Ф. А. Пучков115

 

8-Я КАМСКАЯ СТРЕЛКОВАЯ ДИВИЗИЯ В СИБИРСКОМ ЛЕДЯНОМ ПОХОДЕ116

 

Своеобразные и значительные события, известные под общим назва­нием Сибирского Ледяного похода, отходят в даль времени, не получив должного освещения. Между тем эта красивая и яркая страница исто­рии Гражданской войны заслуживает, по справедливости, быть отмечен­ной и сохраненной в памяти тех, кому дорого все, что связано с именем Русской армии. Разбитые и гонимые, остатки сибирских, уральских и волжских частей проявили исключительную стойкость, величие духа и непримиримость к врагам Родины, достойную лучших представителей великой нации. Те неисчислимые лишения и страдания, кои выпали на долю несчастной и героической армии, едва ли имеют равное во всей мировой военной истории. Зимний поход остатков армии адмирала Кол­чака по справедливости получил эпитет легендарный; в этой оценке по­хода сходятся одинаково и друзья и враги Белой армии.

Но какие бы легенды ни рассказывались о Сибирском Ледяном походе, они не воздадут должного участникам его в той мере, как это сделало бы законченное и беспристрастное описание событий конца 1919-го и начала 1920 года. Между тем, несмотря на весь интерес к походу, до сего времени не появилось не только законченного опи­сания всего похода, но даже отдельных, наиболее значительных эпизо­дов его. Как нам кажется, причина заключается прежде всего в отсутствии документов, относящихся к истории похода. В своеобразной обстановке похода часто не было ни времени, ни возможности отда­вать письменные распоряжения, а зачастую просто не было бумаги. По той же причине никто не мог вести систематической записи событий. Наконец, то немногое, что имелось на бумаге, оказалось в большин­стве утерянным при бесконечных окружениях и прорывах. Кроме того, весь поход протекал в обстановке исключительно сложной и запутан­ной, при большом количестве крупных и мелких частей, принимавших участие в боях и передвижениях, зачастую без всякой связи между собой и без общего руководства. Поэтому даже детальные записи о действиях какой-либо отдельной части не дали бы полной картины событий.

Позволительно усомниться, чтобы теперь, много лет спустя после окончания похода, возможно было восстановить всю историю его в целом. Представляется поэтому крайне важным записать хотя бы то немногое, что еще остается в памяти участников похода, и таким пу­тем сохранить этот единственный в своем роде эпизод из истории Рус­ской армии для последующих поколений.

В основу предлагаемых воспоминаний положены: 1) краткие повсе­дневные пометки в записной книжке автора, отмечавшие пунктуаль­но места ночлегов 8-й Камской стрелковой дивизии и наиболее суще­ственные события; 2) несколько подлинных приказов по 2-й армии и 2-му Уфимскому корпусу; 3) копии трех донесений о состоянии час­тей дивизии в конце 1919 года; 4) краткие, отрывочные записи двух участников похода; недостающее восстанавливалось по памяти. Все при­водимые даты, названия пунктов, имена участвовавших лиц и частей совершенно достоверны. Не претендуя на законченность описаний, автор воспоминаний стремился быть по мере сил точным и беспри­страстным, полагая в этом лучший путь воздать должное участникам героического похода.

 

От Тобола до Щегловской тайги

 

До настоящего времени не установлено, откуда считать начало Ле­дяного похода; все сходятся лишь на том, что поход закончился пере­ходом через Байкал, хотя боевые невзгоды армии продолжались еще Долгое время спустя. Но откуда вести начало? В сущности, мало кто задавался вопросом, что именно сделало зимний поход через Сибирь «Ледяным», какие тягости и невзгоды дали ему это своеобразное на­звание, ибо было бы совершенно неправильным брать в основание этого только одни климатические признаки. Физические трудности, встречен­ные армией на ее скорбном пути — суровый климат, огромные рас­стояния, недостаток, а часто и полное отсутствие питания и крова плохая одежда, — отнюдь не все, и даже не главное.

В зимнюю кампанию 1918—1919 годов, на предгорьях Урала, ар­мия была одета много хуже и страдала от морозов больше, однако никому не пришло на мысль назвать уральские походы «ледяными». В Сибирском походе, наряду с физическими, на армию пали тяготы иного порядка, неизмеримо труднейшие. Армия оказалась в исключительно тяжелых стратегических и моральных условиях. В конце 1918 года молодая армия опиралась на огромный, богатый и достаточно обеспе­ченный тыл; ее операции протекали в родных, дружески настроенных районах; силы ее росли с каждым днем, а вместе с ними крепла и надежда, что новая, национальная власть станет прочно на ноги и ус­пешно справится с огромной задачей по освобождению Родины.

Конец 1919 года армия встретила в совершенно иных условиях. Потерпев полную неудачу в осенних боях на Тоболе и Иртыше, раз­битая армия оказалась окруженной разбушевавшейся враждебной сти­хией — восставшим против нее сибирским населением; дезорганизация армейского механизма росла с каждым днем и грозила похоронить в собственных развалинах оставшееся крепким и стойким основное доб­ровольческое ядро армии; единственная железная дорога оказалась в исключительном распоряжении враждебно настроенных к армии чехов; власть распылилась, старшее командование временно выпустило управ­ление из рук, и несчастная масса, лишенная базы и снабжения, поте­рявшая всякую надежду на помощь извне, должна была сама искать пути из безвыходного положения. И все это на фоне горького созна­ния колоссального краха, несбывшихся надежд и полной своей беспо­мощности. Армия шла в обстановке, леденившей не только тело, но и сердце, когда даже истинно мужественные люди сознательно искали смерти в бою или убивали себя, предоставляя друзей и подчиненных их собственной участи.

Разумеется, к этому положению пришли не сразу. Могучая армия, потрясавшая все здание советов и ставшая надеждой миллионов рус­ских людей, не могла развалиться за один день: она умирала с честью, после бесконечного ряда наступательных и арьергардных боев и изну­рительных походов, умирала медленно, отбиваясь как смертельно ра­ненный, но еще грозный лев. Был, однако, рубеж, по времени и про­странству, который положил резкую грань между двумя периодами, когда катастрофическое положение армии стало ясным для всех, когда рушились окончательно надежды даже у наиболее неисправимых оптимистов. По времени это был декабрь 1919 года, по месту — Щегловская (Мариинская) тайга; с этим связан и окончательный распад белой государственности, и развал вооруженных сил, обратившихся из армии с прочной нормальной организацией в некоторое подобие парти­занского отряда.

*   *   *

Блестящее наступление на Тобол в сентябре 1919 года и последу­ющая оборона реки в октябре были лебединой песней 8-й дивизии117, как и всей армии вообще. Ряд энергичных мер, и особенно поголов­ное вступление сибирского казачества, вызвали временный подъем в на­строении утомленных бойцов, и успех вновь — в последний раз — улыб­нулся умирающей армии. Однако чрезвычайное напряжение подорва­ло последние моральные силы армии и вызвало огромные потери. По свидетельству бывшего командующего 3-й армией генерала Сахарова, 2-й Уфимский корпус118 потерял в Тобольской операции около 9 ты­сяч человек. Львиная доля этих потерь пала на 8-ю дивизию, выпол­нявшую наиболее сложные и ответственные задачи; в эти тяжелые дни в боях пало не менее половины состава дивизии. На Тоболе наступле­ние армии замерло и вскоре сменилось отходом. В оборонительных боях на Тоболе, в половине октября, дивизия дралась еще с обычной стойкостью и упорством. Впоследствии мне пришлось прочесть воспо­минания красных командиров, пытавшихся прорваться на участке ди­визии, и я с чувством запоздалого удовлетворения убедился, как доро­го стоили им эти безуспешные попытки. Только общий отход армии вызвал очищение линии реки Тобола и 8-й дивизией. Но уже через несколько дней, 22 октября, у деревни Камышной дивизия побежала без всяких видимых причин. Предел сопротивляемости был перейден; требовались энергичные меры для спасения частей и хотя бы частич­ного восстановления их боеспособности. После моих настоятельных ходатайств в конце октября дивизия была отведена в резерв 3-й армии, получила несколько рот пополнения из мобилизованных Акмолинской области, но фактически не имела почти ни одного дня отдыха: фронт постановочно катился на восток, вынуждая нас к ежедневным пере­движениям по невылазно грязным дорогам.

В начале ноября произошла смена главнокомандующих армиями. Генерал Дитерихс, не считавший возможным при создавшихся условиях защищать город Омск, вынужден был оставить свой пост. Его место занял командующий 3-й армией генерал Сахаров, давший адмиралу Колчаку обязательство отстоять линию реки Иртыша, а с нею и город Омск. К этому времени фронт находился уже восточнее реки Ишима, всего в нескольких переходах от Иртыша. Новый главнокомандующий решил бросить на усиление отходящего фронта все, что возможно. Это решило участь 8-й дивизии: сомнительный отдых был прерван, и 8 но­ября дивизия получила приказ о передаче ее в распоряжение команду­ющего Волжским корпусом генерала Каппеля. Последовал ряд тяже­лых арьергардных боев, но неотвратимое свершилось: 14 ноября Омск был занят красными.

***

Падение Омска предрешило конец Белого движения в Сибири. Власть оказалась застигнутой врасплох, без всякого плана на этот слу­чай, распылилась на огромном пространстве от Ново-Николаевска до Иркутска и фактически перестала существовать. Вся территория от Омска до Байкала фактически выпала из рук, чему больше всего спо­собствовала невозможность пользоваться железной дорогой, забитой бесчисленными эшелонами, а к востоку от Ново-Николаевска факти­чески захваченной чехами для своей эвакуации на родину. Тяжелое положение белой власти и армии окрылило надежды всех враждебных им элементов. По всему огромному тылу сразу же усилилось партизан­ское движение, а в городах начались организованные выступления ле­вых групп интеллигенции и рабочих, сумевших увлечь за собой мало­надежные гарнизоны городов и даже части 1-й армии, отведенной в конце октября на укомплектование в район Ново-Николаевск— Томск—Красноярск.

Верховный Правитель, со Ставкой и золотым запасом, медленно дви­гался на восток, делая иногда ненужные остановки, пока, наконец, не оказался затертым в веренице эшелонов, оторванный и от совета мини­стров, и от армии, быстро отходившей на восток. К концу ноября управ­ление страной перестало существовать. С этим совпало резкое измене­ние в отношениях между союзниками и правительством адмирала Колчака, вызванное прежде всего столкновением интересов в использо­вании железной дороги. Чешский корпус находился в полном движении на восток. 20 тысяч занятых им вагонов растянулись бесконечной лини­ей от Ново-Николаевска до Забайкалья. Будучи фактическими хозяева­ми дороги, чехи не допускали движения русских эшелонов, делая исклю­чение только для поездов Правителя. Все наличные паровозы оказались в их руках; немногие оставшиеся в распоряжении русской администра­ции отбирались силой, а беженские эшелоны и санитарные поезда остав­лялись на пути, по маленьким станциям и разъездам, без воды, топлива и пищи. Наиболее трудным для прохождения по железной дороге ока­зался район станции Тайга, где выходили на магистраль многочисленные эшелоны 2-й чешской дивизии, расквартированной в районе Томска. Все русские эшелоны, оказавшиеся к этому времени западнее ст. Тайга, ока­зались обреченными на гибель. Особенно трагично было положение санитарных поездов и эшелонов с семьями офицеров и солдат, перево­зимых на восток из района Омска, Ново-Николаевска и Барнаула. Эва­куация Омска, неоднократно начинавшаяся, по разным причинам откла­дываемая, безнадежно запоздала. Огромные запасы, частично уже вывезенные на восток и вновь возвращенные, почти полностью были брошены в Омске и достались красным.

Для сентябрьского наступления на фронт было двинуто все пригод­ное к бою, и ко времени падения Омска в тылу надежных русских частей почти не было. В октябре, распоряжением генерала Дитерихса, 1-я армия была снята с фронта и размещена по городам вдоль магис­трали, от Ново-Николаевска до Канска. Мера, разумная сама по себе, оказалась трагически неудачной: 1-я армия давно уже подтачивалась умелой пропагандой, которую не умел или не хотел остановить исклю­чительно непригодный командный состав. За единичным исключени­ем, части 1-й армии вскоре оказались увлеченными общим мятежом тыла, нанеся отходящей армии последний и наиболее тяжкий удар.

В эти дни наиболее трагические сцены разыгрались вдоль полотна великого Сибирского пути, где гибли брошенные русские поезда. Все, кто мог двигаться, с подходом красных разбегались по соседним дерев­ням или вслед за уходящей армией. Но огромная масса больных и раненых, неспособных двигаться и совершенно раздетых, замерзала целыми эшелонами. То, что творилось в этих обреченных поездах, яв­ляется, несомненно, одной из страшных страниц Гражданской войны. Даже всегда равнодушные к чужим страданиям красные вожди не скрывали своего ужаса при виде тех картин, кои представились им в этих передвижных кладбищах.

*   *   *

А мимо них спешно проходили части армии, бессильные оказать какую-либо помощь. Потерпев поражение на линии реки Тобола, 2-я и 3-я армии безостановочно отходили на восток, задерживаясь лишь Аля коротких, изнурительных арьергардных боев. Главное командова­ние требовало упорной обороны, вначале для защиты Омска, а после сдачи его — для прикрытия эвакуации. Регулярная Красная армия вела энергичное преследование, наступая главным образом вдоль железной дороги и в стоверстной полосе к югу. С отходом па правый берег Иртыша армии вступили в сферу действия партизанских отрядов. Ба­зой и центром сосредоточения партизан являлся огромный треуголь­ник Камень—Барнаул—Славгород, откуда производились налеты в сто­рону магистрали, к Семипалатинску и на Алтайскую железную дорогу. Здесь действовала целая партизанская армия, разделенная на четыре корпуса, насчитывавшая в своем текучем составе от 40 до 75 тысяч бойцов. Их до дерзости смелые налеты оказались наиболее чувствитель­ными для 3-й армии и Степной группы, отходивших южнее железной дороги; однако и в непосредственной близости от магистрали тыл был насыщен партизанами. В районе Татарска, в непосредственном тылу сибирской столицы, штаб 8-й дивизии провел одну ночь в хате, откуда только что ушел штаб 9-го революционного полка с каким-то стран­ным местным названием. В этот период оказались разгромленными несколько войсковых штабов, сильно пострадала часть обозов, а 8-я ди­визия потеряла целиком одну из батарей, отведенную в тыл вследствие порчи орудий и ночевавшую в 20 верстах за штабом дивизии. Дрались зачастую на все стороны, спокойных ночлегов больше не было.

Остатки 2-й армии отходили вдоль железной дороги значительно спокойнее, но здесь сильнее чувствовался нажим регулярных красных частей. Обе армии несли огромные потери, особенно от болезней. Уже в этот период началось отсеивание от частей всех ненадежных элемен­тов, отстававших на походе или переходивших на сторону красных. Снабжение расстроилось полностью. С потерей Омска исчезли ближай­шие к армии склады боеприпасов, продовольствия и одежды, а вместе с ними сразу же перестали действовать армейские органы снабжения. Все, что оставалось в глубоком тылу, оказалось прочно отрезанным от армии великим хаосом на железной дороге: ни один поезд на запад не был пропущен чехами. Та же участь постигла и санитарные учрежде­ния, что вынудило таявшие части везти своих многочисленных больных и раненых при войсковых обозах. Ближайший армейский тыл оказал­ся до крайности загроможденным огромными обозами своих и чужих частей, иногда уже переставших существовать, армейских учреждений и даже отделов Ставки, не погруженных в поезда. Все это теперь шло в хаотическом беспорядке, без плана и часто без приказов, поедая все на своем пути и до крайности затрудняя довольствие строевых частей.

Чтобы дать некоторую иллюстрацию состояния армии, приведу сущ­ность моих донесений о состоянии 8-й дивизии во второй половине ноября 1919 года: «В составе Волжского Корпуса 8-ая дивизия остава­лась десять дней и за это время была использована в полной мере, как было принято в отношении чужой части, оказавшейся к тому же численно сильнее всего Волжского корпуса. Дивизия выполнила ряд слож­ных ответственных задач, дважды совершала фланговые марши по 20— 25 верст, упорно и добросовестно оборонялась при общем, иногда, казалось, беспричинном отходе слева и справа. Штаб корпуса, видимо, не любил сложных и неприятных забот о тыле, и снабжение вконец расстроилось. Передвигаясь чисто по-кавалерийски в бедно населенной степи, дивизия потеряла связь с обозами, мокла, голодала и холодала, неся огромные потери в боях и еще большие от болезней. Все сибир­ское пополнение в первых же боях осталось у красных, обстреливая иногда, при сдаче, своих. Потери в полках достигли от 1/3 до 2/3 бое­вого состава; одно время оставалось по 150—200 боеспособных людей на полк. Больных и раненых мы вынуждены были оставлять при час­тях, так как никто не желал отправляться в тыл, особенно после очи­щения Омска, когда стало известно, что часть госпиталей брошена, а санитарные поезда не двигаются... Подача продовольствия из тыла ос­тановилась; вагонная хлебопекарня, обслуживавшая дивизию, была бро­шена в Омске, заготовить же хлеб своим попечением интендантство дивизии не могло, даже при условии обеспечения мукой, так как ог­ромные обозы корпусов, армейских учреждений и бесчисленных отря­дов всяких наименований при своем движении пожирали все, как са­ранча. Дошло до того, что я вынужден был отправить 32-й Прикамский полк к обозам 2-го разряда, чтобы обеспечить хозяйственные заготов­ки силой. Отпуск денег прекратился, и части жили реквизициями или мародерствовали... Конский состав к наступлению зимы оказался не­подкованным, и небольшое число здоровых лошадей в конных коман­дах шли на сбитых подковах, чаще в поводу. В артиллерии лошади шли из последних сил, и мы опасались, что орудия придется бросить. К тому же, расстреляв весь свой запас снарядов и не получая пополнений из тыловых парков, артиллерия оказалась в положении ценного, но бес­полезного груза, требовавшего постоянных о себе забот и прикрытия...» «Настроение в частях дивизии резко упало. Рядовые офицеры и даже стрелки, научившиеся за время Гражданской войны оценивать события по достоинству, недоумевали, почему так настойчиво требовалось упор­ство в арьергардных боях и что мы могли прикрывать при отходе, ког­да все ценное, и даже больные и раненые, были брошены в Омске, а за нами укрывались бесконечные обозы, скорее вредные, нежели по­лезные для нас, да несколько слабых, малонадежных дивизий, отведен­ных в тыл на укомплектование. Создавалось впечатление, что лучшие добровольческие дивизии и наиболее крепкие казачьи части были умышленно оставлены на фронте на избиение. Начался ропот, появи­лась трещина в отношениях между офицерами и стрелками, чего не было за все время существования дивизии. Хроническое недоедание, переутомление и крайняя нервная напряженность привели к тому, что ночью части перестали принимать бой. Днем, однако, держались по-прежнему упорно, доходя иногда до рукопашного боя; так, командир 29-го Бирского полка был ранен сабельным ударом в голову»...

С отходом в район озера Чаны, когда окончательно установился санный путь, части не замедлили использовать богатый опыт предыду­щей зимней кампании, когда все передвижения делались на санях. Теперь, когда численный состав полков дошел до минимума, сделать это было легче, и никто не пытался остановить реквизицию саней и кон­ского состава, ибо силы людей окончательно истощились. Вскоре все оказались на санях, и отход пошел значительно быстрее. От Тобола до Иртыша фронт отходил со средней скоростью 10 верст в сутки, от Иртыша до Оби 12—13 верст, а от Оби до Томи 25—28 верст, при­чем отдельные суточные переходы доходили до 45 верст. Последний период совпал, однако, с коренным изменением планов командования армиями и оценки им обстановки. Необходимо сказать об этом не­сколько слов.

