Представляем читателям сайта фрагмент научного исследования эстонского историка Владимира Виталя, посвященного судьбе воинских частей армии Эстонской республики, оказавшихся после 1940 года в составе РККА (22-й территориальный стрелковый корпус). Автор, на основании материалов из Эстонского Национального архива (г. Таллинн), (Eesti Rahvusarhiiv (ERA) Tallinn), а также Российского государственного военного архива (РГВА) рассматривает проблему личного состава бывших эстонских подразделений, показывает судьбу солдат и офицеров, многие из которых стали жертвами политических репрессий. Отдельно исследователь затрагивает проблему боеспособности корпуса, обусловленную, в частности, настроениями военных после образования Эстонской ССР.

Дисциплина, партийная пропаганда и методы репрессивной политики в отношении кадровых военнослужащих.

После образования 22тск в новом национальном подразделении РККА была продолжена деятельность по политическому воспитанию личного состава. Главное политуправление РККА понимало необходимость и важность воспитания бойцов и командиров, лояльных к советскому строю, внедрению марксистско-ленинского учения, советского образа мышления. Со времен «солнечной революции» в Эстонской Народной армии существовали солдатские комитеты, в которых разъясняли, конечно же, с просоветским уклоном международную обстановку, а также обстановку внутри СССР. Эти комитеты стали прообразом комсомольских и партийных организаций сначала в Народной армии, а потом уже и в 22тск. Были созданы партийные органы в частях, политруки – русскоязычные, прибывшие в начале сентября из обычных частей Красной армии[1]. Первые, пока еще кандидаты в члены Эстонской Компартии, в войсках начали появляться в июле – августе 1940 года. Все они – 1918 г.р., из рабочих семей, в армии с 1939 г., по национальности – эстонцы[2]. Количество эстонцев и русских по национальности среди кандидатов и членов ВКП(б) в дивизиях и отдельных частях 22тск было примерно одинаково, а особое отличие было в том, что, как правило, русскоязычные красноармейцы и командиры были из других уголков СССР и имели к тому же больший партийный стаж.

Конечно, один единственный вопрос, который не поддавался учету, – это вопрос искренности решения о вступлении в компартию или в комсомол некоторых бойцов и командиров, возможно, это было попыткой приспособиться к новым обстоятельствам. Стремясь к созданию положительных отчетов, агитаторы принимали скороспелые решения и в партию принимали откровенных карьеристов-приспособленцев.

Немаловажной проблемой среди армейских партийных работников оставалось слабое знание эстонского языка и малое количество национальных кадров. Присланные на политработу эстонцы из РСФСР были не приспособлены к политической работе, так как до призыва состояли в запасе и на должностях, не связанных с политпросвещением. К тому же они слабо владели родным эстонским языком. Подобное положение дел сказывалось на качестве проводимой советской агитации и разъяснительной работы среди бойцов и командиров эстонской национальности.

Как справедливо отметил второй секретарь ЦК КП(б) Эстонской ССР Н. Каротамм на первой партийной конференции, прошедшей через три месяца после образования эстонского корпуса: «Не так давно “Правда” писала, что каждый коммунист обязан знать язык той республики, на территории которой он работает. Я считаю, что это прямая обязанность политработников корпуса. Задача овладения эстонским языком крайне важна для политработы в условиях корпуса»[3].

Морально-политическое состояние личного состава войск. Под моральным фактором понимается дух, упорство, стойкость рядовых и командиров, воля к победе в войне и стремление выполнять свои обязанности в мирное время в совокупности с политическим единством. После революции 1917 года морально-политическое воспитание в частях РККА было в приоритете в целях воспитания с точки зрения классового сознания[4]. Политическая составляющая стала главной заботой и важнейшей целью работы политорганов РККА. Помимо этого, политорганы отслеживали случаи нарушения воинской дисциплины, враждебные высказывания по отношению к советскому строю и действия: антисоветские высказывания, провокационные беседы, уклонения от выполнения служебных обязанностей среди комсостава, попытки дезертировать и др. Резкие перемены в привычной жизни влияли на настроения военных. И это неудивительно, т.к. менялся весь привычный уклад, сложившийся за 20 лет независимости Эстонии. Как показали донесения политорганов, чаще всего антисоветские разговоры были связаны с тем, что семья военнослужащего лишалась того или иного имущества в результате национализации. Учитывались и личные политические, националистические взгляды на происходящее. Следует учесть, что Эстония к 1940 году была аграрной страной с развитой системой индивидуальных хозяйств – хуторов. А в ходе советизации Эстонии остро встал аграрный вопрос. И если в начале национализация касалась прежде всего крупных собственников, владельцев промышленных предприятий, заводов, типографий, то затем это затронуло и сравнительно мелких собственников и аграриев[5]. Национализация земли, призванная обеспечить малоземельных и безземельных крестьян, проводилась зачастую за счет более обеспеченных хуторян, у которых «излишки» земли изымались в пользу «новоземельцев»[6]. Подобные реформы не могли не коснуться тех военных, родственники которых либо они сами подпадали под реквизицию земель или другой собственности. Это обстоятельство вызвало недовольство.

На первом корпусном партсобрании отмечается недовольство аграрной реформой в Эстонской ССР: «Мероприятия Советского правительства Эстонии по национализации, задели некоторое количество командного состава и рядового состава. Эти люди проводят и будут пытаться проводить враждебную работу»[7]. Вопросы недовольства личного состава новыми порядками фиксируются в Отчетном докладе партийному собранию о работе партийного бюро 171сп. с 29.09 по 30.11.40 г. Так, по вопросу о земельной реформе красноармеец артиллерии противотанковых орудий Пинбк (его инициалы неизвестны) заявлял: «У меня забрали землю, кого же мне теперь защищать и кому присягу давать? Будут все принимать, и я приму». В этом же докладе указывается, что недовольство приобретало также и националистический оттенок, а слова «советский» и «русский» воспринимаются как синонимы: «…Старшина 76-мм орудия Симерман делал гонения на русских, заявляя: Вас нужно всех разогнать отсюда». «Красноармеец Кальдре из 76-мм. арт[иллерийской] бат[ареи] заявлял: Все можно сделать, но человека нельзя перевоспитать, русские всегда идут за русских, но я всегда пойду против вас, вы, русские, всегда защищаете русское правительство, а я всегда пойду против»[8]. Если в офицерской среде в беседах проявляли осторожность, то в солдатской среде прямо выражали недовольство новыми порядками. Недовольство касалось качества питания: «...политрук Астафьев на вопрос, есть ли у него недовольные питанием, ответил, что нет, хотя незадолго произошел инцидент, в ходе которого целая группа красноармейцев в антисоветской форме выразила недовольство питанием»[9]. В «совершенно секретном» приказе командира 180сд генерал-майора Р. Томберга от 10 февраля 1941 г. командиру и военному комиссару 42сп указывают на серьезные недостатки и в том числе открытую дискредитацию питания в 42сп со стороны личного состава полка[10]. Такая форма протеста получила название «супный бунт» и нашла свое отражение в романе-фрагментарии эстонского писателя, артиллериста 22тск и ветерана войны Юхана Пеэгеля «Я погиб в первое военное лето». В нем он подробно описал то, как перемены в питании вызвали недовольство солдат, и то, как жестко были наказаны те, кто, по мнению командования, был зачинщиком открытого недовольства: «Первая батарея, первой явившаяся в столовую, отказалась от приема пищи. Дежурный ефрейтор Пуст скомандовал:

– Встать! Надеть головные уборы! Выходи строиться!

Батарея в полном составе направилась к полковой лавке, где были куплены колбаса, батоны и молоко. Об этом сразу же узнал комиссар Добровольский и бегом прибежал в столовую. Говорили даже, что с расстегнутой кобурой. Остальным подразделениям в присутствии комиссара непривычный суп как-то все же полез в горло.

Через несколько дней ефрейтора Пуста вывели ночью из казармы. Его личный шкафчик опечатали. Две недели спустя нам огласили приговор трибунала: парень понес очень суровое наказание за антисоветскую деятельность и открытое сопротивление…»[11].

Примечательны оценки и других поступков солдат, о чем свидетельствуют факты отчетного доклада о работе партийного бюро 171-го стрелкового полка (сп) 182сд с 29 сентября по 30 ноября 1940 г.: «Работа парторганизации в армии проходит в условиях жесткой классовой борьбы в Эстонской республике и постольку, поскольку в Красной Армии Эстонии в ее рядах находятся сынки помещиков, кулаков, то эта классовая борьба затрагивает кр[естьян]скую массу. Враг не спит, он делает свои черные дела. Пример: а) где пол[итрук] Поленов перед праздником появились антисов[етские] листовки в ленкомнате, издевательская надсмешка над портретом т.Сталина, но, благодаря бдительности т.Поленова, этот случай был быстро ликвидирован и необозрен для кр[асноармей]ской массы»[12].

Командир 180сд генерал-майор Р. Томберг в сообщении от 10 февраля 1941 г. № 00307 под грифом «совершено секретно» доводил до сведения командиров и политработников о случаях антисоветских высказываний и поступков: «В одном стрелковом полку было обнаружено, что два младших командира своим действием оскорбительно относились к портретам кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР, напечатанным в газете “Nõukogude kaitsel” (пер. с эст. “На страже Советов”). В этом же полку были обнаружены подобные проступки и со стороны некоторых красноармейцев. В другом стрелковом полку один кр[асноарме]ец согласился за 10 рублей, заплаченных ему одним незнакомым лицом, срывать портреты кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР, вывешенные по городу по случаю выборов»[13]. По словам комдива Р. Томберга, это показывало слабость политической подготовки личного состава частей дивизии.

Антисоветские настроения проявлялись не только в порче имущества и в антисоветских разговорах, но и в попытках дезертировать, бежать в Швецию или Финляндию. 6 февраля 1941 года вышел приказ по 180сд, в котором объявлялся приговор двум красноармейцам 21сп 180сд (инициалы не известны) Везилоо и Пильтеру. По материалам следствия Везилоо и Пильтер совместно с красноармейцем того же полка (инициалы не известны) Райгалу 27 сентября 1940 года договорились бежать в Финляндию с помощью моторной лодки. Для этого они приобрели бензин, а также похитили из арсенала 6 револьверов и 150 патронов к ним. Вечером 27 сентября они дезертировали из части и направились в сторону побережья. После нескольких неудачных попыток уплыть на лодках Везилоо и Пильтер были задержаны советскими пограничниками. После задержания они совершили побег из-под стражи, но были вновь задержаны. Военный трибунал в соответствии с УК РСФСР 1938 года, руководствуясь статьей 58-1 (измена Родине) и пунктом «б» этой статьи, вынес приговор – расстрел. Приговор был зачитан перед строем 21сп и других частей дивизии и приведен в исполнение[14]. Красноармейцы 171сп 182сд Иоганнес Саар и Койт Куль, будучи недовольны советской властью, 21 октября 1940 года угнали командирские велосипеды и пытались бежать за границу, но были задержаны 23 октября на территории Латвийской ССР, отданы под следствие, а затем под суд Военного трибунала и приговорены по статье 58-1, пункт «б» УК РСФСР к расстрелу с конфискацией всего принадлежащего имущества.

Командир батареи 42сп лейтенант А. И. Лаане, будучи враждебно настроен по отношению к советской власти, решил бежать в Финляндию. 27 ноября 1940 года он был направлен в служебную командировку и получил командировочные в размере 5 тыс. руб. На эти деньги он купил гражданский костюм и переоделся, выкинув в море военную форму. Был задержан погранохраной, осужден по ст. 58-1, пункт «б», приговорен к расстрелу[15].

В делах указано социальное происхождение каждого обвиняемого. Можно прийти к выводу, что к новому строю негативно относились простые люди крестьянского, пролетарского происхождения, которые, казалось бы, должны были питать симпатию к новым порядкам, однако получился обратный эффект. И, конечно, не остались без внимания политорганов такие проступки, как халатное отношение к службе, кражи, а также пьянство, рукоприкладство, которые позволяли себе некоторые рядовые и младшие командиры[16]. Так, 27 февраля 1941 года младший лейтенант полковой школы 42-го стрелкового полка Э. Ю. Ряст находился на службе в нетрезвом виде и был обнаружен дежурным спящим в уборной полковой школы[17]. А вот случай, больше похожий на бытовой конфликт: «8 апреля 1941 года командир отделения Янсоо дважды отдал в порядке службы приказание подсудимому Кэсккюла вывинтить из подковы лошади шипы, Кэскклюла вместо того, чтобы немедленно исполнить отданные ему приказания, оказал Янсоо сопротивление и нанес удар в область лица»[18].

Недовольный советскими порядками средний и старший командный состав из числа бывших офицеров эстонской армии открыто не выражал протест, но командиры без особого рвения относились к выполнению служебных обязанностей и «закрывали глаза на неподобающее поведение и проступки своих подчиненных». Эти выводы следуют из сообщения командиру 42сп от комдива 180сд Р. Томберга с жалобой на начальника штаба 1 батальона 42сп капитана Казе, халатно относящегося к своим служебным обязанностям: «...по имеющимся данным, капитан Казе совершенно не хочет работать и свою работу передоверяет командиру 3 роты капитану Варелайде. Был случай, когда Казе запретил Варелайду проводить занятия с бойцами (место имело 5 января 1941 г.) и сказал, что эту работу должен проводить политрук или солдат. Варелайду он поручает выполнение таких работ, как составление расписаний занятий с младшим комсоставом, разработки по подготовке подразделений и пр. Сам Казе занимается только подсчетом различных денежных счетов. Он ни разу за последние 2 м[еся]ца как начальник гарнизона (комендант города) не проверял, как несется караульная служба, он не видит нетактичного поведения военнослужащих в городе (а такие случаи место имеют), не видит военнослужащих, нарушающих форму одежды и пр.»[19].

Некоторые проступки военнослужащих сложно было назвать политически мотивированными акциями протеста, но они не оставались без внимания политорганов, и виновные несли строгое наказание. Хотя нередко командиры и политработники не торопились предавать огласке случаи грубого нарушения дисциплины, боясь испортить показатели и свою репутацию. Поэтому, например, 23 апреля 1941 года командование 182сд выпустило приказ по дивизии № 26 с требованием к командирам частей «…назначать производство дознания без какого-то ни было промедления, буквально в тот же час, лично разъяснив дознавателю, что и как необходимо выяснить, установить срок производства дознания (дезертирства и самовольные отлучки 1 сутки, остальное не более двух суток), а затем руководить работой дознавателя в процессе расследования»[20].

Комдив 180сд Р. Томберг заявил: «в частях дивизии продолжают иметь случаи контрреволюционной деятельности среди личного состава, а также культивируются изменнические настроения». По его мнению, это выражалось в случаях нарушения дисциплины, нарушения устава внутренней и караульной службы[21]. Можно сказать, что для политорганов было много работы по воспитанию лояльных к советской власти людей.

Как справедливо отмечено в докладе политотдела 182сд: «Переделка идеологии как красноармейского, так и комсостава имеет большое значение. Больше 20 лет, а некоторые и еще больше, воспитывались в духе буржуазного патриотизма». Надо было провести значительную работу, прежде чем сознание солдат и командиров стало бы аналогичным сознанию военнослужащих других частей РККА.

«Мы встретились с жизнью армии, в которой воинская дисциплина резко отличалась от дисциплины РККА. Поэтому перевод на уставы РККА кр[асноармей]цев и командиров проходит не так быстро, как это желательно»[22].

«Бывшую буржуазную армию переделать на Советский лад – дело сложное. Перед нами стояла и стоит одна из главнейших задач – это изучать людей, все негодное – явно антисоветское, изгнать из корпуса, остальную же и основную массу командиров и бойцов повседневно воспитывать»[23].

В конце мая 1941 года приказом от 21.05.41 части 22тск направились на учения в летние лагеря на юго-востоке Эстонии близ границы с Псковщиной: Вярска (Северный лагерь) и Печеры (Южный лагерь)[24].

При формировании и после формирования 22тск часть командного и начальствующего состава из числа бывших офицеров и унтер-офицеров увольняли, очевидно, по причине неблагонадежности. Неблагонадежные лица увольнялись на стадии формирования 22тск и в процессе его существования. Уволенные из корпуса не обязательно подвергались каким-то преследованиям или репрессиям со стороны органов государственной безопасности. Они продолжали спокойно жить, уходили в гражданские профессии. Но многие из них, например Альфонс Ребане или майор 3-й артиллерийской группы А. Соболев, уволенные из 22тск, еще до начала войны уходили в лес, а с началом войны начали активную антисоветскую деятельность, вступив в подпольное формирование самообороны «Омакайтсе», из которого потом германские оккупационные власти создавали охранные, полицейские батальоны, батальон СС «Нарва», которые были по сути предтечей 20-й дивизии Ваффен СС.

Фактически через год после начала советизации Эстонии, менее чем за неделю до начала войны, советские органы государственной безопасности провели в Эстонской ССР, а также в Латвийской ССР и Литовской ССР масштабные «чистки» среди местного населения, избавляясь таким образом от потенциальной «пятой колонны» Под такую категорию подпали также лица из числа бывших офицеров эстонской армии либо действующих военнослужащих, командиров 22-го территориального стрелкового корпуса РККА. Действия органов Государственной безопасности НКВД в балтийских советских республиках были примерно идентичны, с различием лишь в количестве арестованных лиц.

В данном аспекте в качестве жертв политический репрессий не рассматриваются те военнослужащие 22тск, которые в дисциплинарном и в уголовном порядке были осуждены за кражу имущества, дезертирство, побои и пьянство. Так как данные проступки были совершены намеренно и, как следует из докладов, сопряжены с действиями, подпадающими под определение уголовных деяний, как, например, кража (имущества, оружие, денег) и дезертирство, то, следовательно, это проступки в данном исследовании попали в раздел дисциплинарных нарушений.

14 июня 1941 года в Эстонии, согласно постановлению ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О мероприятиях по очистке Литовской, Латвийской и Эстонской ССР от антисоветского, уголовного и социально опасного элемента» от 16 мая 1941 года, были проведены аресты с последующей высылкой арестованных лиц в отдаленные районы СССР[25]. Окончательно высылке из Эстонской ССР, согласно докладной записке первого заместителя наркома внутренних дел Всеволода Меркулова, подлежало чуть более 9 тысяч человек. В их число, помимо крупных собственников и крупных чиновников, также вошли белоэмигранты, этнические немцы (не выехавшие в Германию в порядке репатриации), бывшие сотрудники политической и уголовной полиции, тюремные надзиратели, на которых был компрометирующий материал, члены организации «Кайтселийт», которая была признана властями ЭССР буржуазно-националистической и реакционной. «Прошла операция НКВД по аресту в том числе военнослужащих из числа бывших офицеров польской, литовской, латвийской, эстонской и белой армий, на которых имеются компрометирующие материалы»[26]. Еще годом раньше, летом 1940 года, органами ГБ СССР арестована верхушка бывшей эстонской армии периода независимости, в том числе главком Й. Лайдонер, бывший военный министр Н. Реэк-Базыков, начальник «Кайтселийта» генерал-майор Й. Орасмаа.

Остальных, подпадающих под репрессии офицеров, арестовывали значительно позже.

Всеволод Меркулов в докладной записке по итогам «операции по аресту и выселению “антисоветских” элементов из прибалтийских республик» указывает: «Бывших офицеров литовской, латвийской и эстонской армий, служивших в территориальных корпусах Красной армии, на которых имелся компрометирующий материал, арестовано – 833, в том числе по Литве – 285, по Латвии – 424, по Эстонии – 224»[27]. Всего в общей сложности, включая семьи арестованных, по данным докладной записки В. Меркулова, в Эстонской ССР было репрессировано 9156 человек.

Арестовывался командный состав разного уровня: от младших лейтенантов до генералов. Полковников и подполковников вызывали на совещания или переподготовку, где и арестовывали. Командиров рангом ниже увозили со службы либо арестовывали дома. Большая часть младшего и среднего комсостава была арестована в дни депортации, а высший комсостав на месяц позднее, в том же 1941 году.

Высшие офицеры эстонского корпуса, кроме генерал-майора интендантской службы Тыниса Юрьевича Ротберга, были вызваны в Москву буквально накануне войны, уже после основной волны чисток, якобы для переобучения и там арестованы: главком 22тск генерал-лейтенант Густав Юрьевич Йонсон арестован 17.07.41 г., особым совещанием НКВД обвинен в антисоветской деятельности и контрреволюции, приговорен к расстрелу 22.04.42 г.; начальник штаба 180сд генерал-майор Аугуст Аугустович Каазекамп арестован 03.07.41 г., осужден военным трибуналом ПрибОВО 20.01.42 г. за контрреволюционную деятельность приговорен к высшей мере наказания, приговор заменен на 8 лет ссылки, где и умер 03.10.43 г.; начальник артиллерии 22тск Герберт Фридрихович Бреде согласно базе данных «Мемориал» арестован 28 июня 1941 года по статьям 58-1б, 2, 11, приговорен особым совещанием НКВД СССР к высшей мере наказания 27.07.42 г.[28]. Начальник артиллерии 182сд генерал-майор Хуго Янович Каулер арестован 28.06.41 г. на курсах, расстрелян в Норильском ИТЛ в сентябре 1942 года; командир 182сд генерал-майор Яан Янович Круус, арестован 17.07.41 г., а 22.04.42 г. за контрреволюционные преступления особым совещанием приговорен к расстрелу[29].

Как видно, всего лишь через год после арестов они либо умерли, либо расстреляны по приговору трибунала, на территории тюрем или лагерей в 1941–1942 годах.

Лишь командующий 180сд генерал-майор Рихард Томберг остался на свободе и сначала преподавал общую тактику, а затем был заместителем начальника кафедры общей тактики в Военной академии имени Фрунзе до 1944 года, после чего был арестован и реабилитирован лишь в 1953 году, а затем после всех злоключений смог вернуться в Эстонскую ССР, где работал на хозяйственных должностях республиканского уровня.

Генерал Т. Ротберг попал в немецкий плен под Порховом при невыясненных обстоятельствах, был отпущен домой в 1942 году, пребывал на территории оккупированной Эстонии и был арестован уже советскими органами НКВД в 1944 году, приговорен к 25 годам заключения, умер в 1953 году в советском лагере[30].

На места арестованных генералов и командно-начальствующего состава более низкого ранга были поставлены военнослужащие из кадровых частей РККА, таким образом, большого количества пустующих вакансий в 22тск на момент начала войны не было, но в качественном плане ситуация ухудшилась, так как новые командиры не успели освоиться в новой для них обстановке, назначения проходили буквально «на ходу», а тем более овладеть эстонским языком и к тому же вызывали отрицательное отношение как «чужаки». Правда, к началу войны не успел прибыть назначенный комкором 22тск генерал А. С. Ксенофонтов, а фактически вступил в должность комкора лишь 27 июня.

В качестве выводов можно сказать, что за неполный год существования советской власти в Эстонии политработа в частях 22тск РККА дала слабый эффект. Часть бойцов и командиров из числа эстонцев была слабо мотивирована, не стремилась воевать на стороне СССР и воспринимала эту войну как столкновение двух диктатур. Советскую власть и образование Эстонской ССР часть бойцов и командиров восприняла как чужой строй и навязанную волю Москвы. После репрессий и депортации подобные настроения только усилились.

Очевидно, что люди, воспