В. О. Вырыпаев73

 

КАППЕЛЕВЦЫ74

 

Эвакуация Омска

 

В конце лета 1919 года, начиная с августа месяца, я отбывал «ти­фозную повинность». В течение почти трех месяцев у меня было три тифа: сыпной, брюшной и возвратный. Я был на излечении в городе Бийске, на Алтае, куда мне Каппель не раз присылал подбадривающие письма. Часто мне было не до происходивших событий, так как тем­пература моя поднималась до 41,1 градуса. Все же к концу октября, несмотря на все, я стал немного поправляться. Я получил от Каппеля шутливо-дружескую записочку: «Что ты там валяешься по госпиталям, когда на фронте столько работы?»

Я попросил главного врача назначить врачебную комиссию, которая, осмотрев меня, нашла необходимым для поправления здоровья отпра­виться мне в спокойное место, в Японию или куда мне хочется, на три месяца. Я же направился совсем в другую сторону и прибыл к Каппелю числа 8 ноября через город Омск, который в это время был на гра­нице трагедии.

Личный состав всех бесчисленных отделов и подотделов был погружен в специальные эшелоны, отправлявшиеся сплошными лентами по двум железнодорожным путям на восток. Очередь была за эшелоном Верховного Правителя, следом за которым должен был уйти эшелон «литера Д» с российским золотым запасом, добытым Каппелем в Ка­зани. Тут же спереди и сзади этих двух эшелонов следовали эшелоны миссий разных государств, бывших на нашей стороне.

Но бесчисленные склады с вооружением, материальной частью, с комплектами теплых вещей и другим военным имуществом остались на своих местах в нетронутом виде добычей врага. Почему так про­изошло — скажу ниже.

Я встретил приятеля еще по Симбирску, упоминавшегося мной ге­нерала Прибыловича75, который предложил мне купе в своем эшелоне инспектора артиллерии Верховного Правителя. Поблагодарив его, я сказал, что хочу видеть генерала Каппеля. Через несколько минут При-былович и я поехали на паровозе на станцию Куломзино, в 6 верстах от Омска, где на той стороне Иртыша стоял штаб 3-й Западной ар­мии, которой тогда уже командовал Каппель. Дружески поздоровав­шись со мной, Каппель сказал:

—      Так вот ты какой!

Я был истощен тифами, и вид у меня был довольно печальный. Дальше Каппель сказал:

—      Обстановка сейчас такая, что, если мы разойдемся хоть на сто
шагов, мы можем никогда не встретиться. Поэтому размещайся в соседнем со мной купе, и будем держаться вместе!

Начало темнеть. Западный берег Иртыша был занят десятками ты­сяч всевозможных повозок, сгрудившихся на берегу непроходимой мощной реки, по которой густо шли разной величины угловатые льди­ны. Кроме железнодорожного моста, переправы через реку не было. И только в промежутки между поездами счастливым повозкам удава­лось проскочить по этому мосту, чтобы продолжать свой путь дальше на восток. Каппель указал на бесчисленные обозные повозки сражав­шихся с врагом наших частей; вокруг этих повозок сновали плохо оде­тые люди, разводившие костры, на которых готовили свою незатейли­вую пищу. Каппель тихо сказал:

— Если река не замерзнет, то часы этих повозок сочтены. Фронт совсем недалеко, а враг наседает... Переправы другой нет.

Но Провидение сжалилось над несчастными: мороз к ночи усилил­ся. Идущие по реке Иртышу льдины остановились и стали соединять­ся между собой сначала тонкой, как паутина, корочкой льда, которая с минутами крепла. Кто-то догадался из пробитой проруби плескать на лед водой, и она моментально замерзала толстой корой. Через какие-нибудь час-два от плескания воды на льду образовалась крепкая корка, сначала выдержавшая тяжесть человека, а к утру по сделанным таким образом тропинкам осторожно стали проходить упряжки. Утром, ког­да рассвело, мы увидели, что по множеству сделанных через реку тро­пинок массой двигались спасенные Господом Богом обозные повозки наших частей.

 

Рассказ генерала Прибыловича

 

Командующим всеми армиями Восточного фронта (армиями Колчака) был хотя и пожилой, но опытный и бодрый генерал Дитерихс. Перед концом лета 1919 года Ставка приказала фронту (генералу Дитерихсу) сделать нажим на красных. Мобилизовали имевшиеся у час­тей резервы. Нажим удался. Наши части подходят к реке Тоболу и, не имея подкреплений, останавливаются.

Генерал Дитерихс, зная, что Омск не имеет резервов, послал в Ставку рапорт: приступить к разгрузке и вывозу на восток сначала материальной части, а затем и других омских складов. Когда Вер­ховному Правителю передали для прочтения этот рапорт, у него был для переговоров командующий 3-й армией генерал Сахаров. Верховный Правитель дал ему для прочтения рапорт Дитерихса и спросил:

— В чем дело? Наши войска идут вперед, доходят до Тобола, а глав­нокомандующий (генерал Дитерихс) рекомендует эвакуировать Омск...

Решено было, что Дитерихс устарел. Ему послана телеграмма, вы­ражающая удивление его рапортам. Дитерихс коротко ответил: «Если наши войска сделают хоть один шаг назад, то они не остановятся и у Омска». Возмущенный командующий 3-й армией генерал Сахаров, пользуясь тем, что когда-то сидел в тюрьме у большевиков вместе с адмиралом Колчаком, открыто заявил, что старик Дитерихс выжил из ума и что эвакуация Омска произведет невыгодное впечатление на со­юзников и на население, что это может подорвать престиж власти. Тогда как Омск и Иртыш можно укрепить, мобилизовав все населе­ние, и т. д. Сахаров был назначен главнокомандующим войсками вос­точной окраины, а Дитерихс отправлен в тыл для формирования доб­ровольческих частей.

Когда я приехал из госпиталя в Омск, то сам видел большой вели­чины расклеенный на станции и по улицам на больших зданиях и вез­де, где можно, чуть не аршинными буквами, приказ нового главноко­мандующего, гласящий о том, что Иртыш и Омск будут укреплены в неприступную крепость и что красные могут войти в город только через наши трупы. Приказ был за подписью Верховного Правителя и главнокомандующего.

Потом Прибылович мне рассказывал, что, когда главнокомандующий доложил Верховному Правителю, что его эшелон готов и, чтобы не задерживать движение, должен выйти из Омска к вечеру, адмирал Колчак удивленно спросил:

—      А как же мы покидаем Омск, когда выпушен приказ создать из него крепость?

Сахаров ответил:

—      Так требует обстановка!

Переночевав на станции Куломзино, штаб 3-й армии перешел на станцию Омск. Не успели мы остановиться и соединиться телеграфом с тылом, как к нашему вагону подошел телеграфист со станции Омск и доложил, что Верховный Правитель ждет генерала Каппеля у прямо­го провода со станции Татарская (или Ново-Николаевска — хорошо не помню).

Каппель и я быстро пошли в телеграфное отделение. Хотя я тоже вместе с Каппелем читал телеграфную ленту, но дословно ее не помню. Хорошо помню ее смысл: в ответ на вчерашнюю телеграмму Каппелю с предложением принять главнокомандование, Каппель просил адми­рала Колчака назначить кого-нибудь другого, так как он считает себя не подготовленным для такой должности и молодым (ему тогда было 37 лет), когда есть много старших и опытных. Колчак дал понять Кап­пелю, что для соблюдения формы он уже предлагал старшим, но он хочет его, Каппеля, видеть главнокомандующим.

Каппель привел такое возражение, что он с легким сердцем принял бы командование кавалерийским полком, но не эту должность. На это адмирал Колчак задал вопрос: «Ну а если вы получите приказ?» — «Приказ я должен буду выполнить!» — сказал Каппель. Через час Вер­ховный Правитель прислал телеграфный приказ о назначении генерала Каппеля главнокомандующим.

Уходя из Омска, предыдущий главнокомандующий назначил коман­дующего 3-й армией временно своим заместителем, не сообщив Кап­пелю, какие части имеются, на каком направлении находятся и какие склады и с чем остаются в Омске, не указав их адреса. Два пути же­лезнодорожной линии были сплошь заполнены, в хвост один другому. В эвакуации Омска не было никакого порядка. В самом хвосте шло много санитарных поездов с больными и ранеными, которые вскоре и попали в руки красных. А также красные скоро овладели эшелонами с личным составом некоторых учреждений. И не трудно представить их участь...

 

В санях.

 

После Омской катастрофы, в лютый сибирский мороз, плохо оде­тые бойцы совсем потеряли дух, веру в свою стойкость. Усевшись в наскоро добытые повозки и сани, ехали на восток люди с винтовками и пулеметами. Артиллерия, вследствие выпавшего глубокого снега, была не в состоянии ежедневно делать по 50 — 60 верст. Часть орудий, из-за выбившихся из сил коней, пришлось бросить, часть удалось пристро­ить на полозья, а часть, разобранными, просто укладывались в сани и везлись простым грузом.