*   *   *

В начале ноября 1919 года главное командование армиями перешло в руки генерала Сахарова. Большой оптимист по характеру, генерал Сахаров всегда расценивал обстановку в розовых тонах и ставил арми­ям и корпусам явно непосильные задачи. Таким он был на посту ко­мандующего 3-й армией и таким же остался в роли главнокомандую­щего. Не отрезвила его и позорная оборона Омска, коей он обязался перед Верховным Правителем. Полагая, очевидно, возможным восста­новить боеспособность армий простым приказом, генерал Сахаров, перед лицом катастрофического их состояния, продолжал носиться с идеями «решительных ударов» и достижения «конечных успехов». Конкретно, план генерала Сахарова к началу декабря сводился к тому, чтобы сосредоточить сильную ударную группу в районе Томск—Колы-вань—Ново-Николаевск и нанести сокрушающий удар по преследую­щим красным частям, отбрасывая их к югу от железной дороги; нача­ло наступления приурочивалось к середине декабря. В ударную группу предполагалось включить всю 1-ю армию и еще несколько дивизий, заблаговременно отводимых в район сосредоточения. Одновременно намечался ряд мер по очистке и оздоровлению глубокого тыла, а так­же по усилению строевых частей путем привлечения в строй всех здо­ровых и боеспособных офицеров и солдат. Разумеется, план этот не имел ни малейших шансов на выполнение. Не располагая железной дорогой, генерал Сахаров не мог бы доставить в район сосредоточения не только 1-ю армию, растянутую на восток от Канска, но вообще ни одного стрелка и ни одного вагона груза. Не смог бы он также снять заблаговременно ни одной дивизии с фронта, втянутого в непрерывные и изнурительные арьергардные бои. Фактически, к этому не пытались даже приступить.

По непонятным причинам оптимизм главнокомандующего разделял­ся в значительной мере командующим 2-й армией генералом Войцеховским, коему со второй половины ноября был подчинен 2-й Уфим­ский корпус. Исполняя определенные указания главнокомандующего, генерал Войцеховский в начале декабря отдал приказ о реорганизации армии, сущность коей сводилась к свертыванию всех корпусов в диви­зии, дивизий в полки и т. д. Предполагалось таким образом уничтожить большую часть обозов и расформировать массу штабов. Проект этот, выдвигавшийся и раньше, имел в основе разумные мысли, но в обста­новке беспрерывного и спешного отхода армии был совершенно невы­полним. Кроме того, приказ оставлял в рядах армии совершенно раз­ложившиеся, небоеспособные части, расценивая их наравне с крепкими добровольческими полками, в то время как обстановка ясно подсказы­вала необходимость опереться на немногие уцелевшие части, собирая около них все здоровые элементы. Позднее именно к этому привела сама жизнь. Необходимо было также сосредоточить внимание на пол­ном расформировании многочисленных мелких отрядов и обозов уже исчезавших частей, армейских учреждений и штабов без войск. В этом духе мною был представлен подробный доклад, с коим командующий 2-м корпусом согласился и поручил мне изложить его основные пунк­ты лично командующему 2-й армией.

Утром 4 декабря я оставил дивизию в районе деревни Ярки и к вечеру 8-го добрался до Ново-Николаевска, где в это время находился штаб 2-й армии. Здесь я нашел обстановку, в корне измененную со­бытиями последних дней. Накануне штаб 2-й армии и генерал Войце­ховский были арестованы взбунтовавшимся гарнизоном Ново-Никола­евска, состоявшим из трех полков 1-й Сибирской дивизии. Это было первое из серии выступлений частей 1-й армии, шедших под лозунгом «война Гражданской войне». Благодаря своевременному вмешательству Польской дивизии восстание было быстро ликвидировано, командующий 1-й дивизией полковник Ивакин арестован и на другой день был убит при попытке бежать. 9 декабря на ст. Тайга командующий 1-й арми­ей генерал Пепеляев арестовал генерала Сахарова и предъявил адмира­лу Колчаку требование о смещении его с поста главнокомандующего. Адмирал настоял на немедленном освобождении генерала Сахарова, но вынужден был согласиться на отрешение его от должности. Главное командование было вручено генералу Каппелю, после того как генерал Войцеховский отказался принять это назначение.

Мой доклад генералу Войцеховскому значительно поколебал его оп­тимизм в оценке состояния частей армии и связанных с этим возмож­ностей. Генерал Войцеховский в конце уже склонен был согласиться, что невозможны никакие наступательные операции с расстроенными частями, без огнеприпасов и налаженного снабжения, что необходим спешный отвод в глубокий тыл большинства частей и полная реорга­низация их в спокойной обстановке, при условии успешного задержа­ния красных на каком-либо удобном рубеже. Что же касается пере­формирования частей, генерал Войцеховский согласился отложить выполнение его приказа до более удобного момента. Признавая, что переформирование на ходу — чрезвычайно сложная операция, генерал Войцеховский привел для иллюстрации любопытный факт: чтобы об­легчить тяжелую задачу расформирования мелких отрядов и бесконеч­ных обозов несуществующих частей и учреждений, был отдан приказ о спешном отводе в тыл 1-й кавалерийской дивизии, коей поручалось, заняв пути отхода, задерживать и силой расформировывать всех, к это­му предназначенных. Однако кавалерийская дивизия оказалась не в силах выполнить поставленную ей задачу, так как не смогла отделить­ся от фронта и выиграть необходимое пространство: отходящая на са­нях пехота не отставала от своей кавалерии, шедшей на переутомлен­ных лошадях.

Вечером 12 декабря я возвратился к дивизии, найдя штаб в одном переходе от Оби. Мы подошли вплотную к тому рубежу, откуда по пла­ну генерала Сахарова предполагалось начать наступление. Новый главно­командующий оценил, однако, обстановку более трезво, поняв, что 1-я армия совершенно ненадежна, а 2-я и 3-я слишком расстроены.

15 декабря в Мариинске генерал Каппель отдал приказ № 778, в котором, признавая неготовность армий к наступлению и враждебное отношение населения западнее Оби, указал отвести армии за линию реки Золотой Катат, к востоку от Щегловской тайги. В частности, на 1-ю армию возлагалась задача, прикрывая частью сил направление Томск—Ичинское через северную часть тайги, все остальные силы не­медленно сосредоточить в районе железной дороги, дабы запереть уз­кие дефиле — выходы из тайги — на главном направлении, пропустив здесь части 2-й армии. Эта последняя, по проходе линии реки Золотой Катат, направлялась спешно в район Ачинска, в распоряжение главно­командующего. 3-я армия должна была закрыть выходы из тайги к югу от железной дороги, отправив заблаговременно на указанный рубеж свои резервы. Считаясь с истощением боеприпасов, разрешалось оста­вить при дивизиях лишь минимальное количество орудий, отправив всю остальную артиллерию в тыл.

Рубеж, избранный для задержания победоносного движения крас­ных, был исключительно удачен и при некоторой боеспособности ар­мий, особенно первой, давал все возможности на успех. Однако при­каз главнокомандующего безнадежно запоздал; штаб его не принял никаких мер, чтобы облегчить и ускорить прохождение лесистой по­лосы, и тайга, вместо защиты, погубила армию.

 

Щегловская тайга

 

Щегловская тайга, преграждавшая все пути отхода армий непрерыв­ной стеной, начинается в тундре севернее Томска и тянется сплошной стеной на юго-восток, до слияния с обширными Алтайскими лесами. Ширина тайги, в границах между рекой Томь на западе и рекой Золо­той Катат на востоке, равняется примерно 60—80 верстам. Почти на всем протяжении это девственный лес, растущий на пересеченной ме­стности, сплошь заваленный гигантским валежником, а ко времени подхода армий — покрытый глубоким снегом. Глядя на эту страшную чащу огромных осин и сосен, не мыслилось, чтобы вне дорог возмож­но было движение даже опытных лыжников, не знакомых с каждой складкой местности. Находившиеся в нашем распоряжении карты, устаревшие и неполные, указывали только два пути поперек тайги: железнодорожную магистраль и так называемый Большой Сибирский тракт, уходивший далеко на север, на Томск — Ичинское, фактически вне полосы отхода армий; естественно, это обстоятельство не могло не вызвать чувства острой тревоги за судьбу армий, особенно 3-й, сдвину­той далеко на юг для прикрытия района Бийск—Барнаул. С подходом к тайге выяснилось, однако, наличие еще одного хорошего пути попе­рек тайги и нового переселенческого тракта, начинавшегося в 17 вер­стах севернее города Щегловска и выходившего к деревне Золотая Гор­ка на реке Золотой Катат. Имелась, кроме того, продольная дорога от ст. Тайга к деревне Дмитриевке, на Щегловском тракте, и несколько коротких подъездных дорог чисто местного значения. Полотно дорог, узкое, слегка поднятое и окопанное канавами, допускало движение в две повозки; однако узкие мосты, пропускавшие в большинстве не более одной повозки, уничтожали все выгодные стороны широкого полотна дорог. Две огромных и непрерывных стены леса, сопровождавшие дороги на всем их протяжении, обращали пути движения в узкие дефиле, не допускавшие совершенно никаких обходных движе­ний; защита их была возможна самыми малыми силами пехоты с пу­леметами, богато снабженными патронами. Вдоль главных путей раз­бросано несколько мелких переселенческих деревушек, не дававших проходящим частям ни крова, ни продовольствия для людей, ни фура­жа для непомерно большого конского состава.

Крайняя бедность путей и их свойства чрезвычайно облегчали зада­чу, возложенную генералом Каппелем на 1-ю и 3-ю армии. Оборона выходов из тайги на восток сводилась к преграждению двух-трех уз­ких дефиле и требовала минимального расхода сил, при условии забла­говременной подготовки обороны и богатого снабжения пехоты огне­припасами. Остановка на этой линии, особенно продолжительная, сулила армиям огромные выгоды: столь необходимый отдых, реоргани­зация, устройство тыла, хотя бы частичное, — и тогда положение рез­ко изменилось бы к лучшему. Даже короткая задержка, при плачев­ном состоянии армий, являлась бы огромным выигрышем. Однако предварительно предстояло выполнить сложнейшую операцию: прове­сти армии, с их гигантскими обозами, через тайгу по двум узким ко­ридорам, длиною в 60—80 верст. Никакой подготовки к быстрому и безболезненному проходу на восток сделано не было. Огромная и раз­ношерстная масса обозов и мелких частей подходила к западным вы­ходам из тайги, не подозревая, что она собой представляет. Не было сделано ничего даже для информации крупных строевых соединений, хотя имелись довольно полные и свежие карты, изданные переселен­ческим управлением. Впоследствии из бесед с участниками похода я вывел заключение, что приказ генерала Каппеля № 778 о защите вы­ходов из тайги или совсем не дошел до 3-й армии, или же застрял в штабе этой последней — в корпусах о нем не подозревали.

По приказу № 778 2-я армия, в состав коей входил 2-й Уфимский корпус, должна была пересечь тайгу вдоль железной дороги, для 3-й предоставлялся Щегловский переселенческий тракт. Предполагалось, что все передвижения 1-й армии будут закончены заблаговременно, до подхода к тайге частей фронта.

*   *   *

Двигаясь безостановочно в своей полосе вдоль железной дороги, 8-я дивизия перешла реку Томь у деревни Большая Подьяковка вече­ром 21 декабря, втянулась в разреженную здесь тайгу и ночевала в не­большой деревушке Барановке. Отсюда, по приказу, предстояло свернуть круто на северо-восток, чтобы выйти к железной дороге восточ­нее ст. Тайга, на присоединение к остальным частям корпуса. Путем опроса жителей удалось установить, что дивизии предстояло от дерев­ни Барановки пройти несколько верст на восток, до пересечения с до­рогой ст. Тайга — деревня Дмитриевка, повернуть в сторону ст. Тайга и, пройдя две-три версты, снова свернуть на глухую лесную дорогу, вы­ходящую куда-то восточнее ст. Тайга. Предполагалось, что по этому пути прошли уже обозы 2-го разряда и артиллерия дивизии, выдвину­тые сюда заблаговременно.

Утром 22-го дивизия выступила из деревни Барановки и продвину­лась беспрепятственно до перекрестка с дорогой ст. Тайга — деревня Дмитриевка. Здесь движение внезапно и прочно остановилось. Проби­раюсь к голове колонны и нахожу объяснение: навстречу нашему дви­жению, от ст. Тайга на деревню Дмитриевку, идет непрерывная лента обоза. Сейчас на походе все части кажутся одинаковыми, и нужен опытный глаз, чтобы найти характерные отличия строевой части; про­ходят какие-то артиллерийские части и парки, принадлежащие к со­ставу 2-й армии. Перед нами встает вопрос — что делать дальше? Что­бы продолжать движение по маршруту, необходимо повернуть налево, в сторону ст. Тайга; но о встречном движении по узкой дороге не может быть и речи; нужно, следовательно, силой остановить встречное движение, выдвинув какую-либо часть к следующему перекрестку до­рог. Но имеет ли смысл и возможно ли вообще движение дивизии на северо-восток, к железной дороге, если оттуда идет непрерывная лента частей и обозов на южный путь? Очевидно, что вдоль железной доро­ги не все благополучно, если части 2-й армии вынуждены делать дли­тельное кружное движение. Попытки получить какую-либо информа­цию от проходящих частей оказываются неудачными: никто не знает, что делается на северном пути, и никто не может объяснить, чем вы­звано их движение на юго-восток.

Ждать и колебаться, однако, не приходилось: нельзя оставлять в бесконечном ожидании застывшую в дремучем лесу дивизию. Отдаю приказание свернуть на Щегловский тракт. Пропустив полностью про­ходящую мимо нас часть, приказываю задержать следующую и вытя­гиваю дивизию по направлению к деревне Дмитриевке, предполагая иметь в ней ночлег. Но тайга дает себя знать с первых же шагов: дви­жение идет крайне медленно, с длительными, раздражающими оста­новками, в большинстве ничем не объяснимыми, ибо причины их час­то где-то далеко впереди. Лишь поздно ночью дотягиваемся до деревни Романовки и размещаемся на ночлег в тесных и грязных хатах пересе­ленцев.

* * *

Рано утром 23 декабря дивизия выступает из деревни Романовки. На этот раз движение идет еще медленнее, чем накануне; остановки чаше и продолжительнее, и только к 2 часам дня штаб дивизии, шед­ший в голове, дотянулся до деревни Дмитриевки, пройдя всего 10—12 верст. Дмитриевка, небольшая деревушка, расположенная по косо­гору на правом берегу реки Бирсас, внезапно открылась перед нами с левого, возвышенного берега реки. И сама деревня, и небольшие поля, очищенные от леса, представляли необычайную картину: все было за­лито сплошным серым морем людей, лошадей и повозок. Оживленная сельская ярмарка представила бы лишь бледную копию с этого огром­ного комка людей и животных, застывшего неподвижно на снежных полях и улицах деревни. Наше движение остановилось прочно и, по-видимому, надолго. Чтобы попасть в деревню, необходимо пересечь мост и гать через долину реки Бирсас, так как обрывистый левый бе­рег не допускает движения без дороги.

Бросаю сани и пробираюсь пешком к мосту. Оказалось, что здесь мы столкнулись с другой линией обозов: с юго-запада, от Щегловска, учреждения и обозы частей 3-й армии. Остатки строевых частей 3-й ар­мии, уже отброшенные к тайге, в стремлении протиснуться в узкие входы единственного для них пути нажимают на свои обозы, создавая невероятнейшую давку и сумятицу. Кто только не устремился к этой спасительной дороге! — В моих руках случайно оказался приказ по 3-й ар­мии от 9 декабря 1919 года, отданный после подчинения командую­щему армией частей Бийск-Барнаульского района; приказ дает перечис­ление войсковых частей, действующих в этом районе, упоминая три пехотных и один конный полк, при двух дивизионах артиллерии, и 14 мел­ких самостоятельных отрядов, чем, однако, состав войск района не исчерпывался. Все эти бесконечные по числу отряды долго действовали в Бийск-Барнаульском районе, охраняя Алтайский край и железную дорогу от партизан, обросли хозяйственными учреждениями и теперь, с отходом армии, устремились на восток, смешавшись с огромными армейскими обозами. Сюда же потянулись некоторые из центральных учреждений, не погруженные в Омске в эшелоны, часть обозов 2-й ар­мии, атаманы отделов с управлениями, чины гражданской админи­страции, полиция и просто беженцы. Шли тяжело нагруженные сани с армейским имуществом, с продовольствием, с домашним скарбом... Не было ни малейшей возможности проследить деление на какие-либо части и самостоятельные учреждения — шел один огромный обоз, в величайшем беспорядке, без малейшего признака направляющей руки.

Здесь, в деревне Дмитриевке, в центре величайшей сумятицы, беспо­лезно было пытаться водворить порядок — это необходимо было сде­лать заблаговременно, и прежде всего — со стороны восточного выхо­да из тайги; только оттуда можно было ускорить проталкивание обозов, ускорить и упорядочить их движение вдоль всего пути. Сделать это мог только штаб главнокомандующего, но, по-видимому, быстрый отход армий застал его врасплох; к тому же генерал Сахаров мечтал о насту­пательных боях западнее тайги, а генерал Каппель не имел достаточно времени, чтобы справиться с быстро развивающимися событиями.

Нечего думать о дальнейшем немедленном движении: необходимо остановиться, обдумать положение и принять какие-то радикальные меры. Намечаю место для остановки: прекрасные здания переселенче­ской школы, которые сделали бы честь любому уездному городу. Нуж­но пройти до них полверсты. Чтобы протолкнуть маленький обоз шта­ба дивизии при помощи энергичной комендантской команды, понадобилось четыре часа! Узнаю, что в бесконечной массе обозов на улице деревни застряли обозы 2-го разряда; посылаю узнать, почему задержались. Отвечают — стоим на улице вторые сутки и не можем протолкнуться к выходу из деревни.

После нескольких часов мучительных размышлений и совета с ко­мандирами полков решаю принять следующие меры: бросить в Дмит­риевке все повозки, за исключением крайне необходимого числа; по­садить всех верхом, тех же, кому не хватит коней, вести походным порядком, используя конский состав посменно; сани оставить только для больных и раненых и для немногих женщин и детей, следовавших при частях; оставить в Дмитриевке всех больных и раненых, кои могут рисковать встречей с красными частями. Согласились остаться добро­вольно врач и сестра милосердия; снабдили остающихся продовольстви­ем на несколько дней; осталось, если память не изменяет, 65 стрелков и несколько офицеров. Это был первый случай оставления частями сво­их больных и раненых, сделанного с тяжелым сердцем. Чтобы оконча­тельно разгрузиться, пришлось оставить также большую часть пулеме­тов, бесполезных теперь при отсутствии патронов, и даже столь дорогой для нас груз — продовольствие.

К вечеру 22 декабря строевые части 3-й армии начали медленно втягиваться в тайгу, подходя к двум узким выходам с разных направ­лений. Регулярные части красных давили на арьергарды армии, отхо­дившие с непрерывными боями. Несколько партизанских отрядов, дей­ствовавших под общим руководством т. Рогова в районе Щегловска, непрестанными налетами на ближайшие тылы корпусов наносили от­ходившей армии большой урон. В одном Щегловске погибли сотни бойцов, в том числе много офицеров. Остро чувствовалось отсутствие столь необходимой здесь железной руки и тесного руководства отхо­дившими корпусами. 23 декабря у входов в тайгу были случаи взаим­ного обстрела прикрывающих отход частей, благодаря отсутствию вза­имной информации и общего руководства. Тяжелая и неблагодарная задача прикрытия выходов из тайги пала на остатки 7-й Уральской стрелковой дивизии, Ижевский конный полк и Кадровый (запасной) полк Воткинской дивизии, неизвестно какими путями оказавшийся на южном направлении — сама дивизия отходила вдоль железной дороги в составе 3-й армии. В ночь на 24-е последние прикрывающие части втянулись в тайгу и вся армия разместилась плотной массой в узком коридоре между рекой Томь и деревней Дмитриевкой.

*   *   *

На рассвете 24 декабря 8-я дивизия выступала из деревни Дмитри­евки. Движение шло в импровизированном строю — справа по четыре, чтобы занимать возможно меньше места в глубину. Немногочисленные повозки распределены равномерно по колонне, дабы обеспечить им по­мощь в нужную минуту. Огромное большинство всадников на импрови­зированных седлах или совсем без них; едут по двое, немногие идут пеш­ком, в расчете ехать посменно; никто не оставил сбрую, предполагая использовать ее по ту сторону тайги. Около версты движение идет без дороги, по расчищенной здесь тайге; затем густой лес заставляет свернуть на тракт и вклиниться в бесконечную линию саней и всадников. Теперь колонна дивизии в полной власти этого медленно движущегося потока — идет, как катится он, и останавливается, когда он укажет; нечего и ду­мать о руководстве им, можно только плыть по течению. Движение не­измеримо хуже, чем накануне: ежеминутно останавливаемся и без кон­ца стоим, раздраженные и бессильные что-либо сделать; только в редких случаях причина задержки в поле зрения, можно вмешаться и устранить препятствие; гораздо чаще то, что держит, где-то далеко впереди, и ос­тается терпеливо ждать или бессильно злиться. Местами движение воз­можно в две повозки в ряд, иногда же дорога суживается, образуя проб­ку, с неизбежной давкой, озлобленной руганью и потерей времени. Очень часто тысячи людей стоят в ожидании, пока исправят лопнувшую сбрую у одной повозки или перепрягут истомленную пару коней. Горе тем, кто идет самостоятельно, вне организованной части: таких, при задержке, сбрасывают с дороги; помогают только своим.

С наступлением темноты делается еще хуже; многие возницы засы­пают, спят и истомленные кони, пока идущие сзади не догадаются расследовать причину длительной остановки. И так шаг за шагом в течение всего короткого, унылого зимнего дня и еще более печальной длинной ночи. Гнетущее чувство, создаваемое медленным, однообраз­ным движением, усугубляется мрачной декорацией, как будто нарочи­то созданной природой для этой драмы десятков тысяч людей и лоша­дей; две гигантских стены угрюмого леса давят своей непроницаемой массой, не прерываясь ни на минуту; впереди все та же извивающаяся лента обозов; все чаще и чаще по краям дороги, как безмолвные часо­вые, неподвижные фигуры брошенных лошадей; кругом посиневшие, истомленные лица людей, как будто потерявших надежду, что эта мед­ленная пытка когда-нибудь кончится. Нервы напряжены до крайнос­ти, взаимное раздражение и злоба дошли до предела, и все вокруг бук­вально насыщено потоком жестоких и бессмысленных ругательств, не останавливаемых даже присутствием женщин и начальствующих лиц.

Днем не останавливаясь проходим мимо маленького поселка Алек­сандровского и поздно ночью проваливаемся в глубочайшую котлови­ну, на дне которой затерялся поселок Успенский. Несколько убогих хат поселка затоплены потоком людей и повозок; останавливаться здесь бесполезно, так как занят каждый вершок очищенного от леса про­странства. С огромным трудом пробираемся через массу саней, бро­шенных без призора, и движемся дальше. Ночь скрыла от нас драму, разыгравшуюся несколькими часами раньше: здесь брошена почти вся артиллерия дивизии и масса ценного имущества.

К рассвету угрюмый вид тайги начал заметно изменяться, чувство­валась близость открытого пространства. Около 9 часов утра 25 декаб­ря голова колонны втянулась в гостеприимные улицы большой дерев­ни Золотая Горка, где я приказал остановиться на большой привал. 30-верстное расстояние между деревнями Дмитриевка и Золотая Гор­ка было пройдено в 26 часов.

*   *   *

К вечеру 25 декабря 8-я дивизия сосредоточилась на ночлег в дерев­не Красный Яр, так как квартиры в деревне Золотая Горка были нужны для вновь прибывающих частей. Мрачное дефиле продолжало изрыгать их без перерыва; к вечеру 25-го начали подходить головные части 3-й армии. Как выяснилось впоследствии, отход через тайгу для частей 3-й армии был неизмеримо труднее, нежели для нас, так как им при­шлось идти с боями, под непрестанным напором красных. Весь день 24 декабря тяжелую задачу прикрытия несли Воткинский кадровый полк; (300 штыков) и Егерский батальон 7-й Уральской дивизии (150 штыков). Несмотря на удобства обороны в узких дефиле дороги, истомлен­ные арьергарды, давно уже расстрелявшие свои патроны, отходили по­спешнее, чем этого требовала обстановка, и нажимали на свои скопив­шиеся в лесу части. Два непрерывных потока обозов, стекавшихся в деревню Дмитриевку, проталкивались дальше на восток только по одно­му пути и притом со скоростью не более одной версты в час.

Уплотнение частей и обозов 3-й армии западнее деревни Дмитри­евки дошло до предела и грозило катастрофой. Особенно тяжелым оказалось положение у деревни Кедровки, где обозы шли в шесть ря­дов. Здесь началась паника, которую поднял начальник 7-й Уральской дивизии, бросивший свой штаб и ускакавший вперед; только энергич­ное вмешательство начальника Ижевской дивизии восстановило поря­док. Обстановка, однако, требовала принятия решительных мер. При­мер подал Волжский корпус, в котором было приказано посадить всех людей верхом, сбросив с дороги все орудия и повозки. Для ускорения этой болезненной операции Волжская конная бригада получила при­каз рубить постромки у всех повозок, попадавшихся ей на пути. При­шлось спешно бросить в деревне Кедровке и прилегающих хуторах больных и раненых. То, что 8-я дивизия сделала накануне в деревне Дмитриевке обдуманно и планомерно, частям 3-й армии пришлось выполнить в «пожарном» порядке.

Части Ижевской дивизии и 2-я Оренбургская казачья бригада из района деревни Кедровки прошли в Дмитриевку по заброшенной и занесенной снегом летней дороге, указанной им местными жителями. Общее положение армии несколько улучшилось, однако и при этих условиях арьергарды могли подойти к деревне Дмитриевке только к вечеру 25 декабря. Здесь пришлось сдерживать натиск красных уже по трем направлениям: по летней дороге, по главному тракту и по дороге на ст. Тайга. Обшее руководство обороной и разгрузкой деревни Дмит­риевки взял на себя начальник Ижевской дивизии генерал Молчанов, пробравшийся сюда к утру 25-го. Хаос в деревне к этому времени не уменьшился; все дворы, улицы и выходы из деревни были завалены брошенным имуществом, санями, орудиями и пулеметами. Избы ока­зались переполненными ранеными и больными, преимущественно ти­фозными, брошенными без призора и пищи. Для расчистки выходов из деревни пришлось часть саней сжечь. Благодаря самоотверженной работе арьергардов удалось протолкнуть на восток большую часть обо­зов. Однако этот успех был куплен дорогой ценой: в арьергардных боях погибли почти полностью остатки 7-й Уральской дивизии и среди них — 25-й Екатеринбургский полк, один из лучших на всем Восточ­ном фронте; понесли тяжелые потери и другие арьергарды.

Вечером 25 декабря деревня Дмитриевка была оставлена. Отсюда прикрытие отхода армии пало исключительно на Ижевскую дивизию. Ряд принятых мер несколько ускорил движение обозов, но задача арь­ергарда не стала легче. Весь день 26-го в прикрытии дрались посмен­но 2-й стрелковый и Конный полки Ижевской дивизии; это был уже третий день марша по тайге, без сна, отдыха и пищи. Истомленные люди шли и дрались из последних сил. Свои патроны давно уже были израсходованы, пополнение их брали по дороге в брошенных санях. К ночи на 27-е арьергард подошел к котловине у поселка Успенское. К этому времени все дно котловины, напоминавшей преисподнюю, оказалось совершенно заваленным санями, орудиями, всяким имуще­ством и не менее чем тысячью брошенных истомленных коней. Об­разовалась пробка, над пробитием которой ижевцы работали несколь­ко часов. С помощью случайно найденного керосина сожгли около трех тысяч саней; одновременно горело всякое, долго спасаемое ар­мейское и гражданское имущество, горели замерзшие и еще теплые трупы больных, женщин и детей. С невероятным усилием и букваль­но чудом ижевцы вытянули из этого ада четыре орудия, остальные были брошены в общем кладбище. Все убогие хаты поселка были забиты тифозными, оставленными на милость неба и произвол крас­ных. Сотни совершенно обессиленных коней неподвижно стояли вдоль дороги, другие, еще способные передвигаться, бродили по по­селку в поисках корма и, привлекаемые светом, стучались мордами в окна хат...

Устроив из саней два завала, арьергард сумел удержать красных до полуночи, пока все способное двигаться не ушло из котловины. Всю ночь и первую половину дня 27-го арьергард вел бой, обороняя каж­дый поворот дороги и устраивая завалы из саней. После полудня 27-го арьергард вышел к деревне Золотая Горка. Прикрывающие части во­шли в тайгу вечером 23-го и вышли из нее после полудня 27-го, прой­дя, таким образом, 60-верстное расстояние за четверо суток.

 

* * *

 

Один из красных летописцев назвал Щегловскую тайгу кладбищем 3-й армии. Преследуя армию, красные, по его словам, ехали по тру­пам сотен павших коней и даже замерзших людей, полузанесенных снегом. Тысячи истомленных, неспособных двигаться коней были бро­шены вдоль дороги. У деревни Кедровки красные подобрали около десяти тысяч повозок; две саперные роты работали сутки безостановоч­но, чтобы очистить от них дорогу для проезда.

Страшная тайга осталась позади, и если она не оказалась в действи­тельности кладбищем для личного состава отходивших белых армий, то, вне всякого сомнения, похоронила все надежды на будущее. Погибла почти вся материальная часть, включая артиллерию. Как выяснилось впоследствии, по южному пути прошли каким-то чудом четыре орудия 8-й артиллерийской бригады и четыре — Ижевской, вдоль железной дороги — одиннадцать орудий Воткинской дивизии. Нужно сказать, что артиллерия подошла к тайге на совершенно истомленных конях и тя­гостный безостановочный переход через тайгу оказался ей не по силам. Кроме того, на ухабистой, разбитой дороге не выдерживали тяжелого груза ни одни сани: даже наиболее прочные, нагруженные разобран­ными орудиями, разбивались вдребезги на протяжении нескольких верст. Воткинцы спасли свои орудия, распределив их между пехотны­ми частями и вывезя их буквально на плечах людей; артиллерия 8-й ди­визии шла отдельно и не могла прибегнуть к спасительной помощи пехоты.

В той обстановке, в какой пришлось впоследствии совершить марш до Забайкалья, артиллерия и пулеметы, также в большинстве брошен­ные в тайге, оказались бы только обременяющим грузом, но в момент выхода из тайги потеря их казалась непоправимым несчастьем: армия стала фактически почти безоружной, без всяких перспектив на быст­рое восстановление ее боеспособности и даже со слабой надеждой на самое спасение ее. Вместе с тем перед участниками похода воочию встали те грозные тяготы, кои таились, быть может, на каждом шагу их к цели, пока еще никому не ведомой. Зарождались сомнения, что высшее командование сумеет эти грядущие препятствия предусмотреть и вовремя устранить. Однако в первые дни размеры катастрофы оста­вались еще неясными; была еще надежда, что 1-я и 3-я армии сохра­нили хотя бы некоторую боеспособность и что они смогут задержать­ся у выходов из тайги и дать столь необходимый теперь выигрыш времени. Но события последующих дней рассеяли и эти надежды.

 

От Щегловской тайги до Красноярска

 

Утром 26 декабря 8-я дивизия выступила из деревни Красный Яр в общем направлении на северо-восток, стремясь выйти поскорее из района 3-й армии и сблизиться со 2-м корпусом, связь с коим была утеряна. Хотя движение и ночлеги производились с мерами охранения, но мы оставались в спокойной уверенности, что движемся в безопас­ном от красных районе, под прикрытием 1-й армии, занимающей северные проходы через тайгу. Но уже на втором переходе, при выходе из деревни Камышевское, 29-й полк, шедший в конце колонны, был атакован красными, наступавшими со стороны железной дороги, и понес небольшие потери. Донесение командира полка определенно указывало на присутствие регулярных красных частей. Стало ясным, что на севере не все благополучно. Вскоре начали поступать донесения о встречающихся на пути движения группах безоружных солдат из со­става 1-й армии; все они предъявляли документы об увольнении из рядов армии и заявляли, что расходятся по домам.

Несколько позднее стало известным, что 1-я армия перестала суще­ствовать. 17 декабря в городе Томске, где находился штаб 1-й армии, произошло вооруженное выступление левых групп интеллигенции и рабочих, к коим примкнула большая часть гарнизона. Подготовка к выступлению велась открыто и без всякого противодействия со сторо­ны генерала Пепеляева, прекрасно осведомленного о существовании и планах революционных организаций. Не сделав никаких попыток по­давить восстание, генерал Пепеляев выехал из Томска с конвоем и ча­стью командного состава, не пожелавшего оставаться с мятежными частями. Самостоятельно ушел запасной батальон Ижевской дивизии, расквартированный в Томске.

Гарнизоны Мариинска и Ачинска были, по-видимому, распущены, Красноярский гарнизон тоже взбунтовался, и около генерала Пепеляева остались только его конвой и небольшая группа офицеров и верных дол­гу солдат, всего около 400 человек. С этим небольшим отрядом генерал Пепеляев вел наблюдение за красными, отходя вдоль железной дороги. Через несколько дней генерал Пепеляев заболел тифом и был положен в чешский санитарный поезд, а остатки его армии, всего в составе 500— 600 человек, были присоединены для похода ко 2-й армии.

Прорыв красных вдоль железной дороги возбудил естественные опа­сения за участь 3-й армии, которая должна была, по приказу генерала Каппеля, удерживать южные выходы из тайги. Уже к полудню 27-го, когда последние части 3-й армии подходили из тайги к деревне Золо­тая Горка, авангарды красных находились значительно восточнее. Если бы 3-я армия попыталась выполнить приказ № 778, то уже на следую­щий день она оказалась бы глубоко обойденной с севера. Но, как я отметил раньше, приказ № 778 никогда не дошел до частей 3-й ар­мии. Кроме того, измученная четырехдневным голодным и холодным маршем по тайге армия не была способна ни к какому сопротивлению. Временно командовавший армией генерал Барышников уже утром 27-го начал движение на восток, южнее железной дороги, оставив для защиты выходов из тайги Ижевскую дивизию и 2-ю Оренбургскую казачью бригаду. Ижевцы, вышедшие из тайги последними, буквально падали от изнеможения и засыпали прямо на снегу там, где их стави­ли для боя. Когда поздно вечером 27-го обозначилось наступление крас­ных частей, начальник арьергарда отдал приказание об отходе.

Таким образом, план генерала Каппеля — реорганизовать армию, удерживая линию реки Золотой Катат, — отпал, нужен был какой-то новый. Пока же для 8-й дивизии оставался в силе первый при­каз — идти в район Ачинска. До ст. Итат дивизия двигалась по про­селочным дорогам на 20—30 верст южнее железной дороги. Уже на первом переходе после тайги появилось много новых саней, а через два-три дня все двигались по-прежнему на санях. Части шли теперь компактно, в полном своем составе, присоединив обозы второго раз­ряда. Соприкосновение с красными было утрачено, и только по от­рывочным сведениям из отряда генерала Пепеляева можно было при­близительно установить линию их продвижения. На третьем переходе от Красного Яра догнали 8-ю артиллерийскую бригаду и только здесь окончательно выяснили судьбу орудий: с бригадой шли только четы­ре орудия 4-й батареи.

Двигалась бригада очень медленно; тяжело загруженные сани везли и ценное артиллерийское имущество, и ненужный хозяйственный хлам, необходимый, по мнению артиллеристов, при новом формировании батарей. Я приказал выбросить все ненужное на первом же ночлеге, однако на следующем переходе все оказалось почти по-старому. При­казываю вторично разгрузиться на большом привале, для чего разре­шаю задержаться на полчаса. На ночлег бригада не прибыла, и мы никогда не узнали, какая судьба ее постигла. Не подлежит сомнению, что добровольно остаться у красных бригада не могла: личный состав ее, в большинстве добровольческий, с прекрасным командным соста­вом, не оставлял желать лучшего. Остается предположить, что бригада была полностью захвачена какой-нибудь красной частью, спустившей­ся к югу со стороны железной дороги.

*   *   *

Еще до подхода 8-й дивизии к Ачинску выяснилось, что общая об­становка резко изменилась к худшему: помимо потери выходов из тайги и развала 1-й армии, начался ряд крупных восстаний в тылу.

Ближайший к армии гарнизон города Красноярска, состоявший в большинстве из частей 1-го Сибирского корпуса, занял явно враждеб­ное к армии положение. Начальник гарнизона, командующий корпу­сом генерал Зиневич, выбросил лозунг, общий для всех взбунтовавшихся частей, — «война Гражданской войне» — и обратился к генералу Каппелю с предложением разоружиться. К генералу Зиневичу примкнуло несколько частей, слабых численно и малонадежных в боевом отноше­нии, но их выступление развязало руки активным большевистским группам и открыло возможность выхода с юга партизанских отрядов Щетинкина и Кравченко, действовавших в районе Минусинска. Важ­нейший пункт армейского тыла, с огромными артиллерийскими запа­сами, попал во враждебные руки и ставил армию между двух огней. Слабо занятый в первое время, Красноярск в любой момент мог ока­заться в руках большевиков и обратиться в труднопроходимое для ар­мии препятствие, как это впоследствии и случилось.

Затягивая умышленно свой ответ Зиневичу, генерал Каппель отдал приказ об ускорении движения к городу Красноярску и далее на во­сток, назначив 2-й армии для сосредоточения район Вознесенское— Свищево—Балайское, причем в отношении гарнизона города Красно­ярска указал применить силу оружия, если бы он попытался остановить движение армии. Приказ, по-видимому, отдан в городе Ачинске утром 31 декабря, ибо в 2 часа 30 минут того же числа ге­нерал Войпеховский отдал уже свой приказ № 1800/оп, сохранив­шийся у меня в копии.

Сообщая данные обстановки, генерал Войцеховский отметил, что чехи предполагают очистить Красноярск 2 января. По-видимому, в то время наше командование еще питало надежду на чешское содействие армии или рассчитывало, что чехи могут оказаться на нашей стороне силою событий, вынужденные защищать бесконечную линию своих эшелонов от надвигавшейся Красной армии. Приказ допускал также, что на марше к Красноярску армия может быть атакована с юга отря­дами Щетинкина и Кравченко, действующими от Минусинска по крат­чайшему направлению на участок железной дороги Кемчуг—Красно­ярск. Что же касается регулярных красных частей, то их положение совершенно неправильно определялось к утру 31 декабря в районе Суслове—Тяжун, примерно в 120 верстах от города Ачинска; между тем уже на следующий день после полудня уходивший последним с большого привала в Ачинске 29-й Бирский полк был атакован авангар­дом красных. Приказ совершенно не упоминал о соседях — остатках 3-й армии, — несмотря на обычную в этом отношении пунктуальность генерала Войцеховского: по-видимому, связь с ними порвалась окон­чательно. Как выяснилось впоследствии, к 31 декабря головные части 3-й армии уже подходили к линии дороги Ачинск—Минусинск, при­мерно в 50 верстах южнее Ачинска, то есть к тому району, откуда ожидалось наступление партизанских отрядов.

Частям 2-й армии приказ № 1800/оп ставил следующие задачи:

1) Авангард (полковник Макри119) — части особого назначения — выдвигался вдоль железной дороги для выяснения обстановки и обес­печения железнодорожных станций.

2) Прикрытие с юга: две конные колонны — а) казачьи части под командой генерала Волкова120 и б) 1-я Кавалерийская дивизия — сле­довавшие одна за другой по населенным пунктам на 20—25 верст юж­нее железной дороги на высоте колонны главных сил, для разведки в Минусинском направлении и прикрытия железной дороги и общего движения армии.

3) Главные силы армии в двух колоннах: правая, следовавшая по полотну железной дороги в двух группах: а) в голове 4-я Уфимская стрелковая дивизия, Уфимская кавалерийская дивизия и запасной ба­тальон Ижевской дивизии, под общим командованием генерала Пет­рова и б) Уфимская группа генерала Бангерского (без 4-й дивизии), следовавшая в одном переходе за головной группой; левая колонна, под командой генерала Бордзиловского, в составе Тобольской и Южной групп и Томских военно-училищных курсов, направлявшаяся вдоль большого тракта на высоте колонны генерала Петрова, с указанием перейти реку Енисей севернее Красноярска, не заходя в город.

