в   "Черном  Переделе"
переименование III Отделения в  Департамент Государственной Полиции называли
актом "величайшего посмеяния над  русским обществом". Как назвать  "реформу"
превратившую  В.  Ч. К.  в  Г.  П. У., итоги  которой  так  отчетливо подвел
Зиновьев?... В  России на  обывательском  языке буквы В. Ч.  К. переводились
словами:  "всякому человеку капут". Мы не знаем, как переведет обывательское
острословие новые буквы Г.  П. У.32 Но в международном  масштабе  это символ
той, по  словам Каутскаго, "Головы  Медузы", от которой с отвращением должна
отворачиваться вся демократия. Наша совесть не {294} имеет права успокоиться
на скепсис Ан. Франса: "все революции поднимают бессмысленные жертвы".
     Как то московская "Правда"33, повторяя  более  раннее обещание Троцкаго
"перед  уходом хлопнуть  дверью  на  весь  мир",  писала: ..."тем,  кто  нас
заменит, придется строить на развалинах, среди мертвой тишины кладбища".
     В России установилась уже эта мертвая тишина кладбища.

     "И мы знаем своим потрясенным разумом и мы видели своими  помутившимися
глазами то, чего  не знали и  не видели десятки  прошлых  поколений,  о  чем
смутно  будут  догадываться,  читая учебники  истории,  длинные  ряды  наших
отдаленных потомков...
     Нас не  пугает уже таинственная и некогда  непостижимая Смерть, ибо она
стала нашей второй жизнью. Нас  не волнует терпкий запах человеческой крови,
ибо  её  тяжелыми  испарениями насыщен  воздух, которым  мы  дышим.  Нас  не
приводят уже  в трепет бесконечные вереницы идущих на казнь, ибо  мы  видели
последние судороги расстреливаемых на улице детей, видели горы изуродованных
и окоченевших жертв террористического безумия, и сами, может быть, стояли не
раз у последней черты.

     Мы привыкли к  этим картинам, как привыкают к  виду знакомых улиц,  и к
звукам  выстрелов  мы  прислушиваемся не больше,  чем  к звуку  человеческих
голосов.
     Вот  почему  перед  лицом  торжествующей  Смерти  страна  молчит, из ея
сдавленной  груди  не  вырывается  стихийный  вопль  протеста  или  хотя  бы
отчаяния. Она сумела как то  физически пережить эти незабываемые четыре года
гражданской войны, но отравленная душа её оказалась в плену у Смерти. {295}

     Может быть, потому расстреливаемая и пытаемая в застенках Россия сейчас
молчит..."
     Так писал автор замечательного очерка "Корабль Смерти".34

     Мы молчим, но за нас немолчно говорят мертвецы из  саратовского оврага,
харьковских и кубанских застенков, холмогорского "лагеря смерти".