 

На разные темы

 

Каппеля особенно раздражали солидные начальники, применявшие старинные методы, как будто это была не Гражданская война, а ста­рое доброе время, со штабами, казначействами, интендантствами и т. д. Каппель говорил мне:

—      Правда, многие из них посвятили когда-то свою жизнь служению Родине и даже в свое время были на месте, принося много пользы. Но теперь Гражданская война. Кто ее не понимает, того учить неког­да. Нужно дать возможность работать в деле освобождения Родины не тем, кто, по каким-то привилегиям или за выслугу лет, имеет право занимать тот или другой пост, а тем, кто может, понимает и знает, что нужно делать... Большинство из нас, будучи незнакомы с политической жизнью государства, попали впросак. И многим очень трудно в этом разобраться. Революция — это мощный, неудержимый поток, и пы­таться остановить его — сплошное безумие. Нужно знать, что этот поток снесет все преграды на своем пути. Но дать этому потоку жела­емое направление и пустить его по желаемому руслу — было бы не так трудно. Мы этого не хотели понять...

Далее Каппель привел такой пример:

—      Мы имеем дело с тяжелобольной. И вместо того чтобы ее ле­чить, мы заботились о цвете ее наряда. Теперь учить, что можно и как нужно, того, кто не понимает главного, — поздно!

Помню, он был особенно возмущен комиссией, посланной из Омс­ка, чтобы посмотреть и познакомиться с восставшими против больше­виков уральскими рабочими. Эта комиссия увидела, что у восставших против большевиков ижевцев и воткинцев вместо офицеров были на­чальниками старшие рабочие, к которым рядовые бойцы обращались со словом «товарищ». И только поэтому многие члены приехавшей из Омска, комиссии говорили: «Это не наши солдаты, из них толка не будет!» А ведь восставших уральских рабочих было около 40 тысяч че­ловек стойких бойцов. Это была сила, да и какой козырь против боль­шевиков!

Восстали они в день, когда Каппелем была взята Казань, и впослед­ствии под командой доблестного генерала Молчанова прошли через всю Сибирь и бились с большевиками в Приморье до конца 1922 года, в неравных боях, один против десятерых, раздетые и почти безоружные против хорошо вооруженных и тепло одетых красноармейцев.

Каппель имел в виду большие переформирования в армии, но для этого нужен был какой-то рубеж для остановки отхода. Помню его слова: «Было бы очень желательно, чтобы таким рубежом, где можно спокойно заняться переформированием, было наше Забайкалье!..»

 

По линии железной дороги и по тайге

 

Эшелоны в затылок один другому, по двум линиям, медленно и даже с остановками тянулись на восток. Справа и слева от железной дороги бесконечными вереницами, иногда в несколько рядов, по сугробам, ов­рагам и ухабам тащились разнообразные повозки. В окно вагона я насчи­тывал в день более сотни выбившихся из сил лошадей, стоявших или лежавших вдоль дороги. Из-за недостатка воды или топлива на запасных путях станций и полустанков стояли беспомощно сотнями эшелоны, ожидая своей горькой участи. Могущие передвигаться люди бросали свои вагоны и шли пешком дальше, лишь бы уйти от красного ада.

Враг не дремал. Окрыленные успехом и захватом богатой добычи, большевики наседали с удвоенной энергией. Организованными банда­ми они нападали на беззащитные тянувшиеся обозы и творили над несчастными людьми холодящие мозг ужасы.

В Щеглове и близрасположенных деревнях и селах свирепствовала какая-то особенная по своим зверствам банда. Захваченных людей партизаны-бандиты обыкновенно раздевали донага и при 35—40-гра­дусном морозе обливали водой, подстегивая плетью или палками, пока несчастная жертва падала замертво. Были случаи, когда грудных мла­денцев убивали, хватая за ноги, об угол дома или о замерзшую землю. И вообще изощрялись над несчастными на разные лады. При подходе воинских частей эти зверские банды куда-то исчезали. Рассказы чудом спасшихся жертв о таких расправах потрясали слушателей.

Кроме этого, много людей гибло от свирепой стужи и недостатка теп­лой одежды. Из движущейся массы людей эпидемия тифа вырывала сотни жизней каждый день. Эта масса, движущаяся разными способами и больше пешком, налетала на редко попадавшиеся (в Сибири) деревни и, как саранча, уничтожала все имеющееся съестное, оставляя жителей на голод и холод (часто одежда тоже отбиралась проходящими). Соло­менные крыши строений уходили на корм голодным лошадям. На стан­ции Татарская я видел несколько платформ, высоко нагруженных мерт­вецами, издали походившими на какие-то коряги.

Слухи из далекого нашего тыла были тревожны. Старый главноко­мандующий еще не сдал своего поста генералу Каппелю, а разослал приказ, в котором подробно разработал план, как под Ново-Никола­евском будут разбиты повстанцы-партизаны, но не указал, какими вой­сками.

 

Генерал Войцеховский застрелил генерала Гривина

 

Остатки армий медленно двигались на восток, сплошной лентой тянулись туда и эшелоны. Где-то в районе станции Татарская или на самой станции, хорошо не помню, к вагону командующего 3-й арми­ей генерала Каппеля, назначенного вместо генерала Сахарова, подошел автомобиль. Из него энергичным шагом вышел командующий 2-й ар­мией генерал Войцеховский. Войдя в вагон, после краткого приветствия он доложил генералу Каппелю: «Два часа назад я застрелил генерала Гривина, командующего Северной группой».

«При каких обстоятельствах?» — спросил Каппель. «Согласно моей диспозиции, — ответил Войцеховский, — Северная группа, входящая в состав 2-й армии, сегодня должна была занимать ряд назначенных деревень. Еду туда — там никого нет, обратно — никого нет. Наконец, через 10—15 верст догоняю арьергард Северной группы. Спрашиваю: «Почему отходите?» — «По приказанию генерала Гривина, хотя с про­тивником связь была утеряна». Добираюсь до штаба Северной группы, спрашиваю генерала Гривина, получена ли моя вчерашняя диспозиция. Гривин отвечает: «Да, получена!» — «Почему же отходите?» — «Что­бы сохранить кадры!» Я объяснил генералу Гривину, что своим отхо­дом он оголил фланг наших войск и что красные могут зайти им в тыл. Далее я предложил генералу Гривину сейчас же написать приказ войс­кам Северной группы занять общую линию, то есть вернуться назад. «Такой приказ я не буду выполнять!» — заявил Гривин и схватился за эфес своей шашки. Я повторил приказание. Он вторично отказался его исполнить. После этого я выстрелил в генерала несколько раз. Он по­валился мертвым».

— Очень прискорбный факт, но иначе вы и не могли поступить, — сказал Каппель.

— Я тут же сел за стол, —  продолжал Войцеховский, —  и на­писал: «Вступив в командование Северной группой, приказываю за­нять деревню X., чтобы выровняться со своими левыми соседями». Назначил командующим группы бывшего начальника штаба и поехал к вам.

 

Бунт Барабинского полка под командой полковника Ивакина

 

Через два-три дня после доклада генерала Войцеховского штаб 3-й армии на рассвете подходил к станции Новониколаевск. Вследствие затора на железнодорожных путях эшелон Каппеля стоял недалеко от семафора. Со станции была слышна перестрелка; там должен был сто­ять на путях эшелон командующего 2-й армией генерала Войцеховс­кого. Еще не рассвело, было почти темно, с неба падал снег или какая-то снежная крупа.

Желая скорее выяснить, в чем дело, Каппель, его адъютант прапор­щик Борженский и я вышли из вагона и пешком направились вдоль стоявших составов на станцию, в штаб 2-й армии.

В полумраке, когда стрельба уже почти стихла, мы добрались до штаба 2-й армии. Каппелю доложили, что сибирский Барабинский полк 1-й армии генерала Пепеляева взбунтовался и пытался арестовать ге­нерала Войцеховского. Но неподалеку находились теплушки польских частей, которые вовремя этот бунт ликвидировали. Арестованный ко­мандир Барабинского полка полковник Ивакин при попытке бежать был пристрелен.

Думая, что эшелон Верховного Правителя находится на станции Новониколаевск, Каппель прошел на станцию, но Верховного Прави­теля там не оказалось, так же как и эшелона штаба фронта генерала Сахарова. Они были еще ночью отправлены на восток.

На станции Новониколаевск и в городе на видных местах красовался на листах большого размера приказ о геройском подвиге генерала Вой­цеховского, застрелившего генерала Гривина. Приказ был подписан ко­мандующим фронтом генералом Сахаровым. Хорошо помню, что этот приказ на Каппеля произвел удручающее впечатление, и он мог только сказать:

— Что они делают? Уж если случилось такое несчастье, так лучше бы постарались его не рекламировать. Этот приказ вызовет отрицательное настроение в нашей армий. И как будут злорадствовать большеви­ки! Какая благодатная почва для агитации против нас!

Вторично Каппель получил телеграмму от Верховного Правителя о желании личного свидания на станции Тайга.

 

Арест генерала Сахарова Пепеляевым на станции Тайга

 

В этот же день был выделен салон-вагон, одна теплушка и один паровоз, в которых должны были следовать на станцию Тайга гене­рал Каппель, я, несколько Ординарцев и прислуга. Выбраться со стан­ции Новониколаевск удалось только к вечеру и прибыть на станцию Тайга — на другой день утром. Нам сообщили, что эшелон Верхов­ного Правителя только что вышел на восток (на станцию Судженка, 37 верст от Тайги).

