В.Ж. Цветков

Определение политико-правового статуса Белого движения в годы гражданской войны в России.

Интерес к событиям гражданской войны не ослабевает даже спустя почти сто лет. Источниковедческая база исследования Белого движения весьма обширна и далеко не исчерпана. Введение в научный оборот новых источников, безусловно, способствует изменению тех или иных оценок и концепций, утвердившихся как в советской историографии, так и сложившихся за последние годы. При этом исторические исследования не должны следовать конъюнктуре, представлять интересы каких-либо партий и организаций.

Нельзя не отметить позитивных перемен в изучении Белого движения. Особенно значимы успехи в изучении отдельных “белых регионов” и политических режимов. Есть заметные достижения в изучении персоналий – участников Белого дела, а также военной истории. Продолжает сохранять большое значение публикация документальных материалов, среди которых выделяются как официальные заявления, декларации белых правительств, так и источники частного характера, переписка, воспоминания и дневники.

Однако немаловажным направлением в исторических исследованиях остается изучение Белого движения, как цельного социально-психологического и, что особенно важно, военно-политического феномена российской истории ХХ века. Успехи или поражения на фронтах непосредственно влияли на положение белого тыла, выбор той или иной модели политического управления. Политики и военные белого лагеря пытались изменить формы и методы руководства, приспособиться к переменчивой военной обстановке и, вместе с тем, создать достаточно прочную структуру власти, способную не только “победить большевизм”, но и стать основой для новой “Национальной России”.

И, тем не менее, именно поражения на фронтах составили главную причину поражения Белого движения во время гражданской войны. Поиск и апробация новых государственных моделей, реконструкция старых структур власти не спасали от нехватки пушек, снарядов, патронов. А провозглашение политического единства в лице Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака – не гарантировало от несогласованности военных усилий.

Политическая программа Белого движения сформировалась исходя из опыта развития российской государственности начала ХХ столетия. После отречения Государя Императора Николая II и Великого Князя Михаила Александровича от Престола для всех последующих политических образований основными были вопросы их легитимности и легальности.

Большое значение в этом имел фактор преемственности, о котором, например, говорил на Уфимском Государственном Совещании председатель поволжского Комитета Членов Учредительного Собрания В.К. Вольский. Напомнив собравшимся об отречении В. Кн. Михаила Александровича в пользу Учредительного Собрания, он предостерег от игнорирования этого факта: “…ведь и само Учредительное Собрание явилось не только как один из величайших актов Российской революции, оно явилось формально преемственным…, Формальным актом, который предшествовал ему, явился акт отрекшегося от Престола Великого Князя Михаила Александровича, акт о созыве Всероссийского Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого и тайного избирательного права, созыв которого был поручен Временному правительству. Таким образом, юридическая преемственность организации власти предшествовала Учредительному Собранию, и ясно, что и той власти, которая должна создаваться теперь, должна предшествовать государственная преемственность. Разрыв преемственности будет актом, который ослабит самую силу государственной власти…” (1).

Модель новой государственной власти после марта 1917 г. должна была строиться на прочном основании всенародного избрания. Всероссийское Учредительное Собрание не только решало бы вопрос о форме правления, возрождении династии или создании республики. Оно становилось высшим санкционирующим органом, что соответствовало и российским историческим традициям (в белой прессе неоднократно отмечалась связь Учредительного Собрания с Земским Собором 1613 г.), и политическому опыту периода “думской монархии”. Именно поэтому идея созыва представительного органа (правда, уже под названием Национальное Учредительное Собрание), для собственной легитимации, оставалась центральной во всех политических программах белых режимов.

Легальность власти определялась, в частности, фактором законности передачи ее от одной государственной структуры к другой, впредь до окончательного утверждения властной модели представительным Собранием. Это стало одной из причин того, что многие органы исполнительной власти после марта 1917-го назывались Временными (Временное Сибирское правительство, Временное правительство Северной области, Временное Приамурское правительство).