     Нет! мертвые не молчат! {296}

     1  Самойловой,  идейной   большевичке,  Конкордии  Громовой   ("товарищ
Наташа"),  подписывавшей  сотнями  смертные  приговоры  в  Екатеринославе  и
организовавшей   карательные   экспедиции,   и    Соловьевой,    одной    из
вдохновительниц севастопольских офицерских  расстрелов в 1918  г.,  посвящен
очерк  в книге Т. С. Варшер: "Виденное и пережитое". О Самойловой см., между
прочим, статью Е. Д. Кусковой: "Женщины-палачи" ("Посл. Нов.", No. 731).
     2  Что говорить о Ч. К., раз, по свидетельству самого Ленина,  в  самой
коммунистической партии "на 100  человек порядочных, 90 негодяев".  Впрочем,
сам Ленин к этому факту относился скорее даже сочувственно. Еще в 1905 г. он
говорил: "Партия не  пансион  для благородных девиц... Иной  мерзавец  может
быть для  нас  именно тем и полезен, что  он мерзавец". (В. Войтинский "Годы
побед и поражений", II, 102.)
     3 См. также Вл. Маргулиес "Огненные годы", стр. 178.
     4 "Общее Дело", 11-го марта 1921 г.
     5 "Последния Новости", 2-го марта 1921 г.
     6 "Еженедельник Ч. К.", No. 5.
     7 18-го августа 1919 г.
     8 Материалы о "Консуле  Пирро" -- наиболее, пожалуй, яркой  странице из
истории  большевицкой  провокации,  будут  напечатаны  в  No.  5  "На  чужой
стороне". См. "Соц. Вестн."  1921  г., No. 5  и "Архив Рус.  Революции" III,
стр. 210.
     9 "Посл. Нов.", 24-го ноября 1920 г.; также "Общее Дело".
     10 "Последния Новости", 14-го октября 1921 г.
     11 7-го февраля 1922 г.
     12 "Общее Дело", 3-го ноября 1920 г.
     13 "Общее Дело", 18-го октября 1921 г.
     14 "Общее Дело", 18-го октября 1921 г.
     15 Подробности о ней см. в "Воле России" No. 299, 1921 г.
     16 "Гонения на анархистов", стр. 26.
     17 "Rдtе-Russlands  Not".  Erlеbnиssе und Erkеnntnиssе  wдhrеnd  mеиnеr
achtmonatиgеn Forschungsrеisе  in Sowjеt-russland (Sеptеmbеr 1920 bиs  Aprиl
1921). Стр. 45.
     18 16-го июня 1921 г.
     19  "Mеmorandum"  заграничной  делегации  партии  с.-р., представленный
Конгрессу Трех Интернационалов в апреле 1922 г., стр. 15.
     20 Очерки относятся к 1923 г. Русское издание: "Россия  сего дня", стр.
67.
     21 О провокации  при расследовании  так называемого  дела "Тактического
Центра", рассматривавшегося  в Москве в Верх. Рев. Трибунале в  августе 1920
г. см. мои  воспоминания: "Суд истории над  интеллигенцией" No. 3, "На чужой
стороне". Напомним о Семенове и Коноплевой в с.-р. процессе.  О провокаторах
в тюрьмах см. указанный "Mеmorandum" с.-р., гл. 5 "L'oеuvrе dе la Tchеka".
     22 3-го февраля 1919 г.
     23 "Последние Новости", 7-го февраля 1922 г.
     24 Большевики так  склонны подражать  монтаньярской терминологии. Здесь
Ленин  отнюдь не  был оригинален --  он вновь повторял буквально лишь  слова
Колло д'Эрбуа.
     25 "Вечерния Известия", 3-го февраля 1919 г.
     26 "Еженедельник", No.  6. Чтобы  не  было  в  будущем  сантиментальных
людей, об  этом заботятся  заранее большевицкие  педагоги. "Социалистический
Вестник" (1921 г., No. 19) цитировал из книги Невского и Херсонской "Сборник
задач  по  внешкольной  работе  библиотек (издан в 1920 г.)  следующаго рода
задачу:  "Девочка 12 лет  боится  крови...  Составить  список  книг,  чтение
которых  заставило  бы девочку  отказаться  от  инстинктивного  отвращения к
красному террору".
     27 Известный историк.
     28 "Известия", 6-го ноября 1919 г.
     29 См. Г. И. Шрейдер "Новая большевицкая  наука". "Воля  России", 20-го
сент. 1920  г. Здесь  приводился цикл лекций,  читаемых в "Центральной школе
советской и партийной работы". По истине создан целый  "шпионский факультет"
на почве изучения организации, задач и деятельности Ч. К.
     30 8-го декабря 1921 г.
     31 "Голос России", 16-го апреля 1922 г.
     32 Я слышал, что популярны слова: "Господи помилуй усопших".
     33 13-го июля 1921 г.
     34 Че-Ка", 20.


Вместо послесловия


     {297} {298}



Несколько слов о процессе Конради.