В особые колонны выделялись спешенная тяжелая артиллерия под командой генерал-майора Беляева121, армейские лечебные заведения и обозы разных учреждений. Колонна генерала Беляева должна была дви­гаться по путям севернее большого тракта, держась на высоте колонны генерала Бордзиловского, а колонна обозов, с небольшим прикрытием, по большому тракту, за левой колонной. Предполагалось, что голова глав­ных сил армии достигнет линии города Красноярска к вечеру 4 января и 5-го перейдет в район сосредоточения; колонна генерала Бангерского должна была подойти к тем же пунктам на сутки позднее.

Приказ генерала Войцеховского отнюдь не перечислял всех мелких частей и особенно учреждений и обозов, достигших к 1 января линии города Ачинска. Огромные обозы смешанного состава, никому не под­чиненные или утерявшие связь со своими высшими соединениями, двигались самостоятельно по путям армейских колонн. Они заполняли дороги и места ночлегов, следуя и располагаясь без всякого порядка, затрудняя до крайности поддержание связи и боевой готовности стро­евых частей. Боеспособный элемент буквально тонул в хаосе, ими со­здаваемом.

Временами положение становилось настолько угрожающим, что штаб Уфимской группы вынужден был отдать приказ — принять все меры, до применения оружия включительно, чтобы не допустить посторонние обозы на путь движения группы. Приказ остался на бумаге, ибо движение на обоих путях — по полотну железной дороги и по большому тракту — сделалось стихийным и потребовалось бы расстре­лять тысячи людей и лошадей, чтобы остановить эту живую лавину. И хотя генерал Войцеховский требовал в своем приказе расформирования и объединения всех мелких частей и обозов, в обстановке форсирован­ного движения об этом нечего было и думать. Упорядочить движение и создать что-либо стройное из великого хаоса удалось лишь в малой степени.

Наиболее характерной особенностью приказа генерала Войцехов­ского явилось указание на полную перемену фронта. С этого момента командование видит своей главной целью движение на восток, сооб­разно с чем дано и наименование колонн. Главная опасность усматри­валась также с востока и отчасти с юга, со стороны Минусинска. Од­ной из причин такой неверной оценки явились неточные данные о главном враге армии — регулярных красных частях: приказ считал их на 100 верст дальше, нежели они оказались в действительности, и по­ставил в арьергард беззащитные обозы, почти без прикрытия. Большую роль в этом отношении сыграло, несомненно, исчезновение 1-й армии; остатки ее к этому времени растворились в общей массе обозов, пере­став исполнять даже скромную, но столь необходимую роль наблюде­ния за красными. Преувеличенные опасения за Минусинское направ­ление явились следствием полной потери связи с 3-й армией. По­следняя, как выяснилось позднее, шла от Щегловской тайги почти на линии арьергардов 2-й армии, в 50—60 верстах южнее железной до­роги. Благодаря быстрому движению и отсутствию хороших дорог с юга на север штаб 3-й армии не смог установить связи ни с генералом Каппелем, ни с ближайшими частями 2-й армии. Вечером 2 января ядро корпусов и штаб 3-й армии находились уже почти на переход восточнее тракта Ачинск—Минусинск. Отсюда генерал Барышников пытался установить связь по телеграфу с Ачинском, но к этому време­ни Ачинск был уже занят авангардом Красной армии. Не имея ника­ких сведений о штабе генерала Каппеля и 2-й армии, генерал Барыш­ников решил идти на сближение с ними, наметив для этого ст. Кемчуг, куда вели сравнительно хорошие дороги.

*   *   *

На марше от Ачинска до Красноярска 8-й дивизии были назначены ночлеги: 2 января — деревни Козулинское, Чернореченское; 3-го — Кемчуг, Большой Кайдан; 4-го — ст. Кача; 5-го — Красноярск и 6-го — ст. Сорокине, деревни Матальская, Лопатине — в районе, назначенном для сосредоточения армии. Приказ о движении был получен 1 января в городе Ачинске, куда дивизия прибыла после безостановочного дви­жения от Щегловской тайги, особенно тяжелого до выхода на большой тракт, когда пришлось двигаться по скверным, плохо укатанным доро­гам, в сильно пересеченной местности. При выходе из Ачинска, где был дан большой привал, шедший в арьергарде полк был атакован красны­ми, наступавшими вдоль железной дороги с запада. Этим в корне раз­рушались представления о безопасности со стороны регулярного крас­ного фронта, однако высшие штабы склонны были приписать эту атаку местным партизанам, подошедшим к Ачинску с юга.

В течение трех последующих дней движение и ночлеги дивизии про­изводятся строго по приказу. На этом участке своего крестного пути армия снова втягивается в тайгу, правда не столь дикую и неприступную, как Щегловская, но с единственной, по существу, годной для движения дорогой — большим Сибирским трактом. Снова погружаемся в неверо­ятный хаос, созданный множеством никем не управляемых обозов. Не­смотря на все принимаемые меры, на каждом мелком перекрестке стра­даем от вклинивания посторонних частей, расплываемся на ночлегах, в полном бессилии поддержать хотя бы относительный порядок и боевую готовность. Движемся большею частью непосредственно по полотну железной дороги, лишь изредка съезжая на грунтовый путь там, где до­пускает тайга и рельеф местности. Обгоняем массу неподвижных, точно застывших эшелонов, последние русские поезда; в Красноярске, где со­средоточена в это время Польская дивизия, — уже хвост чешских эше­лонов. Вереница саней вынуждена лавировать между поездами, занима­ющими оба пути; иногда тот или другой поезд вдруг начинает двигаться и, если сзади не успевают вовремя предупредить, десятки саней с людь­ми и конями летят под откос. На ночлегах мелкие населенные пункты и железнодорожные станции переполнены до отказа. Неожиданно натал­киваемся здесь на конные части, которые должны были двигаться зна­чительно южнее; приказы явно не выполняются. Одновременно претен­дуют на свое место под кровом и те, кто не упомянут ни в одном приказе. Но под крышей зачастую нет места даже для больных и жен­щин, поэтому большинству приходится коротать морозные ночи на ули­цах, у костров.

Вечером 3 января дивизия достигла ст. Кемчут. Впервые не прибыл своевременно на ночлег обоз штаба дивизии: днем на одном из пере­крестков волна обозов отрезала его и вынудила свернуть на большой тракт, где он затерялся в общей медленно движущейся массе обозов. Прибыл он на ст. Кемчуг только утром 4-го, после безостановочного суточного движения, в то время как части дивизии начинали новый переход. Пришлось дать обозу большой привал. Через час после отъез­да штаба Кемчуг был атакован и занят красными, и обоз погиб, оста­вив всех чинов штаба с тем, что они имели на себе.

Поздно ночью в Кемчуг прибыл начальник 3-й Оренбургской Каза­чьей бригады генерал М.122 М. со своим маленьким штабом и ночевал в занятой нами хате. Мне неоднократно за время Гражданской войны приходилось сталкиваться с генералом М., и всякий раз наши встречи оканчивались каким-нибудь несчастьем. Повторялось это с такой регу­лярностью, что мы оба обратили на это внимание, и в ночь на 4-е я не мог не подумать, что очередное несчастье не за горами. Но даже и эта мысль не омрачала удовольствия видеть генерала М., одного из первых оренбургских партизан, обаятельного по внешности и характеру, мо­лодого и полного сил. Утром 4-го оба штаба уходили из Кемчуга одно­временно. В тот момент, когда я, уже одетый для похода, делал после­дние распоряжения, внезапно раздался выстрел: генерал М., находясь в двух шагах от меня, сумел незаметно вынуть наган и выстрелить себе в сердце. Общее несчастье и личное горе сломили мужественного бой­ца. За время похода полностью погиб один из его полков, другой по­нес огромные потери, что угнетающе подействовало на генерала М. Через минуту он умер, с трогательными словами любви к жене и ребенку, затерявшимся где-то в обреченной линии русских эшелонов. Так трагически закончилась наша последняя встреча...

За несколько минут до отъезда штаба дивизии в Кемчуг неожидан­но прибыл штаб 3-й армии. Опасаясь появления красных у Кемчуга раньше, чем подойдут его отходящие части, генерал Барышников об­ратился с просьбой — прикрыть Кемчуг силами 8-й дивизии. Однако к этому времени даже последние повозки частей успели скрыться из вида и повернуть их с пути вдоль полотна железной дороги было фи­зически невозможно. Через полчаса после выхода штаба дивизии со стороны ст. Кемчуг послышался ружейный и пулеметный огонь. Опа­сения генерала Барышникова сбылись — станция была захвачена крас­ными, и сам он со штабом спасся чудом.

Следующий пункт для ночлега дивизии — маленький, бедный посе­лок при ст. Кача — оказался забитым людьми и повозками сверх вся­кой меры. С огромным трудом удалось поместить под крышу женщин и немногих больных, все остальные ночевали у костров. Сам я, совме­стно с командиром корпуса, нашел приют в хате, занятой сибирским атаманом и штабом генерала Волкова; удалось даже забыться на два-три часа, спрятав голову под стол и предоставив ноги в распоряжение всех проходящих.

5 января около 3 часов дня штаб дивизии прибыл на разъезд Минино — последнюю железнодорожную остановку перед Красноярском. К моему удивлению и тревоге, на разъезде оказались эшелоны штабов фронта и 2-й армии, которые, по предположениям, уже должны были пройти Красноярск. Около эшелонов видно было много саней, только что наспех собранных в окрестных деревнях: производилась разгрузка обоих штабов, поезда дальше не идут. Дело плохо. Нашел генерала Войцеховского в пустом уже вагоне, за картой, и узнал о событиях, разыгравшихся в Красноярске за истекшие сутки. К подходу армии Зиневич оказался уже отстраненным и арестованным; к власти стали большевики; с лихорадочной поспешностью и энергией организовыва­лась оборона города, и армия встретила уже открытого врага. Подойдя с колонной к Красноярску вечером 4-го, генерал Петров не решился в темноте атаковать город и ночевал в районе деревни Минино. Утром 5-го колонна повела атаку на город и железнодорожную станцию. Гар­низон Красноярска, усиленный свежими формированиями из рабочих дружин, оказал упорное сопротивление. Несмотря на отсутствие артил­лерии и недостаток патронов, пехота ворвалась в город и заняла стан­цию. Оставалось проявить еще небольшое усилие, чтобы окончательно очистить город, но неожиданное появление бронепоезда, по некоторым данным — польского, внесло смятение в ряды атакующих; странную роль сыграл начальник особых отрядов полковник Макри, отдавший приказание об отходе без всяких видимых оснований. Атакующие ча­сти поспешно отошли, не успев даже вынести своих раненых; запас­ной батальон ижевцев, имевший в строю 680 человек, вывел из боя только 380; понесла большие потери и пехота 4-й дивизии; конница завязла в снегу и сделать ничего не могла. Решено было атаки не повторять и выждать подхода других частей 2-й армии, тем временем очистить эшелоны обоих штабов и перейти на санный обоз.

Не получив никаких приказаний для следующего дня, я отдал приказ о ночлеге в районе деревень Минино и Зимине: штаб дивизии, 29-й полк и Егерский батальон в деревне Минино, остальные полки — в деревне Зимине. Генерал Каппель со штабом, под прикрытием Екатеринбургской инструкторской школы и остатков Образцовой Егерской бригады, напра­вился также в деревню Минино; генерал Войцеховский решил на эту ночь вернуться в свой поезд. Здесь же, на разъезде Минино, наскоро был сфор­мирован санитарный поезд, куда посадили часть больных и раненых и большую часть семейств из обозов штабных эшелонов. Поезд был направ­лен в Красноярск, откуда начальник Польской дивизии полковник Румша обещал провести его на восток. Вскоре Польская дивизия была за­хвачена красными, и вместе с ней погиб последний русский эшелон.

*   *   *

В то время как 2-я армия пробивалась к Красноярску через тучи сво­их обозов, двигаясь вдоль железной дороги и севернее, остатки 3-й ар­мии блуждали южнее железной дороги. 2 января генерал Барышников сделал неудачную попытку войти в связь с генералом Каппелем через Ачинск, уже занятый красными, после чего решил вести части к желез­ной дороге. В сравнительной близости к полотну железной дороги шла большая конная группа, состоявшая из нескольких казачьих полков, кон­ного полка Ижевской дивизии и остатков 11-й Уральской стрелковой дивизии123, посаженных на коней. Действуя необъединенно и без всяко­го руководства, группа неоднократно выходила к железной дороге, но всякий раз с запозданием, находя намеченные пункты занятыми крас­ными, и снова уходила на юг, теряя время и последние силы на обход по бездорожной лесистой местности. Часть казаков митинговала, разда­вались голоса за сдачу, однако наиболее энергичные и непримиримые шли вперед и увлекали колеблющихся на новую попытку пробиться. Положение казалось особенно трагичным днем 4 января, когда кончи­лись неудачей несколько попыток выйти к железной дороге. После бес­конечного блуждания в лесу, без сна, без пищи и отдыха, большей части группы удалось, наконец, к утру 5-го выйти на полотно дороги восточ­нее станции Кемчут, откуда красные в течение 4-го вперед не продвину­лись. Ижевский конный полк, оказавшийся всего в 3 верстах от ст. Кемчуг, взял на себя прикрытие общего отхода.

Пехотные полки Ижевской дивизии, с остатками артиллерии, ут­ром 4 января находились на марше от поселка Рыбного к ст. Кемчуг. К полудню медленно двигавшаяся колонна остановилась оконча­тельно, пройдя примерно половину расстояния до станции; выяс­нилось, что Кемчуг занят красными и дальнейшее движение вперед невозможно. Обратный путь на Рыбный был прочно закрыт непре­рывным потоком обозов, занявшим всю длину и ширину дороги; что­бы идти назад, нужно было предварительно повернуть тысячи пово­зок; следовало также ожидать, что Рыбный уже занят красными, шедшими за ижевцами по пятам. Ввиду полного отсутствия дорог на восток от тракта Рыбный—Кемчуг, начальник Ижевской дивизии ге­нерал Молчанов решил вести части без дороги, по компасу, наметив конечным пунктом небольшую деревушку в 12—15 верстах восточ­нее Рыбного. Пришлось вновь бросить все сани, последние четыре орудия, остатки пулеметов и имущества. К вечеру каким-то чудом вышли прямо к намеченному пункту и после короткого отдыха во­зобновили движение в направлении на ст. Кача. После безостановочного суточного движения генерал Молчанов сосредоточил всю диви­зию у ст. Кача, образовав арьергард отходящей армии. В то время как 2-я армия сосредоточивалась в узкой долине северо-западнее Красно­ярска, остатки 3-й армии к вечеру 5 января растянулись вдоль же­лезной дороги между ст. Кача и разъездом Минино.

Большая часть армии погибла, однако, не дойдя до ст. Кача, раство­рившись между обозами и попадая в плен вместе с ними, не будучи в состоянии оказать какое-либо сопротивление.

 

Река Кан

 

Картина страшного разгрома армий под Красноярском нам, собрав­шимся в штабе 2-й армии в ночь на 7 января, представлялась еще мрачнее, чем она была в действительности. Генерал Войцеховский рас­полагал лишь отрывочными и неполными сведениями о судьбе частей армии, не представлял себе, чем он может располагать и какова бое­вая ценность спасшихся частей; ровно ничего не было известно о судь­бе всей левой колонны армии, хотя генерал Войцеховский и предпола­гал, что она успела переправиться через Енисей и уйти на восток; даже о судьбе генерала Каппеля стало известно только из моего доклада. С такими данными предстояло решать, что делать дальше; было ясно одно — надо уходить немедленно на восток, по пути собрать и приве­сти в порядок все, что можно) войдя в связь с частями, уже перешед­шими на правый берег Енисея. Путь отхода вдоль железной дороги, прямо на восток от района Чистоостровское—Есаулово, казался опас­ным, так как можно было ожидать сопротивления со стороны мест­ных партизанских отрядов, а главное — преследования из района города Красноярска. Опрос местных жителей установил, что существует еще один, зимний путь к городу Канску — вдоль рек Енисея и Кана, в обход угрожаемого участка пути. Однако этот путь был опасен в дру­гом отношении: ввиду поздней и необычайно мягкой зимы дорога по реке Кану, по-видимому, еще не проложена и направлением этим еще никто не пользовался.

Войцеховский предложил решить, куда идти. Я ответил, что части дивизии временно небоеспособны; неизвестно точно, сколько бойцов вышло; необходимо время, чтобы командный состав мог взять людей в руки, переформировать части и перераспределить остаток боевых при­пасов; желательно поэтому на ближайшие дни избегать всяких боевых столкновений и предпочесть преодоление естественных препятствий. По этим соображениям я высказался за путь по рекам; ко мне присоединился и командующий группой генерал Бангерский, на этом же решении остановился и генерал Войцеховский.

Принятое решение впоследствии оказалось совершенно неправиль­ным. Преследования со стороны Красноярска не было в течение не­скольких дней; головные части Красной армии, сравнительно слабого состава, буквально утонули в том море людей и повозок, которое оста­лось в районе Красноярска; город сам по себе, с огромными складами имущества, особенно артиллерийского, представлял собой слишком лакомую добычу, чтобы оставить его без надежного прикрытия. Крас­ноярский гарнизон, пестрого состава, со свежесформированными час­тями, мог действовать только накоротке и безусловно не был пригоден для операций в поле. Это делало наш отход вдоль железной дороги безопасным на несколько дней и избавляло нас от тягостей похода по реке Кан; однако в ночь на 7 января обстановка представлялась нам совершенно иначе, и всякое иное решение, кроме принятого, казалось невозможным.

*   *   *

Утром 7 января Уфимская группа, штабы и конвой главнокоманду­ющего выступили на север, следуя по левому берегу Енисея или же, временами, по льду реки. Впереди, применяя старые наименования, шла 4-я дивизия или то, что от нее осталось; затем 8-я, 12-я Ураль­ская124 и 2-я Уфимская конная125, на которой лежало прикрытие движения со стороны Красноярска, так как о выходе на этот же путь 3-й армии еще не было известно. Для ночлега назначены были: деревня Атамановское для 4-й дивизии, деревня Шиверская для 8-й и 12-й и посел­ки южнее последней — для Уфимской кавалерийской. Задержанный на пути генералом Войцеховским, я прибыл в деревню Шиверскую позднее других и, к моему удивлению, не нашел никого — части ушли на ноч­лег в деревню Атамановское. На мой запрос о причинах самовольного ухода командиры полков дали объяснение, что неисполнение приказа вызвано было отчасти стихийным желанием поскорее оторваться от противника, отчасти опасением, что конница не будет выполнять сво­ей задачи по прикрытию колонны. У меня не хватило духа потребо­вать от измученных людей возвращения в деревню Шиверскую, и я предпочел пойти на крайне неприятное объяснение с генералом Войцеховским; к тому же деревня Атамановское оказалась достаточно про­сторной, чтобы разместить всех прибывших.

Утром 8-го — короткий переход в деревню Подпорожное, располо­женную у устья реки Кан. Здесь нашли на большом привале 4-ю дивизию, что вынудило и нас остановиться на несколько часов. Проверка имевшихся раньше сведений о реке Кан установила окончательно, что путь по реке до Канска вообще существует и им изредка пользуются местные жители, но в текущем году по реке еще никто не проходил. Причина — мягкая зима. Кан, быстрая горная речка, изобилует порога­ми и замерзает окончательно только после сильных сибирских морозов. Местные жители выражали сомнение в возможности прохода, так как считали, что мы не сможем одолеть порогов, где под снегом струится вода; безусловно были непроходимы пороги у устья реки, но их можно обойти, пересекая огромную лесистую сопку, занявшую весь угол между Енисеем и Каном; дальше по реке обходы порогов были абсолютно не­возможны по характеру берегов. Ближайший населенный пункт вверх по реке — деревня Барга — находился примерно в 80 верстах от Подпорожной по прямой линии, причем единственная имевшаяся у них ста­рая переселенческая карта указывала деревню Баргу на правом берегу реки; впоследствии мы нашли деревню на левом берегу.

Картина открывалась невеселая, но выхода у нас не было. Возвра­щаться назад, чтобы выйти к железной дороге, особенно теперь, после потери двух суток, было поздно; оставалось идти вперед. Вскоре после полудня 4-я дивизия выступила из деревни Подпорожное, имея в голове колонны генерала Каппеля с его конвоем. 8-я дивизия начала движение через три часа, в предположении, что 4-я дивизия, прокла­дывавшая дорогу по целине, успела уже выиграть достаточное простран­ство. Начался медленный, утомительный подъем в гору по плохо ука­танной дороге. День на редкость теплый; падал небольшой снежок. Уже в полной темноте поднялись на вершину горы и здесь надолго остано­вились: впереди застыл неподвижно хвост 4-й дивизии. Командирован­ный на разведку офицер вернулся и доложил, что в голове колонны движение почти остановилось: люди и повозки тонут; продвижение было успешно, хотя и требовало огромных усилий, при дневном свете, ночью же приходится находить сухие места под снегом ощупью; кое-где вода струится во всю ширину реки, и там люди и лошади идут по колено в воде; идущие в голове высказывают сомнение в самой возмож­ности дальнейшего движения.

Оставалось терпеливо ждать, пока очистится дорога, остановившись на горе так, как двигались, ибо сход с дороги в дремучем лесу невоз­можен. На душе — гнетущее чувство сознания своей полной беспомощ­ности; оставалась только надежда на чудо — на внезапный и лютый сибирский мороз. Около 8 часов вечера небо начало проясняться, сквозь верхушки высоких сосен выглянул неполный лик луны, и желанный мороз, крепкий и беспощадный, спустился на непокорную речку. Вдоль дороги появилась линия костров, но спать никто не мог — слишком холодно. В полночь с реки пришла записка генерала Каппеля, адресо­ванная генералу Войцеховскому и для сведения старших начальников. Люди в голове колонны на грани отчаяния, и генерал Каппель выска­зал соображение о необходимости бросить все сани, посадить людей верхом, оставив в деревне Подпорожное всех раненых, больных и жен­щин, как это было сделано в Щегловской тайге. Я хорошо знал, что эта мера для нас психологически неприемлема: в частях остались только те, кому пути назад нет, и никто не пожелает оставить позади беспомощ­ных людей. Вместе с тем я надеялся, что утром, особенно после моро­за, движение пойдет гораздо быстрее и легче. Нужно было воспрепят­ствовать рекомендуемой генералом Каппелем мере, и я решил вернуться в Подпорожное и настоять перед генералом Войцеховским выждать с решением до утра. Командующий армией оказался того же мнения, и убеждать его не пришлось.

Бесконечная, томительная ночь прошла в ожидании, в попытках согреться и задремать. За час до рассвета последние повозки 4-й диви­зии исчезли, и с первыми лучами ясного, морозного дня мы оказались на льду реки.

*   *   *

К этому времени голова колонны, по-видимому, продвинулась зна­чительно вперед, и начало нашего движения по реке пошло с большой быстротой. Утреннее солнце осветило своеобразную картину. Ровная, белая лента реки Кан, шириною в 200—250 шагов, вьется между двух обрывистых, поросших вековым лесом стен, подобно бесконечному белому коридору. Высокие холмы по обоим берегам временами отхо­дят от реки, иногда же нависают над самым руслом. На всем протя­жении от устья Кана до деревни Барги нигде не удалось заметить ни малейшего прорыва в этих стенах, куда мог бы проскользнуть человек; все двигавшиеся по реке тысячи людей и лошадей оказались заперты­ми более прочно, чем если бы они попали в самую надежную тюрьму.

Узкая дорога через Щегловскую тайгу казалась тягостной, стесни­тельной, связывавшей по рукам и ногам. Открывшаяся перед нами величавая, Богом созданная дорога сверх того устрашала. Можно было надеяться, что под соединенными усилиями тысяч решительных людей Щегловское дефиле разорвется и даст выход запертому в нем людско­му потоку; здесь, при спуске на Кан, можно было поставить старую, всем известную надпись: «Оставь надежду, входящий сюда». Эти две стены лесистых гор, покрытых снегом, пробить не смог бы никто.

По белому полю реки местами выступали огромные красноватые пят­на, подобные ржавчине: здесь пробилась на поверхность незамерзшая струя воды; дорога шла, извиваясь, обходя эти опасные места. Сейчас они были безвредны, так как легко видны, но ночью голова колонны должна была ощупывать их с большой осторожностью. Становилось понятным, почему нас заставили просидеть на горе целую ночь.

Через два-три часа после спуска на лед штаб дивизии, шедший в голове, догнал хвост 4-й дивизии, и движение сразу замедлилось. Ста­ло очевидным, что проложенная и укатанная дорога кончилась и те­перь нужно идти с той же скоростью, с какой головные люди прокла­дывали свой опасный путь.

Около 11 часов сделали привал, рассчитывая легко наверстать поте­рянное время, быстро двигаясь по проложенной дороге. Штаб остано­вился у обрыва северного берега реки, под ярким, но не греющим сол­нцем. Разложили костры, согрели чай из растопленного снега, «завели» пресные блины и с наслаждением съели скудный, но горячий завтрак на тридцатиградусном морозе.

Пока мы отдыхали, голова колонны сделала, видимо, очень неболь­шой прогресс, так что потерянное нами пространство было быстро выиграно и мы должны были принять общий медленный темп движе­ния. До сих пор колонна шла в большом порядке — все на своих ме­стах, очень мало отставших в головных частях. Около 3 часов дня вдоль колонны 8-й дивизии потянулась разрозненная линия всадников: шла Уфимская кавалерийская дивизия. Утомленная, видимо, общим медлен­ным движением и частыми остановками, конница решила продвигать­ся параллельно, но скоро перешла на общую дорогу, вызвав разрывы в частях и общий беспорядок. Вслед за тем вся эта смешанная масса, надвинувшись вплотную на 4-ю дивизию, пошла уже двумя, а иногда тремя колоннами, пролагавшими самостоятельные пути. С наступлени­ем темноты не было уже возможности различить, где и какая именно часть движется, и управление движением фактически прекратилось.

Перед вечером неожиданно наткнулись на странную находку; на уступе северной скалистой стены приютилась маленькая охотничья избушка; в ней — грубо сложенный очаг, чтобы приготовить горячую пищу для нетребовательного заблудившегося охотника. Это было един­ственное «жилье», встреченное нами на всем пути от деревни Подпорожное до деревни Барги.

С наступлением темноты пошел снег и сразу же потеплело. Окру­жающие скалы и лес приняли фантастические очертания. Бесконечные вереницы людей и повозок двигались теперь в странной тишине, наве­янной усталостью и жутким молчанием величавой природной декорации. Медленное, монотонное движение начинало усыплять, усталый взор напрасно искал какого-нибудь просвета впереди, за каждым по­воротом реки рисовались огни деревни; и вскоре они действительно замелькали по обоим берегам реки, а слух ловил лай собак и другие знакомые звуки человеческого жилья. Но вскоре огни исчезали, звуки расплывались, а впереди, в бесконечной смене, появлялись новые по­вороты и извилины капризной горной речки.

Вероятно, я задремал с открытыми глазами и не заметил, как мой крупный, широко шагавший конь вынес меня к голове колонны. Впе­реди — только два-три десятка всадников и ни одной повозки, и я двигался теперь по узкому, рыхлому следу, только что проложенному в девственном покрове реки. Конь шел медленнее и осторожнее по не­верной дороге и вскоре начал останавливаться; чтобы облегчить его, я решил чаще спешиваться, но каждый шаг по рыхлому снегу тотчас же напоминал мне, что я и сам безмерно устал; сказывалось недосыпа­ние — за последние пять ночей спал в среднем не более двух-трех ча­сов. После нескольких попыток протащить вперед и себя, и не желав­шего идти коня я в изнеможении свалился у дороги, поднялся и снова упал; ни сил, ни желания еще раз подняться; почувствовал, что начи­наю засыпать. Бесконечная усталость и апатия давили на плечи, на ногах — точно свинцовые подошвы. Тщетно оглядывался на проходя­щих и не мог различить ни одного знакомого лица.

Неожиданно из темноты показалась фигура всадника с заводной лошадью; кто-то спрыгнул ко мне и помог сесть на свежую лошадь; всадник оказался офицером конного дивизиона 8-й дивизии. Покачи­ваясь и держась в седле исключительно силой воли, я смог проехать еще несколько сот шагов. Выручил новый сюрприз. Шедшие в голове дви­жения люди наткнулись на какую-то изгородь и небольшой сарай, при­ютившийся на уступе скалистого берега. Немедленно был разведен костер, и появился неизбежный кипяток. Когда мы добрели до сарая, костер уже весело трещал и чай был готов. Чьи-то дружеские руки подняли меня к костру, другие протянули чашку мутного чая и кусо­чек сала, и через несколько минут я ожил.

Было, по-видимому, около полуночи, когда после короткого отдыха я возобновил движение. Небо прояснилось, стало вновь необычайно холодно. После остановки ехал с группой случайно собравшихся людей, среди коих — генерал П. с женой; оба едут верхом на импровизиро­ванных седлах: сани их примерзли к дороге во время одной из вынуж­денных остановок, и их пришлось бросить. Всякое представление о пройденном пространстве давно уже было утрачено, и мы ожидали появления деревни Барги за каждым поворотом реки. Повторились те же галлюцинации, что и накануне вечером, но на этот раз лай собак и крик петухов слышал не только я, но и все окружающие. Тщетно за­глядывали мы в каждую расщелину, в каждую складку высокого пра­вого берега реки, где наша карта указывала деревню Баргу, все напрас­но — звуки исчезали, и перед нами оставались только неприступные берега и белое поле реки. Около 3 часов утра рельеф левого берега реки начал смягчаться, русло расширилось, и мы подъехали к деревне Барге. Слишком утомленный, чтобы ощущать какое-нибудь радостное чувство, зашел в первую попавшуюся хату и почти без чувств повалился на при­готовленную кем-то солому...

 

*   *   *

 

Растянувшиеся части продолжали подходить к деревне Барге до полудня 10 января; отдельные повозки прибыли значительно позднее. Переход Уфимской группы от деревни Подпорожное до деревни Барги занял от 36 до 48 часов. Тяжелее всего он был для 4-й дивизии и конвоя генерала Каппеля, прокладывавших дорогу по целине. Трудная сама по себе задача становилась невозможной там, где головные всад­ники вступали в полосу незамерзшей воды. Пропитанный водой снег обращался в месиво, мгновенно замерзавшее и резавшее ноги коней. Полозья саней, попавших в такую полосу, примерзали при первой же остановке, и нужны были крайние усилия людей и лошадей, чтобы сдвинуть их с места. Очень часто при этом сани отрывались, и прихо­дилось их вновь привязывать, что в темноте и на тридцатиградусном морозе было мучительной операцией; множество саней пришлось бро­сить, переводя их пассажиров на соседние сани или сажая верхом. Были случаи, когда зазевавшийся или задремавший возница попадал в откры­тую полынью; так случилось с одним из стрелков Егерского батальона 8-й дивизии; догадливые товарищи по роте влили в него бутылку сквер­ного, но крепкого рома, обернули в сухое тряпье и благополучно до­везли до Барги.

Особенно тяжело было во вторую ночь, когда усталость людей и лошадей дошла до предела; люди засыпали и в санях, и в седлах. Жес­токий холод заставлял спешиваться и гнал из саней, и засыпавшие на ходу люди неизбежно попадали в воду и промачивали валенки. Не ду­маю, чтобы кто-нибудь остался необмороженным в эту ночь; у боль­шинства пострадали ноги. Сильнее всех поплатился генерал Каппель, застудивший легкие и обморозивший обе ноги, что вызвало его смерть две недели спустя. В этом же аду двигались наши больные и раненые, женщины и даже дети...

Мы проложили по реке хорошо обозначенную, укатанную и безопас­ную теперь дорогу. Шедшие за нами части 3-й армии потратили на весь путь всего 12—14 часов, не испытывая особых неудобств и лишений.

Переход по Кану тяжело отозвался на состоянии дивизии. Еще не оправившись после разгрома у Красноярска, части подверглись новому испытанию, выведшему из строя большое число людей обмороженны­ми. Длинный неведомый путь впереди представлялся теперь особенно грозным и чреватым всякими лишениями. Суровая сибирская зима впервые дала себя почувствовать и оказалась страшнее, чем мы ожида­ли. На следующих переходах поступили донесения о добровольно от­ставших людях, хотя число их было незначительно. Лично я пришел к убеждению, что к подобным экспериментам без крайней необходимо­сти прибегать больше не следует: суровая природа сильнее нас и страш­нее возможных встреч с противником.

В ночь с 10 на 11 января 8-я дивизия имела ночлег в деревне Филипповке (Высотина), откуда предполагалось свернуть на Канск вдоль железной дороги и большого тракта. Однако с выходом к железной дороге у ст. Заозерная выяснившаяся обстановка заставила генерала Войцеховского изменить направление.

К этому времени левая колонна 2-й армии, в командование коей вступил генерал Вержбицкий, двигаясь благополучно вдоль большого тракта, достигла линии реки Кан, к югу от города Канска. Вслед за нею продвигалась сводная колонна под общим начальством генерала Саха­рова, в состав которой вошли остатки Степной группы, 1-й кавалерий­ской дивизии, Енисейской казачьей бригады и несколько мелких час­тей. Сведения, собранные этими колоннами при движении от Крас­ноярска, определенно установили, что район Канска сильно занят; здесь сосредоточены были несколько партизанских отрядов, к которым при­соединился гарнизон Канска и население ближайших деревень. В зада­чу этой пестрой группы не входила, по-видимому, попытка остановить отходившую на восток армию: их желание ограничивалось только ох­раной своего района от ограблений и экзекуций, коим местное насе­ление подвергалось раньше. От Канска оборонительная линия спуска­лась на юг по реке Кан, примерно до района деревни Аманаш. Наступление головных частей колонны генерала Вержбицкого встрети­ло упорное сопротивление на заранее подготовленной позиции и было отбито с потерями; на следующую ночь пришлось прорываться в про­межуток между населенными пунктами.

Не желая без крайней надобности подвергаться потерям, генерал Войцеховский приказал Уфимской группе обойти укрепленный парти­занский район, двигаясь на деревни Бородино, Усть-Ярульская, Подъянда и далее на деревню Александровка. По-видимому, генерал Войцеховский считал возможным пойти на некоторую потерю времени, так как армия вышла уже в район, занятый чешскими эшелонами; шед­шая в хвосте Польская дивизия к этому времени была сосредоточена главными силами у ст. Клюквенная и должна была принять на себя первый удар красных, при движении их от Красноярска на восток.

Двигаясь беспрепятственно, Уфимская группа к вечеру 13-го сосре­доточилась в огромной деревне Александровке, в 20—25 верстах севе­ро-восточнее деревни Подъянды, и здесь впервые за два последних месяца имела полную дневку. Был дан больше чем полный отдых: боль­шинство людей получило баню, о которой начинали забывать и кото­рая была так необходима ввиду свирепствовавших в рядах армий всех видов тифа.

На 15 января был приказан переход в деревню Тинское, лежащую на большом тракте. Ввиду значительной величины перехода — около 50 верст — намечался на второй половине пути большой привал. Ос­тановка произошла, однако, значительно раньше. Пройдя около 20 верст от деревни Александровки, колонна остановилась в маленькой пересе­ленческой деревушке, чтобы пропустить части 3-й армии, шедшей на­перерез нашему движению. Через несколько минут после остановки я был вызван к генералу Войцеховскому; в его хате, кроме него, я нашел генерала Бангерского и начальника штаба армии генерала Щепихина126. Генерал Войцеховский объяснил неожиданную задержку, сообщив, что 3-я армия и сводная колонна генерала Сахарова решили идти по ряду переселенческих пунктов, разбросанных в тайге южнее железной до­роги. Путь этот должен был вывести на большой тракт где-то около Нижне-Удинска, но где именно, точно никто не знал. Генерал Войце­ховский объявил собравшимся, что, ввиду временной небоеспособности частей и возможности встретить на большом тракте крупные пар­тизанские отряды, он решил с Уфимской группой свернуть на дорогу 3-й армии; по-видимому, его пугала перспектива прохода через район грозного Тайшета.

Оценить достоинства и недостатки принятого генералом Войцеховским решения было нетрудно. Еще накануне в деревне Александровке я знал о южном направлении и приказал собрать все сведения о нем; разведка установила возможность движения по нему, однако с боль­шими трудностями. На некоторых участках пути зимой движение не производилось на расстоянии 60—70 верст, поэтому предстояло про­кладывать дорогу по целине или же делать длинные обходные движе­ния. Район был слабо населен и беден продуктами и фуражом. Было ясно, что идущие впереди части заберут в населенных пунктах все, что там имелось, а мы обрекались на хроническую голодовку, при неизбеж­ных ночлегах в поле, у костров. Впечатления от перехода по реке Кан были еще слишком свежи в памяти, и я доложил командующему ар­мией, что категорически отказываюсь вести дивизию за 3-й армией.

Отказ выполнить оперативный приказ генерала Войцеховского был более чем опасен; всего два месяца назад он собственноручно застре­лил командира корпуса за подобный поступок. Но в данном положе­нии иного выхода я не видел... Последовало горячее и неприятное объяснение, и я ушел к себе, ожидая вслед, в лучшем случае, приказа об отрешении от командования. Большой привал окончился, и приказ не прибыл. Дивизия возобновила движение на Тинское; за ней высту­пили остальные части Уфимской группы и штаб 2-й армии.

Поздно ночью прибыли в деревню Тинское и нашли ее занятой Добровольческой бригадой, шедшей в хвосте колонны генерала Вержбицкого. Ночевать пришлось в большой тесноте, но в дальнейшем по­добное совместное расквартирование уже не повторялось. Войдя в связь с колоннами, генерал Войцеховский упорядочил движение; Уфимская группа двигалась за колонной генерала Вержбицкого, примерно в по­лупереходе, в соответствии с расположением населенных пунктов. Бла­гополучно миновали сожженную деревню Бирюсу и мирный теперь Тайшет — места бесчисленных партизанских налетов на железную до­рогу и схваток их с чехами. Села по тракту казались вымершими, что не могло не отражаться на нашем снабжении. В районе деревни Бирюсы мы обогнали последний собственно чешский эшелон и вновь поставили некоторую преграду между собой и преследующими крас­ными частями, что было крайне важно в связи с теми препятствиями, которые обрисовались на нашем пути.

 

От Кана до Иркутска

 

С выходом к железной дороге штабы генералов Каппеля и Войце­ховского получили возможность несколько ориентироваться в общей обстановке путем сведений, собранных у чехов и железнодорожников. Полная темнота, в которой до сего времени шло движение армии, несколько рассеялась, но открывшаяся картина была малоутешитель­ной. Окончательно выяснилась не только полная потеря всего тыла, но и явная его враждебность к армии. Предательский арест Верховного Правителя и образование Политического центра в Иркутске не остав­ляли сомнений в том, что ждет армию на ее дальнейшем пути. Поло­жение в самой стране, вне Иркутска, было еще хуже, так как здесь повсюду царили партизаны, склонные признать только настоящую крас­ную власть, без всяких розовых оттенков. Следовало ожидать со дня на день официального водворения советской власти на всем простран­стве до Байкала. Вместе с тем отпадала всякая надежда на какое-либо содействие со стороны так называемых союзников и их единственной реальной силы — Чешского корпуса.

При всей сложности и неблагоприятности обстановки наше поло­жение и наши возможные планы на будущее выяснились окончатель­но. Армия потеряла верховное возглавление и всякую связь со страной, которую еще вчера только была призвана защищать. Без боевых при­пасов, денег и продовольствия, перегруженная больными, пораженная свирепствующим в ее рядах тифом, преследуемая смертельным врагом, она должна была теперь прокладывать себе дорогу силой, в поисках безопасного клочка земли, который смутно обрисовывался где-то за Байкалом. Следовало спешить, насколько допускали силы людей и ло­шадей, чтобы, с одной стороны, предупредить организацию и усиление враждебных армии элементов на пути к Байкалу, с другой — поставить возможно большее количество медленно ползущих чешских эшелонов между арьергардом армии и регулярными красными частями.