Каппель и я направились к поезду штаба фронта генерала Сахаро­ва. Каппель числился временным заместителем и поста главнокоман­дующего еще не принимал. Эшелон главнокомандующего генерала Сахарова, к нашему изумлению, был оцеплен войсками 1-й Сибирской армии генерала Пепеляева, и вход в вагоны (а также и выход из них) был запрещен по приказу Пепеляева.

Отыскали салон-вагон, занятый генералом Пепеляевым. Каппель вошел туда один. Там он встретил министра Пепеляева, поздоровав­шись с которым просил его информировать о положении дел и за­дал ему вопрос: «По чьему приказу арестован главнокомандующий фронтом?» Министр Пепеляев довольно возбужденно начал объяснять Каппелю: «Вся Сибирь возмущена этим вопиющим преступлени­ем, как сдача в таком виде Омска, кошмарная эвакуация и все ужасы, творящиеся на линии железной дороги повсюду. Чтобы успоко­ить общественное мнение, мы решили арестовать виновника и увез­ти его в Томск (там стоял штаб 1-й Сибирской армии) для преда­ния суду».

Генерал Каппель, взволнованный, не дал ему закончить и резко пре­рвал его:

— Вы, подчиненные, арестовали своего главнокомандующего? Вы даете пример войскам, и они завтра же могут арестовать и вас. У нас есть Верховный Правитель, и генерала Сахарова можно арестовать толь­ко по его приказу!

(Каппель в данном случае предсказал точно. Генерал Пепеляев не доехал до Томска в свой штаб. 1-я армия взбунтовалась, и генералу Пепеляеву на середине дороги из Тайги в Томск пришлось покинуть свой салон-вагон и с небольшой группой приближенных идти на вос­ток, включившись в общую отходящую ленту.)

Сказав это, генерал Каппель повернулся и вышел из вагона. Мы пошли на станцию и по дороге увидели хвост литерного эшелона Д, задний вагон которого сошел с рельс. Начальник рекомендовал отце­пить сошедший с рельс вагон, а эшелон отправить дальше. Но когда до служащих станции дошел слух, что на станцию прибыл генерал Каппель, эшелон «Д» с государственным золотом ушел вслед за эшело­ном Верховного Правителя, и вагон с золотом был быстро поставлен на рельсы...

На станции Каппель написал приказ генералу Войцеховскому и на­чальнику кавалерийской бригады 3-й армии, на случай его, Каппеля, ареста генералом Пепеляевым. Этот приказ я должен был доставить по назначению и рассказать то, что произошло.

Нам сообщили, что Верховный Правитель еще не прибыл на стан­цию Судженка. Мы временно расстались. Каппель ушел в свой вагон, а я, смешавшись с бурлящим морем переполнивших станцию разно­шерстных людей, стал наблюдать за нашим вагоном. Через несколько минут в него быстро вошел генерал Пепеляев (ему тогда было 28 лет). Потом Каппель мне рассказал, что пришедший и сильно взволнован­ный генерал Пепеляев заявил:

— Арестовать главнокомандующего действительно можно только по приказу Верховного Правителя, и мы просим помочь нам достать этот приказ.

Генерал Пепеляев радостно приветствовал Каппеля и чуть ли не со слезами повторял ему: «Владимир Оскарович, только на вас одного те­перь вся надежда...»

Позже оцепление было снято, но после свидания Каппеля с Верхов­ным Правителем (о чем будет сказано позже) Верховный Правитель теперь уже Каппелю отдал приказ: доставить генерала Сахарова в Ир­кутск, где военная комиссия во главе с генералом Бутурлиным должна была вести следствие и разбор всей деятельности генерала Сахарова на посту главнокомандующего.

 

Личная переписка генерала Каппеля

 

Мне, изрядно изнуренному тифами и еще не вполне оправившему­ся от них, Каппель не мог поручить какую-нибудь строевую должность. К тому же у меня сильно расстроилось зрение, и я сидел, редко выхо­дя из вагона. Все же Каппель просил меня заняться его личной перепиской, так как частных писем накопилась большая груда. Большею частью это были просьбы о помощи от жен или родственников, поте­рявших связь с ушедшими в Белую армию бойцами. Многим была ока­зана помощь из штаба 3-й армии, а также многим Каппель помогал из личных средств — получаемого им жалованья, которое он расходо­вал до последней копейки, никому не отказывая.

Среди писем я нашел сообщение от его детей, которые из Кургана переселились в Иркутск, где были зачислены на военный паек, получа­емый в очень небольших размерах, и переносили настоящую нужду: им не хватало белого хлеба, сахара и других продуктов. Писала мать жены генерала Каппеля, которая вместе со своим таким же престарелым мужем, как и сама, присматривала за малолетними детьми. Письмо было от 2—4 ноября. Я составил телеграмму командующему Иркутс­ким военным округом — сделать распоряжение о выдаче семье гене­рала Каппеля 10 тысяч рублей — и подал на подпись Каппелю. Он пришел в ужас и никак не хотел согласиться на такую большую сум­му, не видя возможности в скором времени вернуть ее обратно. При­шлось уменьшить наполовину, и только тогда Каппель дал неохотно свою подпись.

Солдат, сопровождавший нас на станцию Тайга, разыскал жарено­го гуся, но мы не могли его купить, так как у нас не нашлось ста руб­лей за этого гуся.

 

Станция Судженка

 

Кажется, 3 декабря, в сильнейший мороз, рано утром, в сиреневом от мороза тумане прибыли мы на станцию Судженка, и наши два ва­гона остановились недалеко от здания станции. Была какая-то напря­женная тишина. На запасных путях стояли четыре-пять эшелонов. Мы вышли из вагона и первого встречного спросили, где эшелон Верхов­ного Правителя. Через несколько путей мы направились к крайнему эшелону, около которого (плохо было видно из-за тумана) три-четыре офицера, видимо, совершали утреннюю прогулку. Когда мы стали под­ходить, то из этой группы услышали вопрос (потом оказалось, что это был Верховный Правитель): «Скажите, а когда прибудет генерал Кап­пель?» Мы быстро подошли к этой группе, и Каппель, идя впереди и узнав адмирала Колчака, взял под козырек: «Разрешите явиться, я — генерал Каппель!»

Удивленный Верховный Правитель, быстро подойдя к Каппелю, пожал ему руку и спросил: «А где же ваш конвой?» Каппель ответил, что он считает лишним в тылу своих войск иметь конвой и тем загро­мождать и без того забитую линию железной дороги.

У Верховного Правителя Каппель пробыл около 3 часов. И когда Каппель выходил от него, Колчак вышел проводить его. Пожимая обе­ими руками руку Каппеля, адмирал сказал: «Только на вас, Владимир Оскарович, вся надежда». И по щеке адмирала Колчака, возможно от мороза, скатилась крупная слеза...

Потом, когда Каппель пришел в свой вагон, он долго рассказывал мне о разговоре с Верховным Правителем, уже во время хода нашего поезда обратно на станцию Тайга. Он показал приказ Верховного Пра­вителя об аресте генерала Сахарова и о назначении комиссии для про­изводства дознания о его деятельности.

Когда Каппель доложил об аресте Пепеляевым генерала Сахарова, Верховный Правитель был очень удивлен и сказал: «А генерал Пепеляев был так любезен, что дал мне свой бронепоезд сопровождать меня со станции Тайга». (Бронепоезд был с половины дороги возвращен на станцию Тайга — видимо, после прибытия туда генерала Каппеля.)

Во время разговора Верховный Правитель предложил Каппелю взять несколько ящиков золота (на всякий случай) из эшелона литера Д. Однако Каппель от этого уклонился, сказав, что золото его свяжет, и дал совет Колчаку ближе держаться к своим войскам, чтобы армия чувствовала его присутствие. Адмирал ответил, что дорога и он лично охраняются союзниками, у которых достаточно для этого сил, так что он об этом не беспокоится.

 

Опять станция Тайга

 

Прибыв на станцию Тайга, Каппель рассказал о разговоре относи­тельно ареста генерала Сахарова. Но, кроме этого (говорил не генерал Пепеляев, а его брат, премьер-министр, который потом был расстре­лян большевиками в Иркутске вместе с Колчаком), Пепеляев доказы­вал Каппелю, что Гражданская война с большевиками в общероссий­ском масштабе с падением Омска закончена. Теперь идет борьба за области, в данном случае за Сибирь. Возглавлять эту борьбу теперь дол­жны сибиряки, также и стоять во главе войск.

Каппель не без волнения возразил: «Прежде чем на это решиться, нужно считаться с действующей армией, большинство которой — не сибиряки. Среди армии есть много добровольцев-волжан, которым дорога вся Россия в целом. Захотят ли они защищать вашу Сибирь — нужно прежде всего спросить их»...

 

После ареста генерала Сахарова

 

Несмотря на привезенный Каппелем приказ об аресте генерала Сахарова (от 3 декабря 1919 года), все же Пепеляевы решили отце­пить его вагон от штаба фронта и увезти его в Томск. Большого труда стоило Каппелю доказать Пепеляевым, что они не имеют права это сделать. И можно сказать, что Каппелю генерал Сахаров обязан своей жизнью, так как озлобление против него было большое и живым он оттуда не вернулся бы. Но к этому необходимо добавить и то, что у самого Каппеля на станции Тайга абсолютно не было реальной силы, ибо все они были еще далеко.

Со станции Тайга генерал Пепеляев уехал в Томск, до которого не добрался. Его брат, министр Пепеляев, поехал на восток. Возвратившись с Судженки от Верховного Правителя, Каппель включился в эшелон штаба фронта, как главнокомандующий армиями восточной окраины, и стал передвигаться на восток.

 

Мариинск, декабрь 1919 года

 

Медленно, с остановками тянется на восток в несколько рядов вдоль линии железной дороги бесчисленное количество саней, всевозможных повозок и плохо одетых пеших и конных людей, оставляя по бокам вехи в виде брошенных и обессиленных или издыхающих лошадей.

Эшелон штаба фронта пришел на станцию Мариинск, забитую все­возможными поездами, двигавшимися на восток. Получено сообщение, что бывшее в городе начальство уже несколько дней как уехало из го­рода. И теперь управляет городом и районом вновь сформированное представительство от земства, у которого в городе как раз происходит собрание-митинг. Было 5 часов вечера, до города от станции 3 версты. Каппель приказал приготовить пару запряженных коней, забрал меня, и мы немедленно поехали на собрание без всякой охраны и предуп­реждений. Там нас никто не ждал.

В небольшом зале за столом сидело человек 10—12. При нашем появлении произошло большое замешательство, когда Каппель назвал себя. Присутствующие, толкая друг друга, быстро начали вставать и гурьбой направились к выходу. Каппелю удалось задержать нескольких из них и наскоро объяснить, что бояться им нечего. В общем, повто­рилась та же картина, что была в шахте на Аша-Балашовской.

Когда волнение немного успокоилось и собиравшиеся уходить вер­нулись, Каппель поблагодарил их, как русских людей, за то, что они сорганизовались и взяли на себя заботу о Мариинском районе. Он объяснил им, что в данный момент сюда приходит армия, поэтому, естественно, и вся власть в районе должна перейти к воинским орга­низациям и т. д. К этому времени все земские представители верну­лись на свои места.

На следующий день делегация от земства явилась к Каппелю с хле­бом-солью и большим списком того, что имеется у них на складах нужного для проходящей армии. И действительно, проходящие войс­ка были снабжены полностью продуктами питания, а многие получили теплые вещи, полушубки, валенки и белье.

Через три дня эшелон штаба фронта должен был уходить дальше, а на его место пришел штаб 2-й армии генерала Войцеховского. Его тоже встретила делегация с хлебом-солью от земских представителей. Войцеховский объявил, что район Мариинска находится в ведении воинс­ких частей, и прибавил: «Если вы будете чинить проходящим войскам препятствия, то я вас всех повешу!»

Потом рассказывали, что земских представителей было невозмож­но отыскать, а опустевшие склады были брошены...

 

Ачинск

 

Это — довольно большая сибирская станция. Все ее пути были за­биты самыми разнообразными эшелонами до предела — эшелонами, ожидавшими своей очереди отправки на восток. Некоторые из них стояли уже несколько дней; колеса некоторых вагонов примерзли от вытекавшей грязной воды. Масса людей сновала туда и сюда через ва­гонные площадки или прямо под вагонами. В общем, несмотря на мороз, станция походила на большой муравейник в летнее время.

В восточном углу тупиков чехи заканчивали погрузку своих эшело­нов. Их лошади стояли неподалеку привязанными к коновязям, а их совсем невоенный груз укладывался в товарные вагоны.

Эшелон штаба фронта стоял на восток от центра. Немного сзади его центра с левой стороны стояли три цистерны с бензином. Через не­сколько путей, к северу от цистерн, в самом центре стоявших эшело­нов, стояли два вагона с черным порохом, ранее предназначенным для камчатских охотников. С другой стороны цистерн с бензином непода­леку стоял эшелон, принадлежавший 1-й Сибирской армии (генерала Пепеляева) с каким-то странным наименованием «эшелон особого назначения», под начальством капитана Зубова. Этот капитан Зубов по каким-то соображениям устроил «товарообмен» оружия (винтовок и револьверов) на черный порох, причем порох был упакован в бочках, неудобных для переноски. И было решено порох насыпать в мешки прямо под вагонами и под цистернами. А так как мешки не были до­статочно прочными, то порох из них просыпался на снег, образуя чер­ную дорогу, об опасности которой не задумывались участники обмена.

 

Взрыв

 

Цистерны стояли от нас примерно на расстоянии 20 вагонов сзади нашего вагона. Я шифровал телеграмму на небольшом столике близ окна. К главнокомандующему (генералу Каппелю) приходили с очеред­ными докладами начальники воинских частей и чины штаба. Был обыч­ный для того времени рабочий день штаба. Но в 12 часов дня или немного позднее я услышал короткий гул, а затем один за другим два оглушительных громовых раската, отчего толстые стекла окон салон-вагона, разбитые на осколки, влетели внутрь вместе с рамами. Нахо­дясь близко от окна, я силой влетевшего от взрыва воздуха буквально втиснулся лицом в стол, получив удары по голове от разбитых стекол. Первое, что я услышал сквозь грохот и лязг летевших во все стороны тяжелых вещей, был довольно спокойный голос Каппеля: «Вася, ты жив? Дай мою винтовку!»

Я шифровал телеграмму в его личном купе, где на ближайшем от койки крючке всегда висела его винтовка. Я взял винтовку и, пересту­пая через лежавшие на полу оконные рамы, передал ее Каппелю, ко­торый уже выходил из вагона. И пока мы вышли и спустились с высо­ких подножек вагона на снег, прошло некоторое время. Но мы видели, как сверху с большой высоты летели издававшие странный вой тяже­лые двери теплушек и обломки вагонов.

Нам пришлось плотно прижаться к вагонам нашего поезда, чтобы не быть раздавленными валившимися сверху тяжелыми частями взор­ванных вагонов. Двери товарных вагонов, падавшие с молниеносной быстротой углом, на наших глазах взрыхляли промерзшую землю на аршин и больше глубины. Жар от ревущего пламени, устремлявшегося на несколько саженей к небу, заставил нас вернуться к задней части нашего эшелона и обернуться туда, где справа и слева были нагромож­дены в несколько рядов горящие вагоны (теплушки), набитые корчив­шимися от огня еще живыми людьми — ранеными и тифозными. От горящей груды вагонов загорелись и другие уцелевшие от взрыва ваго­ны, наполненные больными, ранеными и просто беженцами, оглушен­ными взрывом.

Генерал Каппель дал распоряжение железнодорожникам отцепить уцелевшие от огня составы вагонов и вывести их из сферы всепожира­ющего огня. Конвой штаба фронта, состоявший из 70 человек, почти целиком погиб, находясь в вагонах близко от взрыва. Сзади нас уцеле­ло, с разбитыми окнами, 17 вагонов из нашего состава. Остальные все погибли.

Допуская возможность выступления местных большевиков, Каппель приказал мне отправиться в город Ачинск (3 версты от станции) и вызвать добровольческую конную бригаду, в которой мы (Каппель и я) были утром и все чины которой произвели на нас очень хорошее впечатление. Особенно толковым был их командир (фамилию его я забыл). Телефон, конечно, не действовал, так как здание станции было почти разрушено, с зияющими отверстиями вместо окон и дверей.

Пробираясь через пути, я увидел несколько тревожно бродящих, сорвавшихся с коновязи чешских лошадей. Поймав одну из более до­верчивых, я сел на нее без седла, в одном недоуздке, и направил бед­ного коня по кратчайшей дороге к городу, применив все дозволенные и недозволенные способы к развитию его предельной скорости.

Подъезжая к зданию, где располагался штаб бригады, я увидел всю бригаду готовой к действию. Я наскоро объяснил, в чем дело, и полу­чил другого, оседланного коня, так как доставивший меня конь еле стоял на трясущихся ногах. Ускоренным аллюром мы прибыли к мес­ту взрыва и быстро разыскали генерала Каппеля, который и отдал нужные распоряжения командиру Добровольческой бригады.

Огонь, бушевавший, когда я уезжал, значительно утих, хотя вагоны еще продолжали гореть и в прогоревших отверстиях были видны кор­чившиеся в предсмертных муках люди. Помочь им было некому, и прибывшая Добровольческая бригада быстро организовала помощь.

 

Бесчинства чехов

 

Ачинский взрыв еще не был ликвидирован, как отовсюду с линии железной дороги стали поступать жалобы на бесчинства чехов. Они забирали не принадлежавшее им топливо, запрещали русским брать воду на станциях, отбирали у русских эшелоны и исправные парово­зы и так далее. Наконец, со станции Нижнеудинск генерал Каппель получил известие, что чехи силою забрали два паровоза из эшело­на Верховного Правителя, который отдельной телеграммой просил Каппеля повлиять на чехов, чтобы они прекратили подобное само­управство.

Не имея под рукой свободных воинских частей, чтобы воздейство­вать на чехов, генерал Каппель решил просто пожертвовать собой: в ультимативной форме он потребовал от генерала Сырового, главноко­мандующего чешскими войсками, немедленного отдания приказа пре­кратить чешские безобразия и пропустить эшелон Верховного Прави­теля на восток; в противном случае он вызывает Сырового на дуэль.

«Генералу Сыровому, копия Верховному Правителю, председателю Совета Министров, генералу Жанену и Ноксу, Владивосток, главнокоман­дующему японскими войсками генералу Оой, командирам 1-й Сибир­ской, 2-й и 3-й армий. Командующему войсковых округов: Иркутского генералу Артемьеву, Приамурского генералу Розанову и Забайкальского атаману Семенову. Сейчас мною получено извещение, что вашим распо­ряжением об остановке движения всех русских эшелонов задержан на станции Красноярск поезд Верховного Правителя и Верховного Главно­командующего всех русских армий, с попыткой отобрать силой паровоз, причем у одного из его составов даже арестован начальник эшелона. Вер­ховному Правителю и Верховному Главнокомандующему нанесен ряд оскорблений и угроз, и этим нанесено оскорбление всей русской армии. Ваше распоряжение о непропуске русских эшелонов есть ничто иное, как игнорирование интересов русской армии, в силу чего она уже потеряла 120 составов с эвакуированными ранеными, больными, женами и деть­ми сражающихся на фронте офицеров и солдат. Русская армия хотя и пе­реживает в настоящее время тяжкие испытания боевых неудач, но в ее рядах много честных, благородных офицеров и солдат, никогда не посту­павшихся своею совестью, стоя не раз перед лицом смерти от больше­вистских пыток. Эти люди заслуживают общего уважения, и такую ар­мию и ее представителя оскорблять нельзя. Я, как Главнокомандующий армиями Восточного фронта, требую от вас немедленного извинения перед Верховным Правителем и армией за нанесенное вами оскорбле­ние и немедленного пропуска эшелонов Верховного Правителя и Пред­седателя Совета Министров по назначению, а также отмены распоряже­ния об остановке русских эшелонов. Я не считаю себя вправе вовлекать измученный русский народ и его армии в новое испытание, но если вы, опираясь на штыки тех чехов, с которыми мы вместе выступали и, ува­жая друг друга, дрались в одних рядах во имя общей цели, решились нанести оскорбление русской армии и ее Верховному Главнокомандую­щему, то я, как Главнокомандующий Русской армии, в защиту ее чес­ти и достоинства, требую от вас удовлетворения путем дуэли со мной. № 333. Главнокомандующий армиями Восточного фронта, генерального Штаба генерал-лейтенант Каппель».

На эту телеграмму ответа не было. Бесчинства чехов продолжались.

 

Предательство генерала Зиневича

 

Помимо сведений о чешских безобразиях, генерал Каппель получил другие грустные сведения. Стало известно, что некоторые воинские части Красноярского гарнизона (куда шла теперь вся армия), во главе с генералом Зиневичем, перешли на сторону большевиков. К нашему прибытию на станцию Минине или Зеледеево (точно не помню) те­леграфная связь еще не была нарушена, и из Красноярска со мной часто разговаривал инженер (бывший министр путей сообщения) Устрялов. Он подробно сообщал, что происходило в городе.

На улицах открыто появились части повстанческого отряда Щетин-кина. Остатки белых частей спрятались, кто куда мог. Генерал Зиневич в своих выступлениях на митингах явно подыгрывался к большевикам, которые, впрочем, мало ему доверяли. Солдаты митинговали и призы­вали к миру с большевиками. Несогласных арестовывали.

В двадцатых числах декабря (1919 года) генерал Зиневич вызвал ге­нерала Каппеля по прямому проводу. Каппель был занят с генералом Петровым и на мое сообщение о Зиневиче просил меня временно начать разговор. Телеграфное отделение было в соседнем вагоне. После обычных генеральских приветствий и некоторой паузы на телеграфной ленте по­явился вопрос: «Когда же вы наберетесь мужества и решите бросить эту никчемную войну? Давно пора выслать делегатов к советскому командованию для переговоров о мире». Я не нашелся что ответить, сказал телеграфисту, что «аппарат испорчен», просил обождать и пошел с док­ладом к Каппелю. Возмущенный Каппель внимательно просмотрел теле­графную ленту, пока аппарат щелкал впустую, и стал диктовать ответ, смысл которого был таков: «Вы, взбунтовавшиеся в тылу, ради спасения собственной шкуры готовы предать и продать своих братьев, борющих­ся за благо Родины. И, прежде чем посылать делегатов для переговоров о мире, нужно иметь их согласие — захотят ли они мириться с порабо­тителями Родины...» Закончил генерал Каппель диктовку словами: «С предателями Родины я не желаю разговаривать».

Потом было сообщено, что большевики расстреляли в Красноярске много офицеров и самого генерала Зиневича.

 

Обход Красноярска

 

Атака Красноярска подошедшими частями не имела успеха. Насту­павшими белыми частями вышедший со станции польский бронепоезд (с бело-красным флагом) был принят за бронепоезд восставших в Красноярске или даже за партизанский бронепоезд Щетинкина, и цепи наступавших остановились. Мешала операции и плохая связь между наступавшими группами.

Пришлось обходить город с юго-запада и севера. Связь с 3-й арми­ей, с настоящими каппелевцами, временно была утеряна. На другие части полагаться было рискованно. Пришлось выгрузиться из эшелона штаба фронта и двигаться походным порядком, в обход Красноярска. А так как ачинским взрывом был уничтожен целиком весь конвой глав­нокомандующего, известный всем атаман Иванов-Ринов, занимавший пост помощника главнокомандующего по административной части и имевший свою личную конвойную сотню, любезно предложил ее Каппелю. Штаб главнокомандующего выгрузился на станции Минине, что­бы обходить Красноярск.

После некоторой суматохи и беспорядочной перестрелки с какими-то отрядами, шедшими из Красноярска, мы в конце концов, обойдя город, выбрались к Енисею и по льду реки, по хорошо наезженной дороге, двигались в направлении деревни Есаулово. Атаман Иванов-Ринов со своим казначеем держались в стороне, и так как наши лоша­ди двигались медленно, то мы решили, что он со своим казначеем ре­шил подкормить лошадей, отъехав на берег к небольшому стогу сена.

Мы двигались дальше, и недалеко от деревни Есаулово нас окликну­ли дозорные. Разобравшись, что это были драгуны 1-й кавалерийской дивизии, мы втянулись в деревню и расположились по избам. Вскоре было обнаружено исчезновение атамана Иванова-Ринова; посланные его разыскивать вернулись ни с чем. Потом, когда мы добрались до Читы, там был слух, что Иванов-Ринов погиб, о нем жена служила панихиду и позже уехала в Японию. А вскоре в Читу с чешским эшелоном при­был с паспортом персидского подданного сам Иванов-Ринов и был правой рукой у атамана Семенова.

 

Деревни Чистоостровская и Подпорожная и движение по реке Канн

 

6 или 7 января 1920 года в деревне Чистоостровской было созвано совещание начальников отдельных частей. По имеющимся сведениям было известно, что железная дорога от города Красноярска и на восток была в руках красных. На станции Клюквенная красные атаковали про­ходившие обозы и зверски расправились со всеми, кто там находился.

Решено было сделать обход севернее, пройдя по льду замерзшего Енисея. Этот поход иногда задерживался короткими стычками с мест- ными повстанцами. Во время одной из таких стычек шедший немного сзади командир симбирских улан был так нервно потрясен, что до соприкосновения с противником приказал погрузить полковое знамя под лед Енисея.

Дойдя до деревни Подпорожной, Каппель созвал военное совеща­ние начальников двигавшихся по этому пути частей. Они раскололись на две группы: одна настаивала двигаться по Енисею дальше на север почти до самого Енисейска, чтобы сделать глубокий обход по северной Ангаре, что удлиняло наш путь на восток по снежной и почти безлюд­ной пустыне на 2 тысячи верст. Другая группа, во главе с генералом Каппелем, допускала обход только по реке Кан, впадающей в Енисей около деревни Подпорожной. Генерал Каппель горячо отстаивал этот второй вариант, предоставляя возможность желающим идти северным путем. При этом он сказал: «Если нам суждено погибнуть, то лучше здесь, чем забиваться на север, где климат более суровый»...

Первая группа во главе с генералом Перхуровым76 и Галкиным77 продолжала движение на север по льду Енисея. Вторая группа во главе с генералом Каппелем стала спускаться по крутому, почти отвесному берегу порожистой и местами (несмотря на январь) еще не замерз­шей реки Кан, зажатой отвесными ущельями гор, покрытых непро­ходимой дикой тайгой. Обыкновенно зимой таежные охотники про­езжали по льду реки до первой деревни Барги, 90 верст от деревни Подпорожной.

Передовым частям, с которыми следовал сам Каппель, спустившимся по очень крутой и длинной, поросшей большими деревьями дороге, представилась картина ровного, толщиной в аршин, снежного покро­ва, лежащего на льду реки. Но под этим покровом по льду струилась вода, шедшая из незамерзающих горячих источников с соседних сопок. Ногами лошадей перемешанный с водою снег при 35-градусном моро­зе превращался в острые бесформенные комья, быстро становившиеся ледяными. Об эти обледеневшие бесформенные комья лошади порти­ли себе ноги и выходили из строя. Они рвали себе надкопытные вен­чики, из которых струилась кровь.

В аршин и более толщины снег был мягким, как пух, и сошедший с коня человек утопал до воды, струившейся по льду реки. Валенки быстро покрывались толстым слоем примерзшего к ним льда, отчего идти было невозможно. Поэтому продвижение было страшно медлен­ным. А через какую-нибудь версту сзади передовых частей получалась хорошая зимняя дорога, по которой медленно, с долгими остановками тянулась бесконечная лента бесчисленных повозок и саней, наполнен­ных самыми разнообразными, плохо одетыми людьми.

Незамерзающие пороги реки проходилось объезжать, прокладывая дорогу в непроходимой тайге.

Через 4—5 верст по Кану проводники предупредили генерала Каппеля, что скоро будет большой порог и если берега его не замерзли, то дальше двигаться будет нельзя, вследствие высоких и заросших тайгой сопок. Каппель отправил приказание в тыл движущейся ленты, чтобы тяжелые сани и сани с больными и ранеными временно остановить и на лед не спускаться, чтобы не очутиться в ловушке, если порог ока­жется непроходимым.

При гробовой тишине пошел снег, не перестававший почти двое суток падать крупными хлопьями; от него быстро темнело, и ночь тя­нулась почти без конца, что удручающе действовало на психику людей, как будто оказавшихся в западне и двигавшихся вперед полторы-две версты в час.

Идущие кое-как прямо по снегу, на остановках, как под гипнозом, сидели на снегу, в котором утопали их ноги. Валенки не пропускали воду, потому что были так проморожены, что вода при соприкосновении с ними образовывала непромокаемую ледяную кору. Но зато эта кора так тяжело намерзала, что ноги отказывались двигаться. Поэтому многие продолжали сидеть, когда нужно было идти вперед, и, не в силах двинуть­ся, оставались сидеть, навсегда засыпаемые хлопьями снега.

Сидя еще на сильной, скорее упряжной, чем верховой, лошади, я подъезжал к сидящим на снегу людям, но на мое обращение к ним встать и идти некоторые ничего не отвечали, а некоторые, с трудом подняв све­сившуюся голову, безнадежно, почти шепотом отвечали: «Сил нет, вид­но, придется оставаться здесь!» И оставались, засыпаемые непрекраща­ющимся снегопадом, превращаясь в небольшие снежные бугорки...

Генерал Каппель, жалея своего коня, часто шел пешком, утопая в снегу так же, как другие. Обутый в бурочные сапоги, он, случайно уто­нув в снегу, зачерпнул воды в сапоги, никому об этом не сказав. При длительных остановках мороз делал свое дело. Генерал Каппель почти не садился в седло, чтобы как-то согреться на ходу.

Но тренированный организм спортсмена на вторые сутки стал сда­вать. Все же он сел в седло. И через некоторое время у него начался сильнейший озноб и он стал временами терять сознание. Пришлось уложить его в сани. Он требовал везти его вперед. Сани, попадая в мокрую кашу из снега и воды, при остановке моментально вмерзали, и не было никаких сил стронуть их с места. Генерала Каппеля, бывше­го без сознания, посадили на коня, и один доброволец (фамилии его не помню), огромный и сильный детина на богатырском коне, почти на своих руках, то есть поддерживая генерала, не приходившего в себя, на третьи сутки довез его до первого жилья, таежной деревни Барги — первого человеческого жилья, находившегося в 90 верстах от деревни Подпорожной, которые мы прошли в два с половиной дня, делая в среднем не более двух с половиной верст в час.

Я сам мало в чем принимал участие, так как был сильно ослаблен этим переходом, еще не оправившись от перенесенных тифов, и, очу­тившись в жилье, ничего не сознавая, почти упал на чью-то кровать.

 

Деревня Барга

 

Бесчувственного генерала Каппеля внесли в дом, раздели, положили в кровать. Ноги его, от колен и ниже, затвердели, как камень. Случай­но оказавшийся с нами доктор был без аптеки и инструментов. Осмот­рев растираемые снегом ноги больного генерала, он нашел, что у него обморожены пятки и некоторые пальцы на ногах и их нужно срочно ампутировать. И, не найдя ничего нужного в заброшенной деревне, ампутацию доктор произвел простым ножом.

Очнувшись ненадолго, генерал Каппель тихо спросил: «Доктор, по­чему такая адская боль?» Скоро после операции Каппелю стало легче. Слегка приподнявшись на кровати, он приступил к организации поряд­ка движения, отдавая необходимые распоряжения.

В деревне Барге у богатого мехопромышленника нашли удобные сани, в которые предполагалось уложить больного генерала для даль­нейшего движения. И когда утром доложили ему об этом, он сказал: «Это напрасно, дайте мне коня!» На руках мы вынесли его из избы и посадили в седло. И все двигавшиеся по улице были приятно удивле­ны, увидев своего начальника на коне, как обычно.

Вставать на ноги и ходить Каппель не мог, так что, приходя на ноч­лег, мы осторожно снимали его с седла, вносили в небу, клали на кро­вать, а доктор делал ему очередную перевязку. Так продолжалось не­сколько дней. В нашей группе в санях следовали профессора Генерального штаба: генералы Филатьев, Рябиков79 и другие.

Через 8 —10 дней после выхода из деревни Барги состояние Каппеля стало ухудшаться. У него пропал аппетит, временами был сильный жар, а у трех-четырех докторов, следовавших в общем движении, не оказалось термометра. Также термометра не нашлось и в попутных деревнях. Доктора все свое внимание сосредоточили на больных ногах генерала Каппеля и совсем упустили из виду его покашливание и то, что как-то, когда я помогал ему одеваться, он потерял сознание. Его уложили в сани, в которых он ехал несколько дней.

 

Ук

 

Почти каждый день повстанцы — красные партизаны — пытались нас обстреливать. Но так как они были плохими стрелками, урона они нам не приносили, обыкновенно быстро разбегаясь и укрываясь в лесу или в деревне.

Однажды при выходе из деревни наши передовые части были силь­но обстреляны с ближайшего перекрестка дорог. Нашим бойцам при­шлось выйти из саней и повести наступление по глубокому снегу. Было убито трое повстанцев-партизан, трупы которых валялись прямо на дороге. А так как, объезжая их, можно было утонуть в глубоком снегу, то движение продолжалось прямо через трупы убитых повстанцев. Каким-то особенным звуком визжали железные полозья проходивших саней по зубам трупов. Этот звук, несмотря на полное тогда ко всему равнодушие, остался и до сих пор мной не забытым...

Верстах в 30—35 перед городом Нижнеудинском был большой бой с красными повстанцами около селения Ук. Повстанцы в конце кон­цов все разбежались, оставив на месте боя около 30 трупов.

В селении Ук умер от тифа всеми любимый и уважаемый началь­ник Самарской дивизии80 генерал Имшенецкий81. Он был примером доблестного и честного воина и пошел на войну с большевиками со всеми своими сыновьями...

 

Нижнеудинск

 

Город Нижнеудинск был занят нами после короткого столкновения с красными.

Генерал Каппель пригласил к себе на совещание начальников отдельных частей. Утром у него была высокая температура. А когда он одевался пе­ред совещанием, то снова лишился сознания и даже стал бредить. Ско­ро к нему пришел бывший главнокомандующий генерал Сахаров, нахо­дившийся не у дел, и просил назначить его командующим 3-й армией.

После этого визита ослабевшему генералу Каппелю стало еще хуже, и во время совещания, на котором обсуждались разные вопросы — о порядке движения, о назначениях и т. д., — генерал Каппель все вре­мя пролежал в кровати. На собрании было много разных лиц — мно­гих из них я забыл... Когда Каппель, уже ночью, немного стал прихо­дить в себя, он заговорил об этом совещании, делая свои выводы от­носительно присутствовавших, и закончил: «А я больше всех доверил бы генералу Молчанову: в его глазах еще светится искра Божия!»

 

Смерть генерала Каппеля

 

После Нижнеудинска ось движения шла по линии железной доро­ги; на ней сплошной лентой двигались на восток эшелоны, большей частью чешской. Я часто подъезжал к ним, так как они подолгу стояли где попало, с целью информации, которую давали начальники эшело­нов, обычно сами знающие очень мало. Но когда они узнавали, что мы следуем с тяжелобольным Каппелем, то наперебой предлагали место для больного в эшелонах, гарантируя секретность и безопасность. Чехи вообще относились к генералу Каппелю с большим уважением. Мно­гие знали его еще по волжским боям.

Но когда я уговаривал Каппеля лечь в чешский эшелон, он катего­рически отказывался, хотя чехи предлагали места для проезда с боль­ным для двух-трех сопровождающих. На все мои доводы генерал Кап-пель отвечал, что в такой тяжелый момент он не оставит армию, а если ему суждено умереть, то он готов умереть среди своих бойцов. Закон­чил он фразой: «Ведь умер генерал Имшенецкий среди своих... И уми­рают от ран и тифа сотни наших бойцов!» После этого говорить с ним на эту тему было бесполезно.

20 или 21 января 1920 года, чувствуя, что силы его оставляют, Каппель отдал приказ о назначении генерала Войцеховского главнокоман­дующим армиями Восточного фронта. В последующие два-три дня боль­ной генерал сильно ослабел. Всю ночь 25 января он не приходил в сознание.

На следующую ночь наша остановка была в доме железнодорожно­го смотрителя. Генерал Каппель, не приходя в сознание, бредил арми­ями, беспокоясь за фланги, и, тяжело дыша, сказал после небольшой паузы: «Как я попался! Конец!»

Не дождавшись рассвета, я вышел из дома смотрителя к ближай­шему стоявшему эшелону, в котором шла на восток вместе с чешски­ми войсками румынская батарея имени Марашети. Я нашел батарей­ного врача К. Данец, который охотно согласился осмотреть больного и захватил нужные принадлежности. Быстро осмотрев больного генера­ла, он сказал: «Мы имеем один патрон в пулемете против наступаю­щего батальона пехоты. Что мы можем сделать?» И тут же тихо доба­вил: «Он умрет через несколько часов».

У генерала Каппеля было, по определению доктора К. Данец, двух­стороннее крупозное воспаление легких. Одного легкого уже не было, а от другого оставалась небольшая часть. Больной был перенесен в ба­тарейный лазарет-теплушку, где он через шесть часов, не приходя в сознание, умер.

Было 11 часов 50 минут 26 января 1920 года, когда эшелон румын­ской батареи подходил к разъезду Утаи, в 17 верстах от станции Тулуна в районе города Иркутска.

 

 

Переход через озеро Байкал

 

После смерти генерала Каппеля тело его было положено в деревян­ный гроб и поставлено в одну из теплушек румынского эшелона. Од­нако мне удалось перебраться из румынского в чешский эшелон, где у меня были знакомые. Но и этот чешский эшелон, как и все, двигался черепашьим шагом на восток. На станции Иннокентьевская (перед Иркутском) нас догнали главные силы армии под командой генерала Войцеховского, и мне было предложено, вместе с гробом генерала Кап­пеля, присоединиться к войскам, сев в сани рядом с гробом.

В Иркутске была советская власть, восставшие войска и разные партизаны-повстанцы. Власть была захвачена подпольными организаци­ями большевиков и их попутчиков. План генерала Войцеховского за­хватить город атакой подошедших войск и этим, может быть, спасти арестованного Верховного Правителя и многочисленных белых офице­ров был нарушен ультиматумом чешского командования, в котором указывалось, что если произойдет атака и бой за Иркутск, то чешские войска принуждены будут начать разоружение двигающихся вдоль железной дороги остатков белых армий. Выбора иного не было, как только обойти Иркутск.

На рассвете февральского утра 1920 года главные части Каппелевской армии (так она стала теперь называться после смерти генерала Каппеля), обойдя Иркутск справа и дойдя до деревни Лиственичной на берегу озера Байкал, стали спускаться на лед Байкала. Стоял жесто­кий мороз (до 35 и выше градусов), толщина льда доходила до трех с половиной футов. Снежной крупой и ветром поверхность льда была отполирована, как зеркало.

Вступившие на него кони со старыми подковами быстро падали и не имели уже сил подняться. Лед местами был так гладок, что без особых трудов упавшую лошадь можно было тянуть за гриву до мес­та, где хоть немного было снега и была какая-то шероховатость. Там с помощью людей лошадь с большими усилиями вставала на ноги, но, пройдя небольшое расстояние до гладкого льда, снова беспомощно падала на зеркальной поверхности Байкала. Так случилось и с доволь­но крупным конем, везшим сани с гробом Каппеля. Большинство со­провождавших его шло пешком. После нескольких падений и подниманий конь отказывался встать на ноги. Возникла проблема: что де­лать дальше с гробом?

Время от времени был слышен как будто приглушенный выстрел тяжелого орудия, сопровождавшийся каким-то подземным гулом. Это трескался в длину толстый лед Байкала, отчего на льду образовывались трещины шириной с фут и больше, в которых показывалась вода, вы­ходя и замерзая в то же время.

Гроб следовал непосредственно за головным отрядом волжан под ко­мандой молодого генерала Николая Сахарова. Сопутствующие высказа­ли предложение: спустить на дно под лед гроб с телом генерала Каппе-ля. Но большинство было решительно против этого. До Мысовой оставалось около 50—60 верст дороги по льду. Преодолеть это расстоя­ние с плохо кованным конем, который часто падал, было немыслимо.

Из собравшихся пеших и конных людей ко мне подъехал на очень маленькой лошадке, совсем неказистой, но бодро хрупавшей острыми шипами подков байкальский лед, один очень скромный доброволец — волжанин Самойлов — и предложил впрячь в сани его лошадь вместо беспомощно лежащего и не желающего вставать моего большого коня. Распрячь его не представляло труда. Но впрячь небольшую сибирскую лошадку в эту сбрую было нелегко, так как надетый на нее большой хомут своей нижней частью касался ее колен. Пришлось мобилизовать имеющиеся попоны, одеяла и прочее. И лошадка быстро потащила почти невесомые сани с гробом и двумя сопровождающими.

Уже рассвело на той стороне (восточной) Байкала. И не совсем ясно вырисовывались небольшие возвышенности района станции Мысовая. Сзади с лесистого берега села Лиственичного спускались и вытя­гивались бесконечные ленты повозок с каппелевцами. Сведений ни от кого не было, кем занята сейчас Мысовая. У всех было напряженное состояние.

Переход через Байкал продолжался целый день. С наступлением су­мерек головные части втянулись в поселок Мысовой. Станция была за­нята японскими частями, и это известие сразу всех успокоило. Но наша часть все еще была на льду. Вслед за волжанами и за санями с гробом Каппеля двигались десятки саней с больными тифом каппелевцами, не­давно еще бывшими грозными бойцами. Каппелевцы не хотели оставлять больных своих друзей и начальников: везли их погруженными по трое-четверо на каждых санях. Некоторые из них были в бреду, другие тихо стонали, третьи, изнуренные болезнью, беспомощно и тревожно смот­рели вперед и вверх в ожидании неизвестного будущего.

В одних санях лежал мой одноклассник, с которым мы вместе слу­жили в одной части в Первую мировую и в Гражданскую войну. Когда-то веселый и жизнерадостный, богатырского сложения красавец, сейчас он метался в жару. Когда сани, в которых его везли, временно останавливались недалеко от меня, я видел, как он, при сильнейшем морозе, сбрасывал с себя одежду и рвал ворот нательной рубашки, плохо отдавая себе отчет в происходившем. Я близко подошел к нему и громко крикнул: «Что ты делаешь? Так ты простудишься и ум­решь». — «Все равно мне, я задыхаюсь», — как-то спокойно и безуча­стно ответил он.

В следующих санях везли моего другого соратника, который был со­вершенно без сознания. Также и в других санях беспомощно лежали больные тифом; многих из них я знал по Волге и в Сибири. Между про­чим, страшная стужа и скудное питание почти не повредили больным тифом, переправлявшимся через Байкал. Многие совершенно выздоро­вели, а некоторые из них и теперь благополучно живут в Америке.

Наконец и мы втянулись в поселок Мысовой. Переход был окон­чен. На улицах, как в каком-то цыганском таборе, стояли сани, повоз­ки, солдаты разжигали костры, куда-то везли раненых и больных, вели лошадей к привязям, и на все это с невозмутимым спокойствием взирали японские, одетые в шинели и меховые шубы (дохи) солда­ты-часовые. А с Байкала все шли и шли люди, в санях, на лошадях и пешком...

 

Похороны генерала Каппеля

 

В конце февраля 1920 года через Байкал (по подсчетам некоторых начальников) прошло более 60 тысяч самых разнообразных повозок, саней, розвальней. Гроб с телом генерала Каппеля прибыл на Мысовую, и здесь же на следующий день была отслужена первая панихида. Как-то до этого прошедшие через всю Сибирь бойцы не уясняли себе пол­ностью факта смерти Каппеля. Просто большинство не представляло, что генерала Каппеля уже больше нет... Кем-то были распущены слу­хи, что в закрытом гробу якобы везлись какие-то ценности или день­ги, а что сам Каппель уехал вперед, чтобы приготовить место идущим каппелевцам, и прочие подобные небылицы.

Но когда на панихиде была поднята крышка гроба и бойцы увиде­ли покойника, то у многих невольно вырвался тяжелый вздох и мучи­тельный стон. Многие закаленные бойцы не могли сдержать рыдания, и большинство находилось в подавленном состоянии. Некоторые с рас­терянным видом, искренне, не стесняясь, задавали вопрос: «Как же его нет? А что же теперь будет с нами?»...

Нельзя забыть, как толпа бойцов, не могущая попасть в церковь, где стоял гроб, упала на колени на улице, прямо на снег, при пении «Веч­ная Память!».

После панихиды гроб был погружен в товарный вагон, а для нас, со­провождающих, был отведен небольшой салон-вагон. В Чите была уст­роена забайкальцами торжественная встреча. На станции был почетный караул. И сам глава Забайкалья, атаман Семенов, тепло, по-русски, трое­кратным целованием приветствовал нас, сопровождавших гроб.

Обращаясь ко мне, он сказал: «Вы, полковник, столько пережили и перетерпели, что после похорон вам следует отдохнуть и пожить в Японии». Я искренне его поблагодарил и сказал, что если есть возмож­ность, то лучше положить в японский или американский банк какую-то сумму денег для детей генерала Каппеля. Атаман Семенов поспеш­но ответил: «Об этом не беспокойтесь! Все будет сделано!»

В мое распоряжение был назначен очень симпатичный участковый пристав (не помню его фамилии). По его указаниям был найден очень приличный гроб. Он сделал распоряжение о рытье могилы и почему-то очень убедительно настаивал, чтобы глубина могилы была не менее 8 футов.

В день похорон в городе Чите творилось что-то невероятное. Не только храм, но и все прилегающие к нему улицы были заполнены самым разнообразным по своему виду народом, не говоря уже о пре­красно одетых забайкальских частях, стройно шедших во главе с орке­стром, игравшим похоронный марш. Такого скопления народа на по­хоронах я, проживший долгую жизнь, никогда не видел.

И когда гроб опускали в могилу, вставший на возвышение поэт Александр Котомкин-Савинский призвал всех к молчанию. И при гро­бовой тишине с большим чувством прочел свое стихотворение:

 

НА СМЕРТЬ КАППЕЛЯ

 

Тише!.. С молитвой склоните колени:

Пред нами героя родимого прах.

С безмолвной улыбкой на мертвых устах

Он полон нездешних святых сновидений...

 

Ты умер... Нет, верю я верой поэта —

Ты жив!.. Пусть застывшие смолкли уста

И нам не ответят улыбкой привета,

И пусть неподвижна могучая грудь,

 

Но подвигов славных жива красота,

Нам символ бессмертный — твой жизненный путь

За Родину! В бой! — ты не кликнешь призыва,

Орлов-добровольцев к себе не сзовешь...

 

Но эхом ответят Уральские горы,

Откликнется Волга... Тайга загудит...

И песню про Каппеля сложит народ,

 

И Каппеля имя, и подвиг без меры

Средь славных героев вовек не умрет...

Склони же колени пред Символом веры

И встань за Отчизну, родимый народ!

 

Многие, слушая это стихотворение, не стыдясь своих слез, горячо и навзрыд плакали...

Почти через год, когда, по сложившимся обстоятельствам, Чита (где был похоронен Каппель) должна была быть оставлена, каппелевцы перевезли прах генерала в Харбин. При этом, когда на панихиде была открыта крышка гроба, оказалось, что тело покойника за этот год ни­сколько не изменилось. Лицо было таким же свежим, как после пере­хода нашего через Байкал на станции Мысовая в 1920 году. В Чите могила Каппеля была глубиной более 8 футов, в слое вечной мерзлоты, почему тело так и сохранилось.

Когда войска из Читы переходили в Приморье, к этому времени совместно с другими частями были сформированы пехотный полк име­ни генерала Каппеля, батарея и бронепоезд с его же именем. И почти все бойцы, за исключением очень немногих, называли себя каппелевцами. Они активно сражались против красных в Приморье и на Аму­ре до конца 1922 года. Больше того, и наши противники (красные) почти во всех своих книгах о Гражданской войне самые стойкие и са­мые боеспособные белые части называют «каппелевцами».

Много прошло лет, давно нет В.О. Каппеля, но, помня его до сих пор, разбросанные по всему свету каппелевцы сохраняют о нем благо­говейную память и, как когда-то пели его солдаты-добровольцы, помнят его завет:

Когда наш Каппель умирал,

 Любить Россию нам завещал...

 

Примечания.

 

73 Вырыпаев Василий Осипович, р. 18 декабря 1891 г. Коммерческое училище в Самаре. Капитан 5-го конно-артиллерийского дивизиона. В белых войсках Восточного фронта; летом 1918 г. в подпольной организации в Самаре, с июня командир 1-й отдельной конной батареи Народной армии. Полковник. В эмиграции с 1922 г. в Китае и с 1923 г. в Австралии, с сентября 1929 г. в США (Сан-Франциско), сотрудник журнала «Военная Быль». Умер после 1967г.

74 Впервые опубликовано: Вестник первопоходника. 1964. Август—ноябрь. № 35—38.

75            Прибылович Виктор Николаевич, р. в 1878г. Офицер с 1898г. Полковник артиллерии. В белых войсках Восточного фронта; и. д. инспектора артиллерии 1-го Волжского армейского корпуса, с 29 марта 1919г. полевой инспектор артиллерии фронта. Генерал-майор (с 8 марта 1919 г.).

76            Перхуров Александр Петрович, р. 1 января 1876г. в с. Шерепове Тверской губ. Из дворян той же губернии, сын титулярного советника. 2-й Московский кадетский корпус  (1893), Александровское военное училище (1895), академия Генштаба (1903). Полковник, командир 186-го отдельного легкого артиллерийского дивизиона. Георгиевский кавалер. С марта 1918г. начальник штаба Союза защиты Родины и свободы. Руководитель Ярославско­го восстания, затем в белых войсках Восточного фронта; с сентября 1918 г. начальник 1-й Казанской стрелковой дивизии Народной армии, с февраля 1919г. командир Казанской стрелковой бригады и 13-й Казанской стрелко­вой дивизии, с середины июля 1919 г. начальник партизанских отрядов 3-й армии. Генерал-майор (с 17 июня 1919г.). Взят в плен 11 марта 1920г. в с. Подымахинском у Лены; с января 1921 г. служил в РККА. Арестован 20 мая 1921 г. Расстрелян 21 июля 1922г. в Ярославле.

77 Галкин Николай Александрович. Подполковник артиллерии. В бе­лых войсках Восточного фронта; весной 1918 г. глава подпольной организации в Самаре. С 8 июня 1918 г. начальник Главного штаба и командующий На­родной армией, с 28 июля — управляющий военным ведомством Комуча, с 24 октября 1918г. председатель комиссии по реорганизации бывшей Народ­ной армии, затем генерал для поручений при ВГК. 31 января 1919 г. на него возложено формирование пехотных и специальных частей в пределах Уральской области (армии) из лиц не казачьего сословия с правами команди­ра корпуса и присвоением наименования «начальника Яицкого отряда», с июня 1919 г. командир 11-го армейского корпуса в Южной армии, в августе 1919 г. начальник группы Южной армии. Генерал-майор (с 24 августа 1918 г.).

79            Рябиков Павел Федорович, р. 24 марта 1875 г. Сын подполковника. Полоцкий кадетский корпус (1893), Константиновское артиллерийское учи­лище (1896), академия Генштаба (1901). Офицер л.-гв. Финляндского полка. Генерал-майор, профессор академии Генштаба. Георгиевский кавалер. В белых войсках Восточного фронта; с 7 мая 1919 г. экстраординарный профессор Во­енной академии, с 9 мая в прикомандировании к Главному штабу, с 28 мая 1919 г. 2-й генерал-квартирмейстер штаба Верховного Правителя с оставлени­ем в должности профессора, с 1 октября по 8 ноября 1919 г. начальник шта­ба Восточного фронта, одновремено в 1918-—1919 гг. профессор академии Генштаба. Участник Сибирского Ледяного похода. В эмиграции в Японии, в Шанхае, в Чехословакии, в 1931 г. член учебного комитета Высших военно-научных курсов в Париже. Умер 27 августа 1932г. в Праге.

80            1-я Самарская стрелковая дивизия. Входила в состав 1-го Волжского армейского корпуса. Состав: 1-й Волжский (полковник Миронов, капитан Меч), 2-й Самарский (подполковник Пирфаров, Калатц), 3-й Ставропольский (полковник Гомеров) и 4-й (под вопросом: существовал ли такой или его вовсе не было) стрелковые полки, Егерский батальон (штабс-капитан Макси­мов, Белянушкин), 1-й Самарский стрелковый артиллерийский дивизион. При дивизии находился и действовал 4-й Оренбургский казачий полк. 22 ноября 1919 г. в д. Николаевской погиб весь штаб дивизии. Фактически сведенная в полк уже в начале Сибирского Ледяного похода в районе Ново-Николаевска, дивизия (единственная из корпуса) уцелела под Красноярском и вышла к Чите в значительном числе. Начальники дивизии: генерал-майор А.С. Имшенецкий, генерал-майор Н.П. Сахаров. Начальник штаба — Смирнов.

81            Имшенецкий Александр  Самойлович, р.  в  1871 г.  В службе с 1891 г., офицером с 1893г., полковник. В белых войсках Восточного фронта; на 27 августа 1918 г. командир 1-го Казанского Добровольческого полка На­родной армии, в начале 1919 г. начальник 1-й Самарской стрелковой дивизии. Участник Сибирского Ледяного похода, с ноября 1919г. командующий Мос­ковской группой войск. Умер от тифа в январе 1920г. в с. Ук.