     Фактически я участия в лозаннском процессе не  принял. Но когда в связи
с этим процессом защитник Полунина Aubеrt  обратился  ко  мне с запросом: не
могу ли я дать  материал для характеристики террора в России,  -- у меня  не
было никаких сомнений, ни принципиальных политических, ни  моральных, в том,
что я обязан сообщить  то, что я  знаю1, совершенно безотносительно  к тому,
как я лично отношусь к убийству Воровскаго: буду ли я рассматривать поступок
Конради, как акт личной мести или как акт политический. Для моего морального
чувства было безразлично, кто с кем будет сводить свои политические счеты на
суде. "Страшная правда, но, ведь, правда", и при всех  политических условиях
надо эту  "правду" говорить открыто.  Демократия,  именно она, должна первая
осознать этот великий закон человеческой чести.

     Люди нечестные назвали эту точку зрения подстрекательством к убийству.2
У меня  не было охоты полемизировать с писателями,  которых я  глубоко {299}
презираю,  ибо  они  отбросили   основное   crеdo   писательской  чести   --
независимость мысли и  слова;  у меня не было охоты  убеждать и тех, которых
убедить нельзя, ибо -- сказал еще Герцен -- "мало можно взять логикой, когда
человек не хочет убедиться".
     Но теперь приходится сказать несколько слов.
     В действительности только люди,  которые, называя "моральными слепцами"
других,  сами не могут  еще перебороть в  вопросах общественной морали своих
политических   предрассудков,   способны  низводить  общественное   значение
лозаннскаго суда на простое "сведение политических счетов", как это сделало,
напр.,  недавнее  обращение партии  социалистов-революционеров к социалистам
Западной Европы по поводу угрозы Москвы  расправиться с заложниками из числа
социалистов-революционеров.   В   том   поединке   "между  лагерем   русской
контр-революции, стоявшим за  Полуниным  и Конради, и  лагерем большевицкаго
искажения  революции,  стоявшим  за  телом  убитого  Воровскаго  --   писали
заграничные     организации     партии     с.-р.     --     нам,     русским
социалистам-революционерам, нечего  было  делать".  "Мы  непримиримые  враги
большевицкаго  режима  произвола  и  красного  террора...  Мы  не  раз звали
большевиков к ответу перед судом обще-человеческой совести за воскрешение --
лишь для субъективно иных целей (sиc!) -- тех же методов управления, которые
были при самодержавии вековым проклятием нашей родины; за проведение в жизнь
великих лозунгов социализма (!!) методами, убийственно противоречащими всему
их духу. Но  мы не признаем этого права (!!) за теми, кто  поднимает голос и
вооруженную руку  против новорожденного деспотизма большевиков лишь  во  имя
исконного, освященного веками, деспотизма старого режима. Конради и  Полунин
были для нас не героями,  а моральными  слепцами, преступно злоупотребившими
для сведения политических счетов тем священным правом {300} убежища, которое
предоставляют всем гонимым свободные демократические государства"...

     Можно и, быть может,  должно  относиться  с решительным  осуждением  ко
всякому  политическому  убийству, сеющему  "ядовитые семена новых  ужасов  и
новых  убийств"; может быть, та этика, которая  отвергает насилие, никогда и
ни  при  каких  условиях  не  даст  морального  оправдания  акту  мести  или
возмездия, во имя чего бы он ни совершался; может  быть, к страшным вопросам
смерти  человек   не   имеет   даже  и   права  подходить   с  точки  зрения
целесообразности... Но наша обыденная, житейская психология во всяком случае
даст  нравственное  оправдание  лишь  тому  убийце, который,  совершая  свое
преступление против человеческой совести,  сам идет на смерть. Поэтому  тот,
кто  имеет  смелость  и  мужество взять  на  свою  ответственность  пролитие
человеческой  крови,  тот,  кто  считает  себя  в  праве  совершить этот акт
отмщения, должен мстить там, где происходит  насилие; может  быть, человек,
вступающий  на  путь террористической  борьбы, и  не имеет права уже в  силу
этого нарушать "священные права убежища".

     Но почему однако  та политическая  партия, которая в своей политической
борьбе искони шла  по  пути террористической борьбы,  считает,  что ей одной
только принадлежит "право" выявлять "обще-человеческую совесть"?
     И   кто  дал  нам  право  отнимать  у  Конради  стимул  того,  возможно
преступного,  героизма,  который  влечет  русского гражданина и  патриота на
отмщение за те тысячи мучеников, за те тысячи жертв террора, кровью которых
обильно орошена русская земля?

     Бесспорно,  убийца Воровскаго  мстил не за ложные методы "проведения  в
жизнь великих лозунгов социализма". Но в человеческой жизни есть нечто более
могучее,  и  кто дал право  отнимать  у Конради чувство  любви  к поруганной
родине, во имя  которой {301} он совершал, по его словам, свое преступление?
Кто дал право Ф. Дану назвать Конради "ополоумевшим мстителем за претерпетыя
личные обиды и страдания"?

     "Мещанская"    идеология     присяжных     заседателей     швейцарского
демократического    суда,   несмотря    на   всю   трудность   политического
международного положения, сумела возвыситься до понимания высшей объективной
правды и вынести оправдательный приговор убийцам, независимо от политических
симпатий или антипатий судей к подсудимым.

     Почему? По той самой причине, думается,  по которой берлинский окружный
суд оправдал в 1921 году убийцу великого визиря Турции Талаат-Паши, молодого
армянского студента, Тальирьяна, -- и  тогда этот  приговор  приветствовался
с.-р. печатью, приветствовался и демократической печатью самой Германии, как
приговор официального суда, совпавший с правовым сознанием народных масс.
     Слишком ужасна  оказалась  и та  действительность,  которая  раскрылась
перед  глазами  лозаннскаго суда:  судили  -- во  всяком случае  судьи -- не
"политическую   тяжбу   контр-революции   и   революции",   а   большевицкую
действительность3  "Человеческая  совесть", заключенная в юридические формы,
может  быть, только  впервые  вынесла  гласно  свое  осуждение большевицкому
террору.  И  это  оправдание должно служить mеmеnto  morи  для тех,  кто еще
продолжает творить свое насилие.

     Оставим лучше  в  стороне  столь  любимые  некоторыми  ссылки  на  глас
"многомиллионных трудовых масс".  Кто  только на  них  не  ссылается! Это --
спекуляция на народное мнение, как когда-то сказал Луи Блан. {302}
     Возможно, что лично  я и плохой "демократ" и плохой "социалист", ибо по
мнению  г. Дана4, всякий  демократ должен  был  приложить все усилия к тому,
чтобы  "именно  контр-революция  была   посажена   на  скамью  подсудимых  и
пригвождена  к позорному  столбу"  -- но для меня органически  непонятна эта
"демократическая"  позиция,  и  я  не  боюсь  в  таком случае отказаться  от
"демократических" и "социалистических" предрассудков.

     Я   вспоминаю  слова   французской  писательницы  Odеttе   Kеun,  почти
коммунистки,  закончившей   недавно  свою  книгу  о  России  знаменательными
строками: "я убеждаю европейские правительства во имя еще живущих среди этих
ужасов   в   России,   при   переговорах   с  советской  Россией   поставить
предварительное требование ослабить  существующей режим,  воплощающий и даже
превышающий ад средневековья". Перед моими глазами в  данный момент проходит
только  эта  действительность,  а  не  проклятое,   быть  может,  прошлое  и
загадочное, скорее сумрачное будущее.

     "В такой момент молчать -- заканчивается процитированное выше обращение
к  социалистам  Европы  -- значит,  быть  может,  стать  попустителем  новых
жестокостей,   новых   преступлений.  Пусть   же   властный  голос   мировой
общечеловеческой совести остановит -- пока  не поздно  --  руку палачей, уже
начавших злобно играть веревкой над головами давно и хладнокровно обреченных
им жертв".
     В  такой момент  гипноз  "фашизма"  может  лишь ослабить наши призывы к
"мировой общечеловеческой совести". {303}

     1 Оберу было  послано за несколько дней до суда еxposй этой работы. Как
видно  из выпущенной  отдельным изданием речи Обера,  последний  в некоторых
случаях воспользовался моими данными.
     2 Именно в этом обвиняло меня "Накануне".
     3  И  сам Воровский  пал  жертвой этой  действительности,  неся  за нее
ответственность,  поскольку  он являлся членом  российской  коммунистической
партии и занимал правительственные должности.
     4  "Под   маской  судебной  защиты".   "Социал.  Вестник"  No.  20.   Я
перепечатываю  ниже  с маленькими изменениями  статью  из  "Дней" по  поводу
выпущенной  редакцией "Социалистического  Вестника"  брошюры  Мартова против
смертной  казни.  Статья   эта   может  служить  как  бы  ответом  писателям
меньшевицкаго органа.

--------

Почему?



        (По поводу воззвания Мартова против смертной казни.)

     "Какое счастье  -- говорил Мирабо 27  июня  1789  года, --  что великая
революция  обойдется  без  злодеяний  и  без  слез.  История  слишком  часто
повествовала о деяниях хищных зверей. Мы можем надеяться, что начнем историю
людей".
     Как ошибался Мирабо. Как ошибался Жорес,  писавший, что слова "великого
трибуна"  должны  сделаться  гуманным  лозунгом  для  грядущей  пролетарской
революции.   "Пролетарии,  помните",   добавлял  Жорес  по  другому  поводу,
вспоминая слова  БабЈфа, "что жестокость --  остаток рабства, потому что она
свидетельствует о присутствии в нас самих варварства,  присущего угнетающему
режиму!"...

     Но  "история  людей" не  началась  еще  и в  наши дни.  Так  остро  это
ощущаешь,  когда вновь перечитываешь яркое  воззвание  Ю. О. Мартова  против
смертной казни,  выпущенное редакцией  "Социалистического Вестника" отдельным
изданием.  Это --  документ,  написанный  по  истине  "кровью сердца и соком
нервов". "Всю силу своего желания, страсти, негодования, бичующего сарказма"
--  говорит редакция  -- Мартов бросил "в лицо палачам,  чтобы остановить их
преступную руку". {304}
     Хотелось  бы строка за строкой  вновь повторить статью Мартова, еще раз
выписать  сильные  места,  написанные  им  в  защиту  того  учения,  которое
провозгласило  "братство людей в труде  высшею целью человечества", и именем
которого  совершается  "кровавый  разврат"  террора  в  современной  России.
Возьмем лишь последние строки. Мартов кончал:
     "Нельзя молчать. Во имя  чести рабочего класса, во имя чести социализма
и революции,  во имя долга перед  родной страной, во имя долга перед Рабочим
Интернационалом, во имя заветов человечности,  во имя ненависти  к виселицам
самодержавия, во имя любви к теням замученных борцов за свободу  -- пусть по
всей России прокатится могучий клик рабочего класса:
     Долой смертную казнь!
     На суд народа палачей-людоедов!"

     Нельзя молчать! Каждое  слово этого  воззвания действительно "бьет, как
молот; гудит,  как призывный набат". И  тем  не менее воззвание  Мартова "не
было услышано".
     Друзья  покойного вождя русской социал-демократии дают  свое объяснение
этому   факту:  "сдавленный  империалистической   интервенцией  и  блокадой,
угрожаемый реставрационными и  контр-революционными полчищами, рабочий класс
был парализован в своей борьбе против террористической диктатуры".

     Так ли это?  Не  лежат ли объяснения в иной психологической  плоскости?
Редакция  "Социалистического Вестника" вольно или  невольно  сделала большую
хронологическую ошибку. Она отнесла  воззвание Мартова к  осени 1918 года, а
между тем оно написано весной  этого года в  связи  со смертным  приговором,
вынесенным  Верховным Революционным Трибуналом капитану Щасному. Он был убит
28-го мая. Этой только хронологической  датой и объясняется,  вероятно,  то,
что  в  своем  воззвании  {305}  Мартов  почти  умалчивает  о   деятельности
чрезвычайных комиссий.

     Где же тогда были эти реставрационные и  контр-революционныя полчища? В
чем  проявлялась  империалистическая интервенция  и блокада?  Но  не в  этой
хронологической  ошибке  сущность  дела.  Было внутреннее противоречие между
обращенным к рабочему  классу пламенным призывом  Мартова: "дружно и  громко
заявить  всему миру, что с этим  террором, с  варварством смертной казни без
суда  не  имеет ничего общего  пролетарская Россия", --  и той  двойственной
позицией, которую  занимало  в  то  время  большинство руководителей рабочей
партии.
     Нельзя клеймить "презрением", призывать к активному протесту и в  то же
время находить  нити, которые так или иначе связывают с партией, именуемой в
воззвании  "всероссийским  палачеством". Эти  нити  так  охарактеризовал  Р.
Абрамович  в   своем  предисловии  к   книге  Каутскаго   "От  демократии  к
государственному рабству": "Мы  все эти годы, однако, никогда не упускали из
виду",  что  большевики  "выполняют",  хотя  и  не  марксистскими  методами,
историческую задачу, объективно стоящую перед русской революцией в целом".

     Еще  ярче  определил эти задачи в  1921  г.  Горький в  своем письме  к
рабочим  Франции  по поводу  голода: "по  непреклонной воле  истории русские
рабочие  совершают социальный опыт"... и голод "грозит прервать этот великий
опыт"...

     "Твоим именем совершают  этот разврат, российский пролетариат" -- писал
Мартов,  бичуя в  связи  с делом  Щаснаго  "кровавую комедию  хладнокровного
человекоубийства".  "Нет, это  не суд"...  И  я никогда не  забуду гнетущего
впечатления,  которое испытал каждый из нас через два года  в заседании того
же   верховного   революционного   трибунала,   когда  меня,  брата  Мартова
(Цедербаума-Левицкаго),  Розанова  и  др. судили  по  делу  так  называемого
"Тактического  Центра".   Многие  из   нас  стояли  {306}   перед   реальной
возможностью казни и, может быть, только случай вывел нас из объятий смерти.
В  один  из  критических  моментов  "комедии суда"  перед  речью  обвинителя
Крыленко  в  президиум  трибунала  подается  присланное   на  суд  заявление
центрального  комитета  меньшевиков  о том, что  Розанов  и др. исключены из
партии  за свое участие  в  контр-революции.  Заявление  это  было  публично
оглашено.   "Социалисты"   поспешили   перед   приговором   отгородиться  от
"контр-революционеров"   в   целях  сохранения  чистоты   "социалистической"
тактики.
     Те, которые творили  суд,  были "клятвопреступники"  перед  революцией,
кощунственно освящавшие  "хладнокровные  убийства безоружных  пленников".  В
руки им давалось  оружие: тех,  кого вы  судите, мы сами считаем предателями
социализма. Этого  момента я  никогда не  забуду. И не с точки зрения личных
переживаний...

     Гипноз  от  контр-революции,  гипноз возможности  реставрации  затемнил
сознание  действительности той небывалой в мире  реакции, которую  явил  нам
большевизм.  Не  пережитая еще в психологии социалистических кругов традиция
мешала усвоить  истину, столь просто формулированную недавно Каутским: важно
дело контр-революционеров,  а  не  их происхождение;  и не все  ли  равно --
приходят они  из  среды пролетариата  и  его глашатаев  или из  среды старых
собственников?  Да,  можно  расстреливать  целые  "толпы  буржуев" и  делать
контр-революционное  дело... Этой элементарной истины  не могли  понять, да,
пожалуй,  не  понимают   и  теперь  некоторые  русские  социалисты.  Что  же
удивляться, если их протесты против  террора так  долго не встречали отклика
среди социалистов Западной Европы или,  если и встречали, то соответствовали
той  половинчатой позиции, которую занимали  протестанты. Во  время  доклада
Мартова в 1920 г.  при  упоминании  о заложниках, которые  расстреливаются в
"отместку  за поступки  отцов и  мужей", собравшиеся  {307}  в  Галле  могли
кричать: "палачи, звери"1  и в  то же  время  признавать,  что  официальный
протест   "может   быть   истолкован,   как  сочувствие  контр-революционным
элементам".  Это одинаково  будет  и  для  британской  "Labor Party"  и  для
французской Конфедерации Труда... "Если некоторые социалисты остаются все же
немыми свидетелями  этого  преступления  --  писал  10-го  марта 1921 г.  И.
Церетелли в письме к социалистам по поводу завоевания Грузии -- то это можно
было объяснить лишь двумя  основаниями:  не  знают правды или боятся, что их
протест  будет  истолкован,  как  акт  вмешательства   в  русские   дела"...
Преступление совершилось  и началась  расправа. И  вновь центральный комитет
грузинской с.-д. партии взывает  к "совести  мирового пролетариата" и просит
его помощи: "После попрания свободы и  независимости  грузинской  республики
теперь  физически   истребляют  лучшие  силы  грузинского  рабочего  класса.
Единственное средство спасти  жизнь грузинских  борцов  -- это вмешательство
европейского пролетариата. Допустит ли  пролетариат Европы, чтобы тысячи его
товарищей по  классу, жертвовавших  своей жизнью делу свободы и  социализма,
были загублены жестокими завоевателями"? Того  отклика, которого ждали  и не
могло быть,  ибо  кто,  как не социал-демократы  -- и русские и  грузинские,
выступали   перед   демократией   самыми   горячими   пропагандистами   идеи
невмешательства  в  период  гражданской  войны,  формулы,  оправдывающей  то
нравственное безучастие, с которым  мир в большинстве  случаев  относился  к
известиям об  ужасах террора.  В сущности это  недавно  признала  и редакция
"Социалистического Вестника", писавшая в статье "Признание и террор":

     "В  героическую   эпоху   большевизма,   в   период  гражданской  войны
западно-европейские  социалисты  даже  весьма  умеренного толка были склонны
снисходительно {308} относиться к большевицкому террору".2
     "Никакая всемирная революция, никакая помощь  извне не могут  устранить
паралича  большевицкаго  метода"   --   писал   Каутский   в  "Терроризме  и
коммунизме". "Задача  европейского социализма  по отношению к коммунизму  --
совершенно  иная:  заботиться  о  том,  чтобы  моральная  катастрофа  одного
определенного метода  социализма  не  стала  катастрофой  социализма вообще,
чтобы  была проведена резкая различительная грань между  этим и марксистским
методом и чтобы массовое сознание восприняло эти различия".

     Плохо понимает интересы социальной революции -- добавлял Каутский -- та
радикальная  социалистическая пресса, которая внушает  мысль, что теперешняя
форма  советской власти  --  действительно  осуществление  социализма. Может
быть,  этот  предрассудок  уже   изжит:  "пусть  никто  не  смешивает  более
большевицкий режим с  рабочими массами в России и её великой  Революцией  --
гласило воззвание союза международных анархистов,  напечатанное 24 июля 1922
г. в брюссельском "Pеuplе". Но все же еще осталось  умолчание  -- в сущности
форма той же категории. Массовое  же  сознание может быть воспитано лишь при
определенном и безоговорочном осуждении зла.
     Разве мы  не чувствовали еще этой боязни осуждения со стороны известных
групп  социалистов  хотя  бы на последнем гамбургском съезде, боязни сказать
всю правду, чтобы не сыграть тем самым на руку мировой реакции?

     A половинчатая и искаженная правда, действительно, подчас хуже лжи. Чем
по существу  отличается позиция  представителей  английской рабочей  партии,
уклонившейся от голосования по  русскому вопросу  на гамбургском съезде,  от
откровенного заявления Фроссара  на  орлеанском конгрессе Генеральной  {309}
конфедерации Труда: "если бы я знал что-нибудь плохое о советской России, то
никогда бы не позволил себе огласить, чтобы не повредить русской революции"?
     И только тогда, когда  будет изжит  этот исторический уже предрассудок,
который до наших дней заставляет искать моральное оправдание террору даже  в
период французской  революции,  только  тогда будет действен  призыв: "Долой
смертную казнь!"; "На суд народа палачей-людоедов!"

     К сожалению, он  не изжит еще  и  в руководящих  кругах.  Не понят и не
осознан массовой психологией.
     Мы  и  в  наши  дни еще встречаемся с  попытками в литературе  ослабить
впечатление от "режима ужаса" ссылкой на то, что  на другом  фронте творится
-- или, вернее, творилось -- не лучшее.

     "Но  разве воровство может быть  оправдано тем, что другие  воруют?" --
спрашивал Каутский.

     Для  того  "исторического  объективизма",  которой, наш  Герцен  назвал
"ложной правдой", нет и не может быть места в наше время. Он не может прежде
всего создать пафоса, столь нужного современности.
     Западно-европейский  пролетариат  --  замечает Каутский  в своем ответе
Троцкому --  с восторгом  приветствовавший большевиков, "как Мессию", теперь
"с возмущением  отворачивается  от  этой ужасной головы Медузы". И  надо  не
бояться сказать всю правду, как  не боится ее говорить Каутский. Он писал 29
сентября 1922 г.  в предисловии к русскому изданию "Пролетарская революция и
ея  программа":  с   московскими   палачами  никакая  партия,  борющаяся  за
освобождение пролетариата, не может иметь ничего общего.
     И  только действительная непримиримость может  положить конец  красному
террору.
     "Зверь  лизнул  горячей  человеческой  крови"...  Но  мы  люди!  "Долой
смертную казнь! На суд народа палачей-людоедов!" {310}

     Р. S. "Наша партия никому  не уступит чести борьбы против большевицкаго
террора" -- писал  недавно в "Социалистическом  Вестнике" Ф.  Дан  по поводу
участия  "демократов  и  социалистов"  в  процессе  Конради.  "В дни  самого
свирепого разгула его,  она поднимала свой обличающий и протестующий голос и
становилась на защиту жертв его, не спрашивая ни  о классовом происхождении,
ни о политической окраске этих жертв. Только покойный Ю. Мартов нашел в себе
мужество открыто выступить в Советской России с  негодующим протестом против
расправы с  домом Романовых". Не уменьшая заслуг Мартова  в  этом отношении,
все же необходимо  внести здесь  оговорку:  не один Мартов находил  мужество
протестовать,  --  другие за этот протест  платились жизнью; но один  только
Мартов мог легально выступать  в печати, ибо лишь  орган партии  меньшевиков
был допущен к изданию большевиками.

     Сколь  же двойственна была  в  то время борьба против террора  в  самой
партии с.-д. меньшевиков, поскольку речь шла не о социалистах, видно хотя бы
из статьи харьковскаго  органа  этой партии "Наш Голос". 28-го марта 1919 г.
редакция  посвящает передовую  статью  "красному  террору".  Устарелыми  уже
ссылками на прежние исторические  работы  Каутскаго и  на слова Маркса перед
кёльнским  судом: "мы беспощадны и не требуем пощады для  нас",  "Наш Голос"
доказывал,  что история  оправдала якобинский террор,  "направленный  против
свергнутых   классов   общества".   "Классическая  эпоха   террора   великой
французской революции -- добавляла газета -- и до сих пор вызывает моральное
негодование   буржуазных   историков...   Наша   оценка   тех   или   других
террористических   мероприятий   никогда    не   исходила   из   маниловской
сантиментальщины.  Мы  их  оправдывали  и  осуждали  только  с точки  зрения
революционной целесообразности и вреда". {311}

     Эта  позиция  более характерна  для известного  рода  социалистов,  чем
минутные увлечения страсти  и  негодования  против насилия над  человеческой
жизнью.  Общественно  аморальна  однако  самая  уже  постановка   вопроса  о
целесообразности  террора. От этой двойственности и должны избавиться прежде
всего  те, которые хотят  быть действительно демократией будущего. Для того,
чтобы  представлять  демократию,  мало  еще  ссылаться  "на  многомиллионные
трудящиеся массы". {312}

     1 "Воля России", 21-го октября 1920 г.

2 "Социалистический Вестник" 1924 г., No. 5.