Вечером 19 января Уфимская группа достигла деревни Алзамайское, где на следующий день имела дневку. К этому времени окончатель­но выяснилось, что первая попытка остановить и разоружить армию будет сделана в районе Нижне-Удинска, где сосредоточилось несколь­ко партизанских отрядов и вооруженных рабочих дружин. У ст. ук, в 15 верстах западнее Нижне-Удинска, спешно подготовлялась укреплен­ная позиция, замыкавшая выход из тайги, которая тянулась примерно от района Алзамайской до Нижне-Удинска. Район для обороны был избран удачно; он не допускал развертывания крупных сил для атаки; кроме того, атакующие части должны были предварительно сделать не менее трех переходов по тайге, с перспективой голодных и холодных ночлегов. Учитывая последнее обстоятельство, генерал Войцеховский приказал Уфимской группе свернуть от деревни Алзамайское на севе­ро-восток, с тем чтобы выйти кружным путем к деревне Хинкул, в 20 верстах восточнее Нижне-Удинска. 3-я армия должна была выйти в тот же район с юга, в то время как колонна генерала Вержбицкого прокладывала себе путь фронтальным движением вдоль дороги, исполь­зуя свое исключительное преимущество — действующие орудия Вот­кинской дивизии.

С 21 по 24 января колонна генерала Бангерского со штабом армии обогнули полукруг от деревни Алзамайское до Нижне-Удинска, следуя по ряду мелких переселенческих деревушек — Катарма, Гродненский, Широкове, Щипицыно, Коксатайская, заброшенных в глухой тайге и живших мирной жизнью, бедных и фуражом и продовольствием. На пути выяснилось, что прямой дороги от деревни Коксатайской к дерев­не Хинкул в зимнее время нет, что заставило колонну свернуть на Нижне-Удинск, занятый уже нашими частями. Накануне генерал Вержбицкий атаковал красный заслон у ст. Ук и после короткого боя разбил его наголову. Нижне-Удинск был занят уже без боя, так как красные очис­тили город и большой тракт, спешно уходя в стороны от дороги. Почти одновременно вышли к Нижне-Удинску и части 3-й армии.

24 января больной главнокомандующий, чувствуя приближение смерти, назначил своим заместителем генерала Войцеховского, а гене­рала Сахарова — командующим 3-й армией. Через день генерал Каппель умер.

*   *   *

В Нижне-Удинске из перехваченной телеграммы стало известно, что красные организуют новую, более серьезную попытку остановить ар­мию. Иркутский совет, ставший к власти с 24 января, спешно выдви­гал к ст. Зима сильный отряд под командой товарища Нестерева; чис­ленность отряда определялась от 1 до 4 тысяч. Чехи допустили пользование железной дорогой для перевозки отряда Нестерева, потре­бовав только, при ведении боевых действий против белых, соблюдения трехверстной нейтральной зоны вдоль железной дороги.

Новый главнокомандующий организовал дальнейшее движение ар­мий тремя колоннами: 1) генерал Сахаров (остатки 3-й армии и Степ­ной корпус) должен был двигаться проселочными дорогами в 20— 25 верстах южнее большого тракта; 2) генерал Вержбицкий (южная и Тобольская группы и остатки 1-й армии) — следовать по большому тракту, имея задачей атаковать и уничтожить красный заслон у ст. Зима; 3) Генерал Бангерский (Уфимская группа) — следовать за колонной генерала Вержбицкого примерно в одном переходе.

На первом переходе от Нижне-Удинска я пережил тяжелый мораль­ный удар: с большого привала повернула назад и ушла в Нижне-Удинск конно-разведческая команда 30-го Аксинского полка, во главе с пра­порщиком Н. Сформированная исключительно из добровольцев, коман­да имела блестящее боевое прошлое, включавшее ряд конных атак на пехоту, силою до полка. Трудно было представить себе часть более стой­кую в боевом и моральном отношении, и ее неожиданная сдача ни­когда не была удовлетворительно объяснена. Впоследствии один из стрелков Аксинского полка, случайно застрявший в Нижне-Удинске, догнав свою часть, рассказал, что несчастных обезоруженных разведчи­ков водили раздетыми до белья по улицам города для общего посмея­ния и издевательства. Не трудно себе представить, какая судьба постиг­ла их в дальнейшем.

30 января генерал Вержбицкий атаковал отряд Нестерева. Красные заняли довольно сильную природную позицию в нескольких верстах западнее ст. Зима, успели возвести снежные окопы, полить их водой и сосредоточить большое количество огнеприпасов. После упорного боя, обойдя удачно левый фланг расположения красных, генерал Вержбиц­кий сломил их сопротивление. Неожиданное для обеих сторон появле­ние конного чешского полка в тылу красных обратило их поражение в полный разгром. Сам Нестерев со штабом и около тысячи красных Люйцов были разоружены и задержаны чехами, остальные рассеяны или перебиты.

2 февраля Уфимская группа имела в поселке Зима дневку, после­днюю до прихода в Забайкалье. С 3 февраля началось быстрое, безос­тановочное движение к последнему и, как казалось тогда, самому се­рьезному препятствию на пути армии — к Иркутску.

 

Иркутск и Байкал

 

После катастрофы у ст. Зима красные уже не пытались остановить армию вооруженной силой. Через посредство чехов было сделано не­лепое предложение о разоружении, получившее достойный ответ. Ос­тавшийся в их распоряжении недельный срок, потребный для прохож­дения расстояния от ст. Зима до города Иркутска, красные энергично использовали, чтобы организовать оборону Иркутского района по но­вому плану. Иркутск был спешно эвакуирован как новыми властями, так и большей частью свежеорганизованной военной силы. Руководи­тели перенесли свою ставку на Верхоленский тракт, развернув воору­женные отряды по Балаганскому тракту, вдоль правого берега реки Ангары; город Иркутск оставался на крайнем левом фланге располо­жения, флангового в отношении наступающей Белой армии. В то же время были приняты экстренные меры по обезвреживанию Иркутска изнутри; спешно разоружено все население, все подозрительные, с их точки зрения, арестованы; заключен договор с чехами о нейтрализации предместья Глазково, прилегающего непосредственно к ст. Иркутск и занимающего командующее над городом положение; этим большеви­ки обеспечили от обхода свой левый фланг. Спешно возводились снеж­ные окопы на западной окраине города, баррикадировались улицы и приспособлялись к обороне здания. Утром 7 февраля был убит адми­рал Колчак, чем большевики надеялись устранить один из главных по­будительных мотивов для атаки нами Иркутска. Нужно признать, что в этом они были правы: при малейшей надежде найти Верховного Правителя в городе армия атаковала бы Иркутск немедленно же с подходом к нему.

Вечером 7 февраля авангард 3-й армии, шедший в голове общего движения, внезапно в поселке Иннокентьевском атаковал и захватил два орудия и обоз красных, разгружавших военные склады. Немедлен­но же начальнику авангарда было вручено ультимативное требование начальника 2-й чешской дивизии о полной нейтрализации Глазковского предместья. В качестве мотива указывалось оградить от насилий се­мьи железнодорожных служащих, занятых перевозкой чешских войск.

В этот день 8-я дивизия, двигаясь из деревни Усолье в деревню Сухую вдоль реки Ангары, имела бой с группой красных, перешедших на левый берег реки у деревни Усть-Китой (Звереве). Красные ушли на правый берег, не оказав серьезного сопротивления.

На 8 февраля Уфимская группа получила задание занять деревню Усть-Куду на правом берегу реки Ангары и оставаться в ней до прохо­да на восток группы генерала Вержбицкого, сделавшей накануне не­удачную попытку выйти на Балаганский тракт в районе деревни Мальшинское. После короткой перестрелки деревня Усть-Куда была занята около 9 часов утра, и группа оставалась в деревне до поздней ночи, ведя перестрелку с появлявшимися по временам группами красных; со сто­роны противника действовали два легких орудия. Около 8 часов вечера неожиданно было получено приказание оставить деревню Усть-Куду и перейти в поселок Иннокентьевский, ввиду намеченного в эту ночь движения в обход города Иркутска.

К этому времени наша агентурная разведка и чешская информация установили окончательно факт расстрела Верховного Правителя. Выяс­нилось также отсутствие в городе значительных групп белых, нуждаю­щихся в нашей выручке; отпали соображения о материальной выгоде занятия города Иркутска, так как красные увели с собой абсолютно всех лошадей, а наличные перевозочные средства армии не позволяли поднять даже те склады, что были найдены в поселке Иннокентьев­ском. Отпадали, таким образом, все серьезные соображения в пользу атаки города, и в то же время увеличились опасения чешского вмеша­тельства — и не в нашу пользу — при первом удобном случае. Прихо­дилось также считаться с крайней ограниченностью наших огнестрель­ных припасов и возможностью контратаки красных. На совещании генерала Войцеховского со старшими начальниками 3-й армии все эти соображения склонили большинство к решению отказаться от атаки и обойти Иркутск с юга.

Генерал Войцеховский присоединился к мнению большинства и от­дал приказ начать обходное движение в ночь с 8 на 9 февраля. Наме­ченный путь шел вдоль железной дороги до моста через реку Иркут, где, в непосредственной близости от города, поворачивал по рекам Иркут, Кая на деревни Медведеве, Маркове и далее, огибая огромную лесистую сопку и выходя снова на большой тракт в нескольких вер­стах восточнее города Иркутска. Для прикрытия движения всех час­тей была оставлена в военном городке, непосредственно против запад­ной окраины города, Енисейская казачья бригада с двумя захваченными накануне орудиями.

Около 11 часов вечера дивизия начала движение от поселка Иннокентьевского, следуя за 3-й армией. Ночь была чрезвычайно холодной и, против обыкновения, с сильным ветром. Я продрог до костей и, чтобы хоть немного согреться чашкой горячего чая, задержался с частью штаба на несколько минут в деревне Маркове, благодаря чему оторвался от частей дивизии. На спуске к Ангаре по узкой лесной дороге произошла обычная задержка в движении, и когда мы, наконец, выбрались на от­крытое место, то увидели две уходящие по разным дорогам колонны. Полагая, что это одно из обычных разветвлений пути, мы направились за правой колонной и, как выяснилось позднее, попали на переселенче­скую дорогу, уклонявшуюся на юго-восток по ряду лесных хуторов. В надежде найти поворот налево двигались по ней до вечера, пока удаляю­щиеся паровозные свистки не убедили нас, что мы ушли далеко на юг. По счастью, уже в полной темноте удалось обнаружить едва заметный след зимнего пути, приведшего нас поздно вечером к ст. Михалево, где мы вынуждены были остановиться после суточного непрерывного движе­ния от деревни Усть-Куды. Части дивизии ночевали в указанном им рай­оне деревень Большереченская и Тальцы.

К вечеру 10 февраля Уфимская группа сосредоточилась в деревне Лиственичное, на берегу Байкала. Ночевавшие здесь накануне головные части 3-й армии в это время уже начали движение через Байкал.

*   *   *

Несложная обычно операция перехода через Байкал предстала на этот раз перед армией в ином виде. Лед на озере встал лишь незадолго до прибытия армии — исчез пар посередине, по наблюдениям мест­ных жителей. Еще никто в этом году не переходил Байкал, и ни один из опытных проводников не брался вести голову колонны непосредственно от деревни Лиственичное на поселок Мысовск. Лица, хорошо знавшие особенности причудливого Байкала, строение его льда и ни­чем не объяснимое периодическое появление трещин, рекомендовали продвинуться предварительно вдоль западного берега Байкала до дерев­ни Голоустное (45 верст) и только оттуда пересечь озеро, пройдя до Мысовска еще 45 верст. Это несколько удлиняло общий путь по озеру, но делало его безопаснее.

Еще более осложняла обстановку наша полная неосведомленность о том, что делалось по ту сторону Байкала. Чешские источники опре­деленно говорили, что накануне в районе Мысовска был бой, в резуль­тате которого поселок и станция оказались в руках сильной группы красных с артиллерией и бронепоездом. Приходилось также считаться с возможностью появления у деревни Голоустное сильного и весьма активного отряда партизана Карандашвили, который, по некоторым сведениям, еще накануне выступил с Верхоленского тракта в направ­лении на деревню Голоустное.

Произвести разведку льда не представлялось возможным, так как это потребовало бы не менее двух суток, между тем в деревне Лиственич­ное безостановочно прибывали новые части. Поэтому генерал Войце­ховский приказал 3-й армии выступить после полудня 10 февраля на деревню Голоустное, где переночевать, и 11-го пересечь Байкал по ли­нии Голоустное—Мысовск.

Наибольшую опасность при движении по озеру представляли вне­запно появляющиеся и столь же внезапно исчезающие трещины во льду. В предвидение этого головные части имели необходимый мате­риал для перекрытия трещин, однако применить его пришлось только однажды на всем пути до деревни Голоустное. К вечеру 10-го голова 3-й армии благополучно достигла деревни Голоустное, не обнаружив там противника.

11-го утром Уфимская группа выступила из деревни Лиственичное, и в то же время Ижевская дивизия, шедшая в голове 3-й армии, нача­ла движение поперек Байкала. Ижевцам пришлось прокладывать све­жий путь, идя по компасу; местные жители категорически отказались быть проводниками и помогли только определением положения Мы­совска на далеком рельефе гор восточного берега озера. Путь оказался исключительно трудным, так как почти все лошади шли на старых, стертых подковах, скользили и падали на каждом шагу, вызывая еже­минутные остановки. Движение шло крайне медленно; люди выбились из сил в непрестанных усилиях понудить несчастных животных идти вперед или поднять упавших. Живые вехи из брошенных лошадей от­четливо обозначили пройденный путь; одна только Ижевская дивизия оставила на льду около ста лошадей. Только с наступлением темноты дотянулась голова колонны до гостеприимного Мысовска, занятого пе­редовыми частями Японского экспедиционного корпуса.

Уфимская группа благополучно прошла участок пути от деревни Лиственичное до деревни Голоустное и после шестичасового большо­го привала, в ночь на 12 февраля, выступила на Мысовск. Пришлось преодолеть те же трудности, хотя и в меньшей степени, так как до­рога была рке обозначена и укатана шедшими впереди. На рассвете 12 февраля 8-я дивизия подошла к Мысовску, пройдя за сутки около 90 верст.

Ледяной поход окончился...

 

На походе

 

Весь поход с линии реки Томь до Байкала можно разделить на три периода, отличных друг от друга по особенностям движения, вызван­ным отчасти обстановкой, при которой движение происходило, отчас­ти использованием опыта первых недель похода. Первый период — от реки Томь до реки Енисея, второй — от реки Енисея до района горо­да Канска и третий — далее до Байкала.

Наиболее характерной особенностью первого периода являлось со­хранение некоторой видимости боевого фронта в сторону основного врага — регулярной Красной армии, со всеми особенностями его уп­равления. Армии отходили на широком сравнительно фронте в 70— 80 верст, получали определенные, точно формулированные задачи там, где командование было в состоянии поддерживать связь со своими колоннами. Конечная цель движения для главного командования еще не была ясна, так как отсутствовали точные сведения и о событиях в тылу, и о боеспособности своих частей. Катастрофа, пережитая 2-й и 3-й армиями в Щегловской тайге, исчезновение 1-й армии и восста­ния в тылу захватили главное командование врасплох. Управление фронтом чувствовалось лишь очень слабо, благодаря, быть может, осо­бенностям генерала Каппеля, личная доблесть которого не могла воз­местить отсутствия в нем умения разобраться в создавшемся хаосе, проявить необходимое предвидение событий и показать железную руку при водворении порядка. Следует сказать, однако, что задача была явно непосильной для ординарного человека, ибо расстройство в управлении армиями и корпусами дошло до предела, не завися от внутреннего порядка в самих частях, так как боеспособный элемент временами буквально растворялся в море обозов, шедших на восток хаотически, без приказов и определенной цели. В этом отношении следует особен­но выделить марш по Щегловской тайге, а также по лесистой местно­сти между Ачинском и Красноярском. Порядок при движении и на ночлегах на этих этапах пути можно определить кратко — хаос.

В промежутке между двумя лесными участками 8-я дивизия двига­лась самостоятельно, имея на большей части пути свою дорогу, по ко­торой шли лишь немногие посторонние части и обозы. Благодаря это­му можно было сохранить должный боевой и внутренний порядок в частях и даже несколько прибрать их к рукам, что было так необходи­мо после тяжких потрясений, пережитых в Щегловской тайге. Полки получали свои районы расквартирования, заранее отведенные кварти­рьерами, что облегчало снабжение продовольствием и фуражом. На походе удавалось также сохранить полный порядок, чем дивизия резко выделялась на общей хаотической картине похода.

На участке Ачинск—Красноярск все резко изменилось. Скопление обозов на обоих главных путях было таково, что строевые части букваль­но утонули в их стихийном потоке, и, несмотря на чрезвычайные усилия, не удавалось поддержать даже видимости порядка. Утром 3 января на моих глазах обоз штаба дивизии был отрезан и увлечен на другую доро­гу; мы вынуждены были предоставить его собственной участи, сознавая, что осталось только одно средство повернуть его на свое направление — открыть огонь по тем, кто пересекал нашу дорогу. Пытаясь оградить порядок движения в частях Уфимской группы, командующий группой распорядился не допускать никаких посторонних обозов на полотно железной дороги, назначенное для движения группы, применяя, если понадобится, оружие. Когда я при личной встрече спросил, действитель­но ли это имеется в виду приказанием, то получил в ответ неопределен­ное пожатие плечами. Было очевидно, что точное выполнение приказа­ния повлекло бы к гибели сотен своих же людей и в некоторых случаях все же не дало бы ожидаемых результатов.

Еще хуже было на ночлегах. При походном движении, особенно днем, удавалось удерживать под наблюдением хотя бы мелкие строе­вые части, до батальонов включительно; на местах ночлегов и это было невозможно. Мелкие населенные пункты, назначаемые приказом для ночлегов, еще задолго до прихода дивизии оказывались забитыми до отказа людьми и повозками. Нужно было бы и здесь применение ору­жия, до открытия огня включительно, чтобы очистить хоть несколько хат для больных и для семейств. Фактически во многих случаях это делалось, причем огонь, чаще всего пулеметный, открывался, разумеет­ся, в воздух, но результата своего обычно достигал, создавая невероят­ный хаос и подвергая «выселяемых» всем ужасам ночлега в лесу. В дивизии, однако, такой способ отвода квартир за весь поход не приме­нялся ни разу. Но чтобы не оставлять всех на открытом воздухе, у костров, и дать людям хотя бы небольшой отдых, приходилось вклиняться и распыляться среди ранее пришедших частей. Переполнение обычно доходило до таких пределов, что даже и на улицах невозмож­но было сохранить компактное расположение строевых единиц. Нече­го было и думать об организации обороны на таких ночлегах, и часто не имело даже смысла охранение, так как дороги оставались занятыми идущими всю ночь обозами. Наутро требовались особые меры, чтобы собрать и вытянуть в походную колонну рассеявшиеся роты и баталь­оны; в этом случае помогала сплоченность частей и боязнь людей от­стать от своего полка. Легко себе представить, что получалось при дей­ствительном нападении красных, хотя бы и незначительными силами, на такой квартиробивак. В этом отношении дивизия была счастлива: ее ночной отдых за весь поход ни разу не был нарушен красными. Атаки красных на беспорядочное скопление наших частей у ст. Кемчуг и в особенности в деревне Зеледеева окончились катастрофически.

До Ачинска полки дивизии двигались компактно, везя при себе весь свой тяжелый нестроевой груз в виде больных, раненых и семейств. На марше к Красноярску, в ожидании атаки с юга, обозы были отделены от строевого элемента, и этот распорядок оказался чрезвычайно благо­приятным для них утром 6 января, когда удалось весь небоевой состав выбросить вперед и тем избавить от тяжкой необходимости пробивать­ся сквозь красную завесу.

Во второй период, на участке пути между городами Красноярском и Канском, армии рассыпались на несколько колонн, предоставленных самим себе и зачастую не подозревающих о своих соседях. На поряд­ке движения сказалось очень остро поражение, понесенное в боях под Красноярском. Но уже со второго перехода удалось добиться некото­рой видимости порядка; дивизия шла по приказу, не перемешиваясь ни на походе, ни на ночлегах, за исключением части пути по Кану. В этом сказались первые усилия генерала Войцеховского стать ближе к частям и взять налаживание порядка в свои руки. В одном случае, тот­час после Красноярска, имело место невыполнение приказа со сторо­ны частей дивизии, но в дальнейшем это не повторялось ни разу. Ха­рактерные особенности этого периода — общая растерянность, вызванная отчасти отсутствием связи между колоннами и их изолиро­ванностью, стремление избегать столкновений даже со слабым против­ником и идти по линии наименьшего сопротивления.

Прорвавшись через оборонительную линию реки Кан, обе армии наконец объединились и вошли в связь друг с другом. Разъяснилась обстановка, установлен был в общих чертах план действий и конечная цель движения. Отсорились огромные обозы, неспособные части и уч­реждения, и состав армии свелся лишь к немногим строевым соедине­ниям. Благодаря этому управление армейскими колоннами упростилось и явилась возможность установить строжайший порядок на походе и на ночлегах. Те немногие мелкие части, коим удалось выйти из крас­ноярского окружения, были или расформированы, или включены в другие соединения и не могли уже осложнять или нарушать общий распорядок. В частности, для 2-й армии, разделенной на две колонны, порядок движения и ночлегов был определен рядом приказаний гене­рала Войцеховского, игравшего вообще доминирующую роль во всем походе. Заболевший после похода по реке Кан генерал Каппель теперь уже совсем не чувствовался в войсках. До Нижне-Удинска, со вступле­нием в главное командование генерала Войцеховского, обе армии при­держивались одного, общего для всех порядка.

Привожу сущность одного из приказаний генерала Войцеховского, отданного 17 января в деревне Вайроновское. Им указывалось: 1) за­регистрировать все части, входящие в колонны, мелкие расформировать или свести в более крупные; так же поступить и с учреждениями; 2) всем новым частям дать наименование и в приказах указывать их точ­ное место на марше; 3) весь небоевой элемент (больных и семьи) сводить в особые колонны; одиночным лицам реквизиции воспреще­ны. Общее наблюдение за выполнением указанного порядка возлага­лось на особое лицо (генерал Макри), стоявшее во главе специального отряда. Ему разрешалось сбрасывать с общей дороги все части и учреж­дения, не вошедшие в определенную колонну, не допускать их на ноч­леги и передавать в распоряжение ближайшей строевой части; водво­рять на места всех следующих или ночующих не по маршруту; принимать и разбирать все претензии от местного населения; аресто­вывать и направлять к командующему армией для повешения всех ви­новных в грубых нарушениях порядка реквизиции лошадей и продо­вольствия, а также и тех, кто реквизирует ненужные предметы; ему же было предоставлено исключительное право реквизиции у кооперативов.

***

Для лучшего понимания всех особенностей похода необходимо от­метить прежде всего наиболее характерную черту его, клавшую отпе­чаток на все стороны жизни армии, до боя включительно: это — спо­соб передвижения. Все без исключения передвигались на лошадях, верхом или в санях. Нет сомнения, что никаких человеческих сил не хватило бы на преодоление пройденного армией пространства, особен­но в зимнее время и после напряженной, в высшей степени подвиж­ной летней кампании между Волгой и Иртышом. Весь поход в седле проделали кавалерийские части и конные команды пехотных полков, но и конница была вынуждена вести огромный санный обоз для боль­ных, семей и скудного хозяйственного имущества. К концу похода некоторые пехотные части пришли к выводу, что боеспособных людей полезнее везти в седлах: это давало возможность держать их более ком­пактно и в руках, сокращало глубину колонн и время развертывания для боя.

Лошадь явилась истинной спасительницей армии. На походе в гла­зах всех без исключения, от командующего армией до последнего ря­дового, она уподоблялась верблюду в пустыне. Пала лошадь — погиб и всадник или все едущие в санях, если не выручали соседи или не было под рукой заводной. Как и во всем, в крепких, сплоченных частях оди­ночные падежи лошадей в пути не вели ни к каким тяжелым ослож­нениям; неудачники забирали сбрую и свой несложный багаж и раз­мещались на соседних санях; но в мелких и слабых частях и для тех одиночек, которые присоединялись в пути, изгоняемых, главным обра­зом, из чешских эшелонов, — для них потеря лошади была зачастую трагедией. В большинстве случаев по этой именно причине части войск не принимали к себе «чужих», полагая, что достаточно забот и о своем личном составе.

Лошадь, как никогда, пользовалась исключительной заботой людей. На нее устремлялись тревожные глаза на походе, ей отдавалась первая мысль на ночлеге. И если, тем не менее, армия потеряла огромное количество лошадей, павших в пути или брошенных в полном истоще­нии, то это объясняется необычайной интенсивностью движения и относительной бедностью района вдоль пути, особенно на лесистых участках. За весь поход части имели по три-четыре дневки, совершая огромные переходы, доходившие в отдельных случаях до 90—100 верст в сутки. Ковать лошадей было некогда и нечем, и бедные животные поминутно калечились на твердой, обледенелой дороге. Особенно пло­хо приходилось тем частям, которые шли во втором или даже в тре­тьем эшелоне: идущие впереди съедали все, и никакие приказы — ос­тавлять необходимое для тыловых частей — обычно не помогали.

При решении вопроса о квартирном районе на следующей оста­новке (а это автоматически определяло величину перехода) руковод­ствовались прежде всего хозяйственными соображениями и, главным образом, возможностью добыть фураж. Обычно за пять-шесть часов до выступления головы колонны вперед высылались квартирьеры; если пункты ночлега расположены были компактно, квартирьеры объеди­нялись в одну сильную группу, особенно когда можно было ожидать встречи с партизанскими отрядами, как это было непосредственно после красноярского прорыва, в районе Канска и Тайшета и на под­ступах к Иркутску. Вместе с ними шли фуражиры, снабженные воз­можно точными инструкциями по предварительному распределению района; детали решались на местах. С течением времени установился точный порядок распределения и самого сбора фуража, почти исклю­чавший возможность недоразумений между частями дивизии; лично мне почти никогда не приходилось вмешиваться в «фуражные» спо­ры между полками — все разрешалось полюбовно. Выработались практические приемы по розыску скрытого фуража, по обнаружению путей на заимки, где сибиряки обычно хранят сено. Что особенно не­рвировало и заставляло глядеть вперед с тревогой — это невозмож­ность сделать сравнительно солидные запасы фуража и везти их с собой. Редкие сани имели на себе мешок зерна и охапку сена; ог­ромное большинство полагалось на то, что найдут на большом при­вале или на ночлеге. Роль нормальных заготовительных органов, есте­ственно, свелась на нет, а в крупных соединениях они, за ненадоб­ностью, просто исчезли.

С довольствием людей обстояло значительно проще. Предполагалось, что роты и команды сами позаботятся о себе, собирая натурой в тех домах, которые отведены им под квартиры. Питались буквально «чем Бог послал», чаще всего горячими блинами, то есть попросту наскоро разведенной в воде мукой, часто без соли. Сварить регулярный обед, даже для начальствующих лиц, было часто совершенно немыслимо, если распорядительному квартирьеру не удавалось подогреть радушие сиби­ряков. Особенно тяжело было, как и во всем, тем частям, которые шли в хвосте: к их приходу и продукты, и радушие хозяев обычно уже ис­тощались.

Привожу, для иллюстрации, выдержку из записей командира кон­ного полка: «...К утру добрались проклятой дорогой до Латышских ху­торов. У них огромные просторные хаты. В одной увидел много бро­шенных больных разных частей. Посреди стояла большая лохань с вареной картошкой и коробок с солью. Съел три картошки и поехал дальше... По счастью, картофель был уже приготовлен, иначе пришлось бы ехать дальше совершенно голодным». После двух недель полуголод­ного странствования, непрерывных боев, окружений и прорывов тот же командир полка с удовольствием отмечает: «К вечеру остановились в богатой деревне, где ели гуся и белый хлеб»... Следует сказать, что это было на первый день Рождества.

Как это ни странно звучит, но своим сравнительным благополучием в продовольственном отношении армия обязана отчасти огромному количеству тифозных больных: несчастных держали на строжайшей диете, то есть попросту не кормили.

***

Все, что не выдавалось жителями добровольно, бралось путем рек­визиций. В первые недели похода, когда еще имелись денежные знаки, части, приученные к легальному порядку, за все платили. Но деньги скоро истощились, и пришлось перейти на квитанции. Разумеется, ни квитанции, ни так называемые сибирские деньги, вскоре аннулирован­ные большевиками, ничего реального населению не давали, но это было единственное средство бороться с тем развращающим влиянием, ко­торое реквизиции обычно оказывают на войска. Было потрачено мно­жество усилий, чтобы ограничить число лиц, имеющих право произво­дить реквизиции, а также и количество реквизируемого. Разрешалось брать только жизненно необходимое, под расписки командиров частей. Однако последнее требование можно было осуществить в сравнитель­но полной мере только при реквизиции лошадей и совершенно невоз­можно в отношении продовольствия и фуража, ибо в этом случае при­ходилось иметь дело с сотнями хозяев, разбросанных на большом пространстве.

Самым тяжким бременем для населения явилась реквизиция лоша­дей. Правда, все это сознавали и старались ограничиться строго необ­ходимым, оставляя обязательно на замену всех истощенных лошадей, но все же некоторые районы остались после прохода армии почти без лошадей. Нужно отметить, что многие добровольцы пришли в армию со своими конями; лично я знал таких, которые привели по две-три лошади; и когда его лошадь падала истощенной, такой доброволец счи­тал себя вправе взять крестьянскую. В некоторых мелких населенных пунктах, особенно в тайге, был взят начисто весь фураж и жители по­ставлены в критическое положение; тяжело было сознавать это, но иного выхода не было.

Выполняя посильно требования приказов о реквизиции только жиз­ненно необходимого, приходилось сталкиваться с оригинальными яв­лениями и до некоторой степени расширять это понятие. Припоми­наю случай, когда мне пришлось защищать подчиненного стрелка и спасти его от смерти. На одном из ночлегов баба-сибирячка пожалова­лась генералу Войцеховскому на грабеж у нее двух теплых юбок. Ви­новник, стрелок 29-го полка, был обнаружен, и генерал Войцеховский приказал немедленно предать его полевому суду, со всеми явными и неизбежными последствиями. Совершенно очевидно, что «грабитель» взял юбки не для продажи или подарка, а чтобы смастерить себе теп­лые обертки или укрыть одного из бесчисленных больных. Попытка моя убедить на этом основании генерала Войцеховского отменить приказ вызвала резкий отпор. Пришлось прибегнуть к иному ходу и просить разрешения объявить частям, что впредь командующий армией берет на себя снабжение всем необходимым. Намек был понят, и приказ отменен.

Я мог со спокойной совестью отстаивать своих подчиненных, ибо в общем они давали ничтожное количество поводов для обвинения в жестокостях и несправедливостях к населению. Сибиряки имели осно­вания жаловаться только на реквизиции, которых мы, при всем жела­нии, избежать не могли. Ни массовых, ни даже частичных «экзекуций» и «эксцессов» не было, так как никто не имел никаких личных счетов с населением в полосе движения армии, не было и времени и доста­точной энергии, чтобы свести эти счеты; все желания истомленных людей на ночлегах сводились к тому, чтобы добыть все необходимое, отдохнуть и двигаться дальше; вне этого на их внимание могли пре­тендовать только больные товарищи. Со своей стороны, жители также давали мало поводов к нападкам на них; в худшем случае они были индифферентны к войскам, особенно последних эшелонов, исключая, разумеется, жителей немногих районов, встретивших армию с оружи­ем в руках. На некоторых участках пути пришлось пожать плоды ра­боты тыловых охранных частей, особенно иностранцев. В районе Тай­шет— Бирюса мы нашли ряд сожженных деревень; кое-где жители заблаговременно уходили в сторону от дороги, оставляя пустые хаты и тем затрудняя до крайности довольствие людей. Исключительно этим же объясняется упорное сопротивление, оказанное армии населением района города Канска. С появлением большевиков у власти вдоль до­роги к Иркутску была развита энергичная пропаганда, побуждавшая жителей уходить вглубь страны; иногда отдавались просто приказы, с угрозами ослушникам, но исполнялись эти требования только в редких случаях.

Ни своеобразные методы довольствия людей, ни вся ненормальная обстановка жизни не повлияли на падение дисциплины в рядах армии. В частях оставались только исключительно надежные люди, спаянные долгой совместной боевой работой и общим тяжким горем. Хотя иерархическая командная лестница оборвалась, оставшись без верхов­ного возглавления, и подчинение стало, по существу, добровольным, оно было полным, как никогда за все время Гражданской войны. Отчасти по инстинкту, отчасти по природному здравому смыслу рядовой состав понял, что спасение от общего врага и от тысячи естественных опас­ностей необычайного пути заключается в организованности и порядке, а следовательно — в необходимости соблюдать строжайшую дисципли­ну. Не было и речи о принуждении оставаться в рядах армии и про­должать ее крестный путь. Во всех частях неоднократно, в особеннос­ти перед лицом тяжких испытаний, производился опрос о добро­вольности пребывания в рядах армии. Обычный кодекс наказания за проступки, конечно, уже применяться не мог; был введен новый, со­зданный жизнью, где на первом месте стояла угроза выбросить из ря­дов части и оставить у красных.

В общей атмосфере измены и предательства или, в лучшем случае, равнодушия, встреченных армией на ее пути, естественно, должна была укрепиться вера в своих испытанных боевых начальников и товарищей и тяга к сплочению с ними. Вполне понятна была и уверенность рядо­вого состава, что только они, их старые начальники, должны и могут найти выход из создавшегося положения и спасти армию. И нужно сказать, что командный состав эти ожидания оправдал в полной мере. Известны лишь немногие случаи, когда командный состав ставил на первый план личное спасение. Так, в Щегловской тайге один из коман­дующих дивизиями, зараженный общей паникой, бросил свои части и, в попытке спастись, рубил направо и налево. Другой старший началь­ник, случайный свидетель этой сцены, разрядил свой наган, пытаясь остановить или пристрелить забывшего свой долг офицера, но, к сожалению, промахнулся. Через год этот «доблестный» начдив был уже у красных и сражался против своих вчерашних друзей. Бросил свой штаб и конвой сибирский атаман генерал Иванов-Ринов, чтобы спастись, следуя в одиночку; умышленно уехал в Красноярск генерал Богослов­ский, начальник штаба генерала Каппеля; но это, кажется, все случаи оставления своих постов начальствующими; у рядового командного состава случаи дезертирства были еще реже. И хотя командный состав, находясь в абсолютно одинаковых условиях с солдатской массой, оп­ростился до крайности и почти утратил свои внешние отличительные особенности, авторитет его у подчиненных никогда не был так высок.

Нужно отметить также, что сплоченность и взаимная выручка в час­тях иногда принимали уродливые формы, в виде деления всех на «сво­их» и «чужих»; отношение к «чужим» в некоторых случаях делалось не только индифферентным, но прямо враждебным. Этим объясняется ги­бель многих «одиночек», отбившихся от своей части или выброшенных из чешских эшелонов. Участники похода рассказывали ряд поистине трагических случаев, имевших место в пути и особенно в тайге, когда люди гибли на глазах сотен равнодушно проходивших мимо повозок. Однако те, кто испытал всю тяжесть длинных переездов на сибирском морозе, не вынесут резкого осуждения этому равнодушию. Мне припо­минается фраза одного из старых писателей-революционеров, побывав­шего в якутской ссылке. Рассказывая об одном дорожном случае, когда он проехал равнодушно мимо замерзавшего человека, писатель так определил свое душевное состояние: «Совесть замерзла». Участники похо­да имели очень много возможности заморозить свою совесть.

Были, однако, немногие своеобразные части, которые не только принимали, но даже ловили и силой удерживали в своих рядах всех боеспособных одиночек. Делалось это, очевидно, с целью увеличить состав части и тем поднять удельный вес ее командира.

*   *   *

Особенно ярко и в трогательных формах проявилась взаимная вы­ручка в отношениях к больным и раненым. В трудные моменты жиз­ни армии, при прорыве у Красноярска, в тайге, на марше по реке Кан, она доходила до самоотвержения. Здоровые буквально жертвовали жизнью для спасения беспомощных товарищей. Но даже и повседнев­ное, полумирное движение представляло тысячи случаев для проявле­ния заботы и любви к соратникам. Страшный бич армии — тиф — преследовал ее на всем протяжении от Иртыша до Забайкалья и пре­кратился уже значительно позже, когда армия стала на более удобные квартирные стоянки Забайкалья, где забота о больных пала уже на медицинский персонал.

Первые заболевания тифом начались еще задолго до Щегловской тайги, и так как больных пришлось вести при частях, без всякой изо­лировки, то болезнь начала быстро распространяться. Несмотря на то что большая часть больных была оставлена в Щегловской тайге, зараза все же осталась и стала особенно интенсивно распространяться после прохода Ачинска, когда сгущенность на путях движения достигла пре­дела. Нечего было и думать о принятии каких-либо мер предосторож­ности. За отсутствием дневок и потребного числа и размера бань не­возможно было вымыть людей. Не говоря уже о солдатах, многие офицеры не имели запасной смены белья. Больные и здоровые останав­ливались на ночлегах и больших привалах в тех же самых хатах; если же, при широких квартирах, и удавалось отвести для тифозных отдель­ные помещения, назавтра в те же хаты могли попасть здоровые люди. К этому скоро привыкли, и никто уже не беспокоился принятием ка­ких-либо мер предосторожности для себя лично; наиболее предусмотрительные избегали только ложиться на кровати, предпочитая спать прямо на полу, так как обычно кровати предоставлялись больным.

Среди больных можно было найти все разновидности тифа, со все­возможными осложнениями; некоторые успели переболеть двумя или даже тремя формами болезни. Невозможно сказать в точности, сколь­ко именно успело переболеть за время похода, но, несомненно, боль­шинство участников его. В штабе 8-й дивизии и штабных командах переболело 100 процентов солдат и 50 процентов офицеров. В некото­рых частях временами число здоровых значительно превышалось чис­лом больных. 32-й полк, вообще слабого состава, фактически вышел из строя: в нем, кажется, все переболели. Дольше всех крепились коман­дующий полком капитан О. и его жена, самоотверженно ухаживавшие за больными; по прибытии в Читу свалились и они. При таких услови­ях поход и особенно бой становились чрезвычайно сложными предпри­ятиями. Приходилось складывать больных по три-четыре в одни сани, привязывать и поручать воле Божией и надсмотру одного из товари­щей. Столь же трудно было иногда уделить много внимания больным и на ночлегах, где на здоровых падала забота по заготовке продоволь­ствия и фуража, изготовлению несложного обеда и уходу за лошадьми. Нужно сказать, однако, что неподражаемое терпение наших больных значительно облегчало уход за ними. Питание их часто сводилось к одной воде, и эта строгая поневоле диета, видимо, была только на пользу; помогало, несомненно, и постоянное пребывание на свежем воздухе. Только этим единственно можно объяснить исключительно малый процент умерших, среди которых были главным образом боль­ные какими-либо сложными формами тифа. Естественно, что никто не думал о широкой врачебной помощи; незначительный медицинский персонал растворился в море больных.

Губительнее всего тиф отозвался на местном населении. Армия ос­тавила ему тяжелое наследство в виде широко распространившейся заразы, что в советских условиях не могло не вызвать страшных послед­ствий. Пострадала и 5-я советская армия, шедшая по нашим следам; тиф оставил глубокие следы во всех ее частях, до штаба армии включи­тельно.

Оглядываясь назад и вспоминая повседневную жизнь похода, нельзя не прийти в восхищение от неослабной и самоотверженной заботы о больных. Изо дня в день, на походе и остановках, когда хочется толь­ко теплого крова и немного пищи, когда трудно думать о чем-либо, кроме отдыха, и нет сил что-либо делать, своеобразные братья и сест­ры милосердия разносили полузамерзших больных по хатам, расклады­вали по лучшим углам, как беспомощных детей, готовили им пищу, забывая о себе, дежурили около больных ночью, чтобы наутро вновь начать выполнение той же программы. В этом отношении огромную роль сыграли те женщины, на долю коих выпала тяжкая доля сопро­вождать своих мужей на их крестном пути. В 8-й дивизии число семей было ничтожно и ограничивалось преимущественно офицерским соста­вом, так как семьи солдат при отходе армии оставались на местах. Были, однако, части, где число семей достигало значительной цифры; так, в Ижевской дивизии ехало около 250 женщин и детей. Объясня­лось это тем, что многие ижевцы увезли свои семьи при эвакуации завода и позднее разместили их на стоянке своего запасного батальо­на; вместе с ними большинство семей ушло в Ледяной поход. Большое зло в нормальной боевой обстановке, женщины принесли огромную пользу в походе, взяв на себя тяжелую задачу питания бойцов и ухода за больными и ранеными. Трудно сказать, какое количество людей обязано своей жизнью их заботливым, неутомимым рукам.

***

И вот эта пестрая армия, загруженная больными и семьями, свя­занная огромным обозом, утомленная до предела и промерзшая до костей, должна была вести бои, пробиваясь через ряд поставленных на ее пути живых преград. Трудно сказать, что сталось бы с армией, если бы дорогу ее преградили регулярные красные части достаточно силь­ного состава. Возможно, что безвыходность положения подвигнула бы непреклонных и решительных людей на небывалый подвиг и армия смела бы всякое препятствие. Но на ее счастье, взбунтовавшийся тыл не имел в своем распоряжении ничего, что могло бы явиться серьез­ным для армии противником. Приходилось считаться с партизанами, имевшими за собой не менее года боевого опыта, со свеженабранны­ми отрядами рабочих и взбунтовавшимися частями Белой армии, не­сшими тыловую службу. Эти последние могли бы явиться серьезным противником, если бы они имели должное руководство и энтузиазм рабочих-большевиков. Но старый командный состав, в огромном боль­шинстве, за ними не пошел, а порыва от мобилизованных белой влас­тью солдат ждать было нечего.

Без большого преувеличения можно сказать, что армия шла, опира­ясь главным образом на свою старую боевую репутацию. Всем казалось, что идет та самая армия, которая меньше года назад докатилась почти до Волги и совсем недавно потрясла до основания весь красный фронт своим блестящим наступлением на Тобол. Никто не подозревал, что это только тень старой армии, хотя и составленная из отборных, решительных, не допускающих мысли о сдаче людей, но, в сущности, почти безоружная и могущая дать только горсть бойцов.

Сейчас уже не представляется возможным определить, какое имен­но количество бойцов могла бы выставить вся армия в наиболее кри­тические периоды похода. Когда решался вопрос об атаке Иркутска на совещании старших начальников с генералом Войцеховским, то при подсчете выяснилось, что вся 3-я армия, правда очень слабого состава, могла бы дать не более 2 тысяч бойцов. 2-я армия, включая и Уфим­скую группу, была значительно сильнее, но я не думаю, чтобы в этот день генерал Войцеховский мог рассчитывать более чем на 5 — 6 тысяч бойцов, и это из общего числа в 22—24 тысячи людей. Нужно доба­вить, что эта горсть людей была растянута вдоль дороги на огромном протяжении и понадобилось бы не менее суток, чтобы подтянуть их к месту боя. Вся армия везла четыре действующих и семь разобранных орудий с ограниченным запасом снарядов; в большинстве дивизий было не больше двух-трех действующих пулеметов, с ничтожным числом патронов; еще беднее были запасы патронов у стрелков...

При таких условиях пехота не могла вести длительного методическо­го боя; огнеприпасы всей армии были бы израсходованы в первом же бою. Не допускал этого и суровый климат; сзади цепей, на морозе, жда­ли результатов боя больные и семьи, для которых каждый лишний час ожидания мог быть гибельным. Характер противника также не требовал строгой методики боя, поэтому столкновения решались обычно молние­носными налетами. Редким исключением явился только чисто оборони­тельный бой дивизии под Красноярском, когда пришлось иметь дело с регулярными частями красных, и до некоторой степени бой у ст. Зима, где колонна генерала Вержбицкого вынуждена была развернуться и вес­ти длительный наступательный бой против укрепившегося противника.

 

Примечания.

 

115      Пучков Федор Абрамович, р. 31 мая 1886 г. Виленское военное учи­лище (1906), академия Генштаба (1914). Подполковник, старший адъютант штаба 57-й пехотной дивизии. В белых войсках Восточного фронта; с 18 июля 1918 г. начальник штаба войск Народной армии Уфимской губернии, на 15 ав­густа 1918 г. начальник штаба 4-й стрелковой дивизии, 4 октября — 5 де­кабря 1918г., 18 января — 1 июля 1919г. начальник штаба Уфимского от­дельного корпуса (затем 2-го Уфимского армейского корпуса), затем началь­ник 8-й Камской стрелковой дивизии, участник Сибирского Ледяного похода. К 27 мая 1920г. генерал-квартирмейстер, с 28 июля 1920г. по 18 июня 1921 г. начальник штаба Дальневосточной армии, с 1 июня 1921 г. по 10 ав­густа 1922 г. начальник штаба войск Приамурского временного правительства и Земской рати, с декабря 1921 г. по 2 января 1922 г. одновременно войско­вой атаман Уссурийского казачьего войска. Генерал-майор (1919г.). В эмиг­рации в США. Председатель Общества Ветеранов. Умер 2 февраля 1953 г. В Сан-Франциско.

116          Впервые опубликовано: Вестник первопоходника. Май 1965 — январь 1966. № 44—52.

117          8-я Камская стрелковая адмирала Колчака дивизия. Сформирована 30 сентября 1918 г. из частей Камско-Буйского фронта как Сводная Уфимская стрелковая (с 1 января 1919 г. — 8-я Камская). Основой ее состава послужи­ли крестьянские повстанческие отряды в июне и июле 1918г., при содействии чехов освободившие от большевиков почти всю Уфимскую губернию, а потом сведенные в полки. Три полка дивизии состояли исключительно из доброволь­ческих повстанческих отрядов, четвертый был сформирован осенью 1918г., но также в значительной степени был укомплектован добровольцами. Одна из самых больших на Восточном фронте по количеству штыков (от 16 до 20 ты­сяч)  и наиболее прославленных дивизий. Укомплектовывалась русскими и татарами — жителями бассейна реки Белой и левого берега нижнего течения Камы. Офицеры, за небольшим исключением, также местные жители, причем многие из них имели законченное среднее образование и окончили военные училища или школы прапорщиков. Входила в состав 2-го Уфимского армей­ского корпуса, с 17 августа 1919 г. в Уфимскую группу 3-й армии. Состав: 29-й Бирский, 30-й Аскинский, 31-й Стерлитамакский, 32-й Прикамский стрелковые полки, 8-й Камский стрелковый артиллерийский дивизион (по­зднее — артиллерийская бригада, потом — артиллерийский полк) и конный дивизион Щеголихина (развернут из партизанского отряда того же команди­ра). В нее были влиты части бывшей 8-й Пермской стрелковой дивизии. Сыг­рала ведущую роль при наступлении в марте 1919 г., а при отступлении в Уральские горы и далее к Челябинску принимала на себя основные удары красных. Под Красноярском потеряла приблизительно половину оставшихся в строю и, по приходе в Читу, была 22 февраля 1920 г. сведена в 8-й Камский стрелковый полк. Ее наследником в Приморье был также Отдельный Камский конный дивизион. Начальники: полковник (генерал-майор) Пронин, подпол­ковник (генерал-майор) Ф.А. Пучков (до февраля 1920г.). Начальник шта­ба — гвардии ротмистр Соболев.

118          2-й Уфимский армейский корпус. Создан в самом начале Белого дви­жения из частей Уфимского района как штаб формирования частей Народ­ной армии Уфимской губернии. С 30 сентября 1918 г. — Уфимский армей­ский корпус, с 19 октября — Уфимский отдельный корпус. Осенью 1918г. составлял основу Камской группы. С 1 января 1919г. входил в состав Запад­ной отдельной армии как 8-й Уфимский армейский корпус в составе Воткин­ской и Сводной Уфимской дивизий. 10 января 1919 г. реорганизован во 2-й Уфимский армейский корпус, включал 4-ю Уфимскую и 8-ю Камскую стрел­ковые дивизии и Уфимскую кавалерийскую бригаду. Ему была также придана Ижевская бригада (с августа — дивизия). 14 июля 1919 г. вошел в состав 3-й армии, 17 августа (утв. 12 октября) 1919 г. преобразован в Уфимскую груп­пу, которая по приходе в Читу была сведена во 2-ю Уфимскую стрелковую дивизию. Командиры: генерал-лейтенант С.Н. Люпов (30 сентября — 13 ян­варя 1919г.), генерал-майор Джунковский  (врид;  13 января— 23 марта 1919 г.), генерал-майор С.Н. Войцеховский (25 марта — 18 августа 1919 г.). Начальники штаба: подполковник (полковник) Ф.А. Пучков (4 октября — 5 декабря 1918 г.; 18 января — 1 июля 1919 г.), полковник Виноградов (врид; с 5 декабря 1918г.), полковник Москаленко (врид; с 21 декабря 1918г.), подполковник Финицкий (врид; 2 июля — 1 августа, 1 сентября 1919 г.), подполковник Бодров (врид; 1 августа— 1 сентября 1919г.).

119          Макри Иван Георгиевич, р. 10 июля 1884г. Аккерманская гимна­зия (1904), Тверское кавалерийское училище (1906). Офицер 11-го драгун­ского полка. Ротмистр Отдельного корпуса жандармов. До декабря 1918г. В Южной армии, затем в Греции. В белых войсках Восточного фронта; в 1919г. начальник политического розыска, в январе 1920г. полковник, командир час­тей особого назначения 2-й армии. Участник Сибирского Ледяного похода, в начале 1920г. начальник отряда, выделенного для взятия Красноярска. Гене­рал-майор. В эмиграции во Франции. Покончил самоубийством в марте 1927 г. в Париже.

120          Волков Вячеслав Иванович, р. в 1877 г. Офицер с 1896 г. Войсковой старшина 1-го Сибирского казачьего полка. В белых войсках Восточного фронта; в мае 1918 г. организатор восстания в Петропавловске, начальник военно­го района, в ноябре 1918 г. полковник, начальник 1-й Сибирской казачьей дивизии. Участник Омского переворота 18 ноября 1918 г., с 1 декабря 1918 г. командующий 4-м и 5-м корпусными районами (1 декабря 1918 г. — 24 ян­варя 1919 г. командующий Восточно-Сибирской отдельной армией), 24 декаб­ря 1918 г. — 17 февраля 1919 г. главный начальник Иркутского военного ок­руга, с 10 января 1919 г. командующий войсками Средне-Сибирского военного округа, с 18 марта 1919 г. командир Сводного казачьего корпуса, 12—27 июня командир Уральской группы войск, с 20 июля 1919г. командир Южной кон­ной (с конца июля Конной), с 20 ноября 1919 г. Сибирской казачьей группы 2-й армии. Участник Сибирского Ледяного похода. Генерал-майор (с 19 но­ября 1918г.). Убит в январе (около 11 февраля) 1920г. у деревень Пацаны и Пашки юго-восточнее Иркутска под ст. Ангара.

121          Беляев Владимир Тимофеевич, р. 12 января 1872г. Сын генерал-лейтенанта. 2-й кадетский корпус (1890), Константиновское военное учили­ще (1892). Офицер 23-й артиллерийской бригады. Генерал-майор, командир 3-й батареи л.-гв. 3-й артиллерийской бригады, командир 2-й Особой артил­лерийской бригады. В белых войсках Восточного фронта; с 25 ноября 1918 г. в резерве чинов при Ставке ВГК, командирован в Добровольческую армию, с июля 1919 г. в резерве чинов при штабе Омского военного округа, с 4 августа 1919г. врид инспектора артиллерии Уральской группы, затем инспектор ар­тиллерии 3-й армии, с 15 сентября 1919г. временно командующий 11-й Уральской дивизией, с 12 февраля 1920г. врид главного начальника снабже­ния 3-й армии, затем корпусной интендант 3-го стрелкового корпуса ДВА, на 2 сентября 1920г. начальник снабжений 3-го корпуса.

122          Мамаев Юрий Ипполитович, р. 22 февраля 1888 г. Из казаков Орен­бургского казачьего войска. Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище. Войсковой старшина, командир сотни 1-го Оренбургского казачьего полка. Георгиевский кавалер. В белых войсках Восточного фронта; с января 1918 г. член военной комиссии Оренбургского казачьего войска, в феврале 1918 г. командир 1-го партизанского отряда в Верхнеуральске, весной 1918 г. командир Троицкого, затем 1-го Оренбургского партизанского отряда, затем командир 3-го Оренбургского казачьего полка, в июле 1919 г. командир 3-й Оренбургской казачьей бригады, затем начальник Оренбургской казачьей дивизии на Уфимском направлении. Участник Сибир­ского Ледяного похода. Генерал-майор. Покончил самоубийством 4 января 1920г. на ст. Кемчуг. Жена и ребенок.

123      11-я Уральская стрелковая дивизия. Сформирована 4 октября 1918 г. В Челябинске в составе 3-го Уральского армейского корпуса как 1-я стрелковая кадровая из 1, 2, 3 и 5-го Уральских кадровых горных стрелков полков (пре­имущественно из мобилизованных), переименованных в 1-й — 4-й стрелко­вые кадровые, 1-й кадровой инженерной роты, школы подготовки унтер-офи­церов и Украинского куреня Тараса Шевченко. 7 декабря 1918г. переиме­нована в 11-ю Уральскую стрелковую с новыми названиями полков. Состав: 41-й Уральский (полковник Круглевский, полковник Рык), 42-й Троицкий, 43-й Верхнеуральский (Азаров), 44-й Кустанайский стрелковые полки и 11-и отдельный Уральский стрелковый артиллерийский дивизион (полковник Бек-Мамедов). 42-й полк все время действовал отдельно от дивизии, находясь сначала в Отдельной Оренбургской, а затем в Южной армиях. 43-й полк имел знамя Инсарского пехотного полка Императорской армии. В составе 41-го полка имелась Егерская рота, в мае 1919 г. развернутая в батальон из трех рот (командир Кудрявцев). С января 1919 г. входила в состав 6-го Уральского ар­мейского корпуса. Выступила на фронт поздней осенью — зимой 1918 г., при­няла участие в весеннем наступлении и к концу лета 1919г. оказалась сильно потрепанной и малочисленной. Прибывшие из Сибири пополнения были силь­но распропагандированы и переходили на сторону противника. При расфор­мировании 6-го Уральского стрелкового корпуса и реорганизации Западной армии дивизия 26 мая 1919 г. вошла в состав Уральской группы. 6 августа 1919г. на ее укомплектование обращена расформированная 12-я Сибирская стрелковая дивизия, 45-й полк которой переименован в 42-й Троицкий. По­гибла в январе 1920г. под Красноярском. Остатки ее по проходе в Забайка­лье были свернуты во 2-й Уральский стрелковый полк. Начальники: полков­ник Вельк (11 октября 1918 г. — 24 марта 1919 г.), полковник (генерал-майор) Ванюков (24 марта— 4 июня 1919г.), генерал-майор Круглевский (4 июня — 4 сентября 1919 г.), генерал-майор Беляев (с 15 сентября 1919 г.). Начальник штаба — капитан Кугушев.

124 12-я Уральская стрелковая дивизия. Сформирована 4 октября 1918 г. в Екатеринбурге в составе 3-го Уральского армейского корпуса как 2-я стрелко­вая кадровая из 4, 6 и 8-го Уральских кадровых горных стрелков полков (пре­имущественно из мобилизованных), переименованных в 5, 6 и 8-й стрелковые кадровые, 2-й кадровой инженерной роты и Уральского кадрового артиллерий­ского дивизиона. 7 декабря 1918 г. переименована в 12-ю Уральскую стрелковую с новыми названиями полков. Состав: 45-й Сибирский, 46-й Исетский, 47-й Та­гильский, 48-й Туринский стрелковые полки (все по три батальона) и 12-й Ураль­ский стрелковый артиллерийский дивизион. С января 1919 г. входила в со­став 6-го Уральского армейского корпуса. Выступила на фронт поздней осе­нью—зимой 1918 г., приняла участие в весеннем наступлении и к концу лета 1919 г. оказалась сильно потрепанной и малочисленной. При расформировании 6-го Уральского стрелкового корпуса и реорганизации Западной армии 26 мая 1919 г. была включена в состав Уфимской группы 3-й армии, с которой и совер­шила Сибирский Ледяной поход. В сентябре 1919 г. в состав дивизии были вли­ты два стрелковых полка и артиллерийский дивизион расформированной 6-й Уральской стрелковой дивизии. По прибытии в Читу остатки дивизии были све­дены в 12-й Уральский стрелковый полк, а частью слиты с Алтайским конным дивизионом, образовав Урало-Алтайский конный полк. После оставления Забай­калья этот полк был расформирован, так как из-за недостатка подвижного со­става железной дороги перебросить его в Приморье было нельзя. Первые два эскадрона (алтайцы) были влиты в кавалерийский полк, а уральцы (3-й, 4-й эскадроны и пулеметная команда) были влиты в 4-й Уфимский стрелковый полк. Распродав конский состав на станции Маньчжурия, уральцы частично проследовали в Приморье в составе этого полка, но большинство, получив от­пуска впредь до распоряжения, осело в Харбине. Начальники: полковник (генерал-майор) Р.К. Бангерский, полковник Боржинский (с ноября 1919 г.), пол­ковник Бутенко (до февраля 1920 г.)- Начальники штаба: подполковник Шохов (ноябрь 1918г. — 8 февраля 1919г.), капитан Герасимович (10 февраля — апрель 1919г.), капитан Голышев (май—сентябрь 1919г.).

125          2-я Уфимская кавалерийская дивизия. Образована 2 ноября 1918г. Из Уфимской кавалерийской бригады (полки которой были созданы летом 1918 г. на Урале). С 9 января 1919 г. временно вошла в состав 2-го Уфимского армей­ского корпуса Западной отдельной армии. В конце мая при реорганизации ар­мии дивизия вошла в состав Уральской группы. С 26 июля 1919г. входила в состав Конной (Южной конной) группы 2-й армии, с 16 августа — конной групы Сводного казачьего корпуса. Состав: драгунский (бывший 1-й Русско-чеш­ский отдельный кавалерийский партизанский отряд), гусарский, уланский и казачий (командир — Ридигер), Уфимские полки и 2-й конно-артиллерийский дивизион. Офицерский состав состоял в большинстве из пехотных офицеров, солдаты — в основном татары и башкиры, однако, уступая в выправке, дивизия почти не отличалась от 1-й кавалерийской по боевым качествам. Понесла боль­шие потери и по прибытии в Читу была сведена в Уфимский гусарский (кавалерийский) полк (полковник Зеленцов), насчитывавший до 450 сабель и во­шедший в состав 2-й уфимской стрелковой дивизии, а в Приморье — в Сводно-кавалерийский полк. Начальники: полковник Павлов (врид; 22 нояб­ря— 7 декабря 1918г.), генерал-майор Джунковский (20—21 апреля, 3—8 мая, 14 мая — 20 июля 1919 г.), подполковник Петрушевский (врид; 22—29 апреля 1919 г.), подполковник Левшиновский (врид; 30 апреля — 2 мая, 9—13 мая 1919 г.), генерал-майор князь Кантакузен (с 18 октября 1919 г.).

126          Щепихин Сергей Арефьевич, р. в 1880г. Кадетский корпус. Офи­цер с 1899г., академия Генштаба (1908). Полковник, старший адъютант штаба 3-й армии. В белых войсках Восточного фронта; с 17 февраля (4 мар­та) 1918 г. по начало июня 1918 г. начальник штаба Уральской армии, началь­ник войскового штаба Уральского казачьего войска, с 15 августа 1918г. на­чальник полевого штаба Поволжского фронта, осенью 1918г. начальник штаба Народной армии, с октября 1918 г. начальник штаба Самарской группы войск, с 1 января 1919 г. начальник штаба Западной армии, с 20 мая 1919 г. началь­ник снабжений Южной (затем Оренбургской) армии, с 7 октября 1919г. В распоряжении генерал-квартирмейстера Восточного фронта. Участник Сибир­ского Ледяного похода, в январе 1920 г. начальник штаба 2-й армии, с 27 ян­варя, к 27 февраля 1920 г. начальник штаба командующего войсками россий­ской восточной окраины. Генерал-майор (с 24 декабря 1918г.).

 

На главную страницу сайта