Но принцип легальности, основанный на правопреемстве, постоянно сталкивался с позициями, вызванными захватом власти большевиками и “второй русской смутой”, т.е. с “революционным правосознанием” и “политической целесообразностью”. Конфликт этих элементов социально-правовой культуры сыграл далеко не последнюю роль в развитии гражданской войны в России. По оценке депутата Учредительного Собрания Н.В. Фомина, высказанной на заседаниях того же Уфимского Государственного Совещания, “законов революционного времени нет, есть законы старые, есть законы в проекте…”.

А будущий управляющий делами Уфимской Директории эсер А.Н. Кругликов правомерно заметил, что “в период переустройства Государственное право не откристаллизовано в закон и находится в процессе творчества. Но есть средняя политическая линия, известное правосозидание которой присуще всякой власти. Даже диктатура должна признавать правовые нормы и отвергать изжитые законы. Новая власть будет опираться на писанные нормы с одной стороны и на творимые - с другой”. Этот тезис с полным основанием можно применить к правотворческой деятельности Белого движения (2).

Но все сильнее и настойчивее заявляла о себе новая политическая сила, ориентированная на единоличное руководство в системе. Еще в 1917 г. она рассчитывала на Корнилова как будущего лидера (“контрреволюция справа” по определению Керенского). Эта политическая сила опиралась на три составляющие: политические и деловые организации либерального лагеря, остатки монархических структур и военные союзы. Соединение этих элементов составило позднее Белое движение.

В начале ноября 1917 г. участники Белого движения перешли к новым способам действий. Продолжался, прежде всего, поиск легальных методов борьбы с “большевиками-узурпаторами”. Здесь использовались и сохранившиеся структуры легальной власти, в частности Ставка Главковерха и Правительствующий Сенат. На совещаниях департаментов Правительствующего Сената от 6 и 23 ноября 1917 г., созванных по инициативе бывшего министра юстиции С.М. Зарудного, Петроградский военно-революционный комитет и Совет народных комиссаров были квалифицированы как “самочинные организации, возникновение и способы действий которых заслуживают сурового осуждения. “Преступные действия лиц, именующих себя народными комиссарами, свидетельствуют, что они не останавливаются перед применением насилия над учреждениями и лицами, стоящими на страже русской государственности” (3).

Аппарат Ставки мог стать средоточием для антибольшевистских частей – т.н. “национальных” (Польского корпуса ген. Довбр-Мусницкого, Чехословацкого корпуса) и ударных подразделений, собранных в Могилев в начале ноября. 8 ноября 1917 г. в письме начальнику штаба Ставки генерал-лейтенанту М.К. Дитерихсу ген. М.В. Алексеев, находившийся в это время в Новочеркасске, писал о тех перспективах, которые имела Белая борьба с помощью еще сохранявшейся системы управления войсками. Необходимо было перевести на Дон и Кубань “надежные части” и боеприпасы, а также широко оповестить союзные державы о совершившемся перевороте. Создавая в это время структуры будущей Добровольческой армии, ген. Алексеев подчеркивал, что “в вопросах организационных нужно соглашение” со Ставкой, “совместная разработка планов” (4).

Однако, ни Правительствующий Сенат, распущенный декретом Совнаркома, ни ликвидированная после убийства последнего Главковерха генерал-лейтенанта Н.Н. Духонина Ставка не стали легальными антибольшевистскими центрами общероссийского значения. Последними инстанциями в системе управления, действовавшими после октября 1917 г., оказались российские посольства в иностранных государствах. Посол во Франции В.А. Маклаков уже 27 октября телеграфировал своим коллегам в Лондон, Рим и Вашингтон о “насильственном свержении Временного правительства, нарушившего законную преемственность власти в России” и о невозможности “признания правительства вышедшего из бунта” (5).

Другим способом “борьбы с большевизмом” стало создание новых центров сопротивления, опирающихся на структуры местной (краевой, национальной) власти. Они обладали необходимой легальностью и легитимностью, создавались на основе выборных органов (краевые и областные парламенты) и представляли различные политические модели (с сильной законодательной или исполнительной властью). Так сложилось движение “автономизма” или “областничества”, означавшее в условиях гражданской войны, по словам Управляющего делами колчаковского правительства Г.К. Гинса, не только “любовь к определенному району, горячее и искреннее стремление способствовать его экономическому и культурному расцвету”, но и возможность создать на основе “здоровых клеточек распавшегося государственного организма” мощное антибольшевистское движение во всероссийском масштабе (6). Этот вариант оказался более эффективным и использовался до осени 1918 г. (до момента созыва Уфимского Государственного Совещания и образования Всероссийского правительства).

С политико-правовой точки зрения опора на местные органы власти придавала устойчивость Белому движению, в условиях отсутствия единого центра. С другой стороны, эта позиция постоянно требовала равновесия интересов региональных властей и центрального военно-политического руководства, корректировки национальной политики. В то же время сбалансированная государственная модель, построенная при максимально возможном соблюдении интересов центра и регионов, могла бы стать эффективным вариантом политического устройства не только в условиях противодействия централизованной модели Советской России, но и для последующего развития российской государственности.

1918 год был временем трудных поисков оптимального варианта управления, временем возникновения различных политических моделей, призванных не только противостоять советской власти, но и отражать настроения большинства населения, обладать максимально возможной легитимностью. 1918-й год завершился провозглашением “всероссийской власти”, объединением большинства “областных” государственных образований. Эта власть была построена на объединении военных и политических методов управления. После этого предстояло добиться ее международного признания и объединения усилий белых фронтов и белых правительств для “победы над большевизмом”. Фактор времени играл решающую роль в этом процессе. Подобная единая власть, созданная, например, весной 1918 г., имела бы больше шансов на международное признание, так как страны Антанты стремились восстановить Восточный фронт против Германии. Но создание единого центра белой борьбы произошло к моменту окончания военных действий в Европе, когда после Компьенского перемирия 11 ноября, потребность в Восточном фронте отпала, и Белому движению пришлось рассчитывать на собственные силы.

Эскалация гражданской войны порождала поиск новой стратегии и тактики для решения как локальных, так и общероссийских задач. И Комуч, и Верховное управление Северной области, и Сибирские областники в своей деятельности отбрасывали прежние и выдвигали новые политические установки. Показательный пример – Временное Сибирское правительство и Верховное управление Северной области, сумевшие сосредоточить усилия на решении конкретных экономических и социальных задач своего края. Однако политические “пристрастия” напоминали о себе. Напряженная борьба на фронте, разруха в тылу, безвластие на местах - оперативное решение этих проблем тормозилось несогласованностью, интригами, разногласиями в действии (конфликты между Временным Сибирским правительством и Сибирской Областной Думой, между Сибирским правительством и Комучем).

Образование на Уфимском Государственном Совещании в сентябре 1918 г. всероссийской власти в форме Директории имело целью достичь единство в антибольшевистском движении, и если говорить о перспективе, то деятельность Временного Всероссийского правительства, при всех его слабостях и недостатках, могла бы быть направлена на реализацию идеи единого антибольшевистского фронта, свободного от “большевизма слева” и “большевизма справа”, но насколько правомерной была бы данная попытка – могло показать только время и события на фронте.

Однако “однородно-социалистический” спектр политической власти был весьма непопулярен в военных кругах, не простивших ему “предательства” ген. Корнилова и “развала фронта” в 1917 г. Правда, в своих политических симпатиях далеко не все офицеры, солдаты, добровольцы и казаки оказывались “реакционерами” и врагами демократии. Армия неизбежно втягивалась в политику. Целью армии провозглашалась эффективная вооруженная “борьба с большевизмом”. Для достижения этой цели следовало мобилизовать все ресурсы. Политическая борьба при этом считалась недопустимой. Военные вспоминали “керенщину”, говорили о “повторении старых ошибок”. Так практически неизбежным становился переход к диктатуре и персонификации военно-политического руководства.

Все настоятельнее выдвигалась идея “твердой руки”, “железной воли”. Оставалось только реализовать эту “идею” в конкретном человеке. На роль диктатора претендовали многие генералы, но объединила всех, пусть и формально, фигура ставшего Верховным Правителем России – адмирала Александра Васильевича Колчака.

“День 18 ноября – великий день преобразования власти, - отмечал Гинс в интервью по случаю годовщины образования Временного Сибирского правительства, - Избрание Верховного Правителя окончательно оформило подготовлявшееся всем предыдущим процессом объединение и слияние власти. Характер ее остался тот же – та же программа (весьма важное признание – В.Ц.), те же временные ответственные задачи, те же органы управления, но иной стала внутренняя прочность: власть стала нерушимой скалой…” (7).

18 ноября 1918 г. завершилось формирование военно-политической доктрины Белого движения. Если провозглашение 23 сентября 1918 г. единой всероссийской власти в Уфе означало переход от “областнических” рамок к “государственному” масштабу, то “омский переворот” стал не только переходом от “коллегиальной диктатуры” к “единоличной”, но и утвердил модель военно-политического управления, ориентированного на скорое и победоносное, как представлялось ее создателям, окончание гражданской войны.

События 18-20 ноября 1918 г. с правовой точки зрения с полным основанием можно считать государственным переворотом. Показательно, что в письме министра иностранных дел Ю.В. Ключникова, отправленном в российские дипмиссии, говорилось именно о “перевороте”, безо всяких колебаний в использовании этого термина: “Переворот произошел бескровно и несомненно является новым шагом вперед на пути возрождения великой России. В народе и войсковых частях полное спокойствие…”. О “государственном перевороте” сообщалось в белой прессе Юга России (8).

Правда, действия военных определялись в правительственных сообщениях как “преступное посягательство на “верховную власть” и против них возбуждалось уголовное преследование по ст. 100 Уголовного Уложения, но собственно переворот оправдывался “сильным недовольством нерешительной политикой Временного Всероссийского Правительства по отношению к тем левым течениям, которые вновь начинали свою разрушительную противогосударственную работу, выразившуюся в составлении и распространении преступных прокламаций, попытках частичных восстаний и др…” (9). Широкое возмущение действиями партии эсеров стало причиной оправдательного приговора, вынесенного Чрезвычайным военным судом непосредственным участникам переворота.

Очевидная “политическая целесообразность” перехода к единоличному правлению делала носителя этой власти не только символом побед, но и заложником поражений. Белое дело, взяв на себя главную задачу “борьбы с большевизмом”, ориентировалось теперь только на победу. “Сжигая мосты” в правовом пространстве следовало учитывать, что отныне Верховный Правитель становится удобной мишенью для критики, ведь с ним, с возглавляемым им движением, будут связывать любые действия его подчиненных, а его политический курс при первых же неудачах может быть полностью отвергнут. Для Александра Васильевича Колчака омский переворот стал началом тяжелого “крестного пути”, но от “креста власти” он не отказался, принял его и нес до конца жизни…

Анализируя политико-правовой аспект истории Белого движения на Востоке России в период года после “переворота”, следует отметить, что с точки зрения характера политического устройства это был наиболее стабильный, устойчивый период. Серьезных перемен в структуре управления не происходило, что дает основание считать в целом оправданной форму “единоличной власти” в условиях войны и экономической разрухи. Если бы не военные поражения, приведшие к отступлению от Урала и падению “столицы Белой России” - Омска, то вполне вероятно, что сложившаяся к началу 1919 г. модель авторитарного руководства, при слиянии законодательных и исполнительных полномочий, при незначительности представительного “фундамента”, могла бы просуществовать “до созыва Учредительного Собрания” и окончательного решения “вопроса о власти”.

Аналогично восточной политическая модель (с непринципиальными отличиями) сложилась в 1918-1919 гг. и в других районах российского Белого движения (на других фронтах), что, безусловно, свидетельствует об общности их основных программных положений.

В 1919 г., после крупных военных успехов, в преддверии казавшейся близкой победы над большевиками, определилась потребность в разработке общероссийской политической программы. Но к концу года фронты белых были прорваны и отброшены красной армией, их планы и намерения катастрофически рухнули. И все же данный период можно считать наиболее показательным, характерным с точки зрения разработок и реализации политических моделей Белого движения.

Бесспорным лидером, своеобразным камертоном общероссийских политико-правовых моделей стала Сибирь. Однако для Российского правительства были характерны претензии на общегосударственный масштаб, при отсутствии необходимых для этого возможностей, в частности по причине “кадрового голода” на Востоке России. Обращаясь к своим коллегам по кадетской партии и Национальному Центру приехавший в Омск в А.К. Клафтон, призывал общественных и политических деятелей ехать в Сибирь для усиления правительства: “…У нас нет людей, штатских и военных, которые были бы на голову выше среды и узких интересов дня… Нужно прислать с Юга срочно лучшие силы, чтобы они могли руководить общественной и государственной жизнью, став во главе правительственных и общественных учреждений. Необходимы люди с авторитетом и именами, известными России… Здесь нет ни финансистов, ни дипломатов, ни аграрников…” (10).

Безусловно, изменение персонального состава исполнительной власти имело бы значение для ее укрепления, для роста профессиональной ответственности членов белых правительств. Но в 1919 г. был апробирован еще один способ модернизации. Это - создание коалиционных органов управления. Но принцип превосходства единоличной власти должен был оставаться неизменным. Как отмечалось, например, в постановлениях Харьковского совещания кадетской партии (3-6 ноября 1919 г.) необходимо было, “чтобы вновь создаваемые органы, привлекая общественные силы на служение государству и объединяя разрозненные ныне области к совместной государственной деятельности, никоим образом не подрывали и не колебали основ национальной диктатуры…” (11).

Но не только кадровые перемены в уже существующих правительственных структурах могли изменить политическую систему Белого движения в 1919 г. В условиях, когда бюрократический аппарат становился недостаточно эффективным, большинство политиков считало, что изменить положение сможет введение представительной практики. Привлечение к управлению максимально широкого круга общественных организаций, органов местного самоуправления, кооперации, учреждений образования, церковных приходов. По мнению Гинса “чиновничий аппарат, находясь в постоянном и тесном сотрудничестве с общественными деятелями, избегнет нежизненных бюрократических тенденций” (12). В 1919 г. сотрудничество “власти и общества” выразилось в создании правительственных комиссий по образцу Особых Совещаний периода первой мировой войны. В белой Сибири, например, на этой основе работал Совет по делам местного хозяйства (в его составе участвовали представители сибирских земств и городов), Совет Государственного Контроля (по одному от земских и городских самоуправлений), Совет при министре торговли и промышленности (по три представителя от Совета кооперативных съездов, один объединения частных банков и два представителя от земств и городов). Междуведомственное совещание по рабочим вопросам на водных путях, комитет по внешней торговле, Совещание при уполномоченном по уральской промышленности, присутствие по государственному промысловому налогу, попечительные Советы по делам государственного призрения, тарифный Совет – все эти структуры также действовали во взаимодействии с различными общественными организациями и местным самоуправлением (13).

Характерен факт эволюции принципа диктатуры и на белом Юге в период “Похода на Москву”. Так, если весной-летом 1919 года в него вкладывалось понятие объединения различных сословий, социальных групп, политических и общественных структур в борьбе с советами, то по мере продвижения к “первопрестольной” и, особенно, после неудач Вооруженных Сил Юга России на фронте к концу осени, все отчетливее выдвигалось положение о диктатуре как о надпартийной, надклассовой силе призванной осуществлять “единство возрождающейся России” без непосредственного участия в этом каких-либо партийных, политических группировок (именно эту тенденцию отмечал один из основателей Особого Совещания при Главнокомандующем Добровольческой армией в 1918 г. В.В. Шульгин). Вместо национальной диктатуры говорилось уже о форме власти – о военной диктатуре. Именно этот принцип был официально провозглашен в “Предписании Особому Совещанию” (накануне его роспуска) 14 декабря 1919 года: “Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать. Всякое противодействие власти – справа и слева – карать” (14).

Но нельзя и отрицать, что тяжелое наследие 1917 года, выразившееся, в частности в “политическом эгоизме” “общественных деятелей”, безусловно, оказывало определенное влияние на правительственный курс. Особенно это проявилось в периоды реальных и ожидаемых успехов армии на фронте. В это время яснее обозначились перспективы грядущего “раздела власти”, “борьбы за портфели”. Когда же на фронте происходили неудачи, войска отступали, “деятели” начинали всеми возможными способами критиковать правительственный курс, предлагая собственные варианты выхода из кризиса. Правда, как правило, все подобные варианты сводились к замене “обанкротившейся бюрократии” “новыми, передовыми людьми”. В таких условиях соблюдение принципа независимости верховной власти, даже ее определенной авторитарности представлялось необходимым.

Что касается соблюдения принципа “диктатуры” в других регионах, то и здесь можно говорить о схожих принципах. В противоположность лидерам “демократической контрреволюции” (Уфимская Директория, Комитет Членов Учредительного Собрания, Временное Сибирское правительство), принципиально отрицавшим любую форму единоличного правления как “возврат к старому режиму”, Верховный Правитель России адмирал А.В. Колчак утверждал, что в условиях гражданской войны приоритет исполнительной власти неизбежен: “Меня называют диктатором. Пусть так. Я не боюсь этого слова... Как Сенат Древнего Рима в тяжкие минуты государства назначал диктатора, так Совет Министров Российского государства в тягчайшую минуту нашей государственной жизни... назначил меня Верховным Правителем” (15).

Однако в действительности принцип военной диктатуры осуществлялся далеко не везде и не в полной мере. Ведь даже назначение адмирала Колчака Верховным Правителем России прошло фактически с санкции Омского Совета министров. В казачьих областях единоличное правление не было безусловным - казачьи парламенты, войсковые круги и рады ограничивали власть своих атаманов. Это особенно проявилось на Кубани и привело в ноябре 1919 г. к “кубанскому действу”, своеобразному “мини-перевороту”, после которого наиболее радикальная часть депутатов была арестована, а краевая конституция была изменена в сторону усиления власти атамана и правительства (16).

В этой связи можно обратиться к замечаниям В.В. Шульгина относительно будущего устройства России, высказанные им, правда, уже в период отступления Вооруженных Сил Юга России от Орла и Курска. Несмотря на определенную предвзятость в отношении будущего Учредительного Собрания и избирательной системы приводимые ниже положения, достаточно полно показывают возможный процесс создания Российского Государства: “…Учредительное Собрание само по себе – ничто. 802 головы (количество депутатов Собрания – В.Ц.) в которых нет содержимого, собравшись вместе, не родят ни единой мысли… Мне кажется будет три периода.

Первый период. Никаких выборов. Всюду сверху донизу действует принцип назначения. Фактическая форма правления – временная абсолютная монархия, то есть военная диктатура. В этом периоде должно быть: 1). Закончена борьба с большевиками и сепаратистами; 2). Уничтожены банды; 3). Обеспечена безопасность жизни и имущества; 4). Проведено административное деление на области, то есть административная децентрализация… 5). Приведены в порядок транспорт и вообще хозяйственная жизнь страны; 6). Выработаны основы аграрной реформы и начато ее проведение в жизнь. Я не верю в то, что аграрная реформа может быть проведена в короткое время через 802-голосное собрание. Я видел как самоочевидная реформа П.А. Столыпина встретила чисто политиканское сопротивление… аграрная реформа должна быть разрублена властно сверху. Вопрос только в том, следует ли предоставить ее “возвращение” абсолютной власти диктатора, или же той власти, перед которой в 1861 году безмолвно склонились и те, у кого отняли, и те кому дали землю (то есть власть Монарха – В.Ц.) 7). Заключены предварительные международные соглашения…

Второй период – Учредительно-Санкционирующий. Кто возьмет на себя санкцию сделанного и учреждение постоянной формы правления, - предсказать нельзя. Будет ли это Учредительное Собрание? – Может быть. Но не исключены и другие способы “волеизъявления”: плебесцит, всенародная свободная присяга (очевидно в форме “присяги” по аналогии с Земским Собором 1613 года передавшим власть Русскому Государю – прим. В.Ц.) или еще какой-нибудь путь, нам неизвестный. Но такой период учредительно-санкционирующий будет. Должно желать, чтобы он был покороче.

Третий период. Переход к постоянной форме правления. Я представляю себе постоянную форму правления в виде конституционной монархии. В этот период должны начать функционировать рядом с администрацией правильные выборные учреждения. Во главе государства – Государственная Дума и может Государственный Совет. Во главе областей: Областные Думы, Круги, Рады и прочие наименования местных представительных учреждений. Права их разные: самые большие у казаков, самые меньшие у диких народов. Посередине нормальная область, которой переданы – вся компетенция губернских земств, вся “вермишель” из Государственной Думы и другие местные дела.

Выборы и в Государственную Думу и Областные Собрания должны происходить по национальным куриям (подобное замечание В.В. Шульгина вполне отражало его взгляды и оправдано по отношению, например, к Правобережной Малороссии, с ее сложным национальным составом, “чертой оседлости”, но в большинстве губерний Великороссии данная практика избирательной системы, вряд ли могло считаться приемлемой – В.Ц.). Сколько процентов данный народ имеет в государстве или области, - столько он получает мест в Государственной или Областной Думе. Для того, чтобы определить процентное отношений наций должна быть проведена всеобщая народная перепись. Внутри наций выборы должны проходить по пропорциональной системе (то есть в соответствии с численностью каждого сословия определялось и его представительство в будущих выборных органах – прим. В.Ц.)” (17).

Таковы основные положения будущего государственного устройства России, необходимые в специфически российских условиях (обширность территории, многочисленность населения, социальная дифференциация, низкий уровень правосознания, бунтарские традиции, наличие внешней военной угрозы и другие). Предполагаемая структура управления Белой власти в случае ее реализации по всей России в 1919 – 1920 гг. в целом соответствовала представленным выше концепциям.

Особенности политико-правовой истории российского Белого движения в период “последних могикан” (белых правительств 1920-1922 гг.), отражали изменившиеся условия борьбы. Белые, пытаясь удержаться на окраинах русского государства, о новом “походе на Москву” уже не говорили. Правитель Юга России генерал-лейтенант П.Н. Врангель, стремившийся на “последней пяди русской земли”, в Крыму, создать своего рода “опытное поле”, заявлял: “Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа” (18). Об этом же на заседаниях Приамурского Национального съезда (сентябрь 1922 г.) говорил и Правитель Приамурского Края генерал-лейтенант М.К. Дитерихс: “Основание власти - Приморская область, уходить из Приморья нельзя. Здесь нам Бог дал этот кусочек земли, чтобы мы могли выдержать экзамен, нам назначенный судьбой и Провидением Божиим, выдержать его в полной мере и доказать, что мы действительно сохранили в себе всю силу интеллигентных русских руководителей” (19).

Очевидно, что эволюция внутренней политики Белого движения 1920-1922 гг. диктовалась необходимостью обновления социального состава белого лагеря, получения поддержки со стороны крестьянства, вовлечения в движение окраинных народностей. Считалось, что если удастся закрепляться на “крайних рубежах русской земли”, то и без “похода на Москву” можно будет дождаться скорого падения советской власти из-за ее “разложения” изнутри, крестьянских восстаний, экономической разрухи и т.д.

Белые режимы 1920-1922 гг., пытаясь избежать ошибок и просчетов предшествующих лет, корректировали свои программные установки, а поскольку пространства им подвластные сужались до размеров небольших регионов, то и их программы по национальному вопросу также приобретали заметную региональную специфику.

Так, принцип “Единой, Неделимой России” стал уступать место принципу “федерации”. Врангель в беседе с председателем “Национального Украинского Комитета” И. Маркотуном заявлял о своей готовности “содействовать развитию национальных демократических сил” (20). В сентябре-октябре 1920 г. Правительство Юга России предпринимало попытки заключения союза с представителями бывшего Горского правительства, в частности, с внуком имама Шамиля - офицером французской службы Саид-беком, на основании признания федерации горских народов (21). В необычных формах проводил национальную политику “великий батор”, “ван” Монголии барон Р.Ф. Унгерн-Штернберг. Приняв буддизм и заключив союз с правителем Монголии, Унгерн считал возможным “возрождение России” в “союзе с Японией”, “совершив поход объединенных сил желтой расы” на советскую Россию и далее - на запад, с целью “восстановления монархий во всем мире” (22).

Политическая жизнь последних белых режимов характерна стремлением к укреплению принципа военной диктатуры. Сокращение занимаемой территории, отход от борьбы многих политических групп и партий, считавших Белое движение уже безнадежно проигранным, сужение в сравнении с 1919 г. масштабов борьбы за власть - все это приводило к усилению единоличной роли белых вождей, будь то ген. Врангель, атаман Семенов, барон Унгерн или ген. Дитерихс. Но проведение демократических преобразований в условиях неограниченной единоличной власти, исключающей политическую борьбу (“левая политика правыми руками”), становилось невозможным, так как для реализации “новой” политики у белых режимов уже не оставалось ни времени, ни сил, ни пространства.

1. Уфимское Государственное Совещание. Протоколы. // Русский Исторический архив, сб. 1, Прага, 1929; с. 107.

2. Там же. с. 147.

3. Дело народа, Петроград, № 202, 7 ноября 1917 г.

4. Письмо Генерала от Инфантерии М.В. Алексеева к Генерал-Лейтенанту М.К. Дитерихсу // Белое дело, Летопись Белой борьбы, т. I, Берлин, 1926, с. 77-79, 81-82

5. Из архива организаторов интервенции в России. // Исторический архив, № 6, 1961, с. 61-62.

6. Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918-1920 гг. (Впечатления и мысли члена Омского правительства), т.1, ч.1, Пекин, 1921, с. 69-71.

7. Правительственный Вестник, Омск, № 173, 1 июля 1919 г.

8. Государственный переворот адмирала Колчака в Омске 18 ноября 1918 года. Сборник документов. Составитель В. Зензинов. Париж, 1919, с. 25-26; Как стал диктатором Колчак // Вечернее время, Ростов на Дону, № 152, 19 декабря 1918 г.

9. Правительственный Вестник. Омск, № 3, 21 ноября 1918 г.

10. А.К. Клафтон. // В сб-ке: “Памяти погибших”, Париж, 1929, с. 169.

11. ГА РФ. Ф. 5832. Оп.1. Д. 61. Лл. 1-2.

12. Гинс Г.К. Указ. Соч. с. 326-327.

13. Там же. С. 327-328.

14. Деникин А.И. Указ. Соч., т. 5, Берлин, 1926, с. 280-281.

15. Правительственный вестник, Омск, № 11, 30 ноября 1919 г.

16. Скобцов Д.Е. Драма Кубани (ноябрь 1919 г.) // Голос минувшего на чужой стороне. Кн. 14, Париж, 1926.

17. Киевлянин, Киев. № 40, 11 октября 1919 г.

18. Врангель П.Н. Записки. // Белое дело, кн. У1, Берлин, 1928. с.44. 90.

19. Петров П.П. От Волги до Тихого океана в рядах белых. Воспоминания, Рига, 1930, с.221-222.

20. РГВА. Ф.109. Оп.3. Д. 214. Лл. 20, 34.

21. РГВА. Ф.40417. Оп. 1. Д. 34. Л.1.; Ф.59536. Оп. 1. Д. 3. Лл. 105, 315.

22. Серебренников И.И. Великий отход. Рассеяние по Азии белых русских армий. 1919-1923 гг. Харбин, 1936, с.83-88.

 

Цветков Василий Жанович – кандидат исторических наук, доцент кафедры новейшей отечественной истории МПГУ.

На главную страницу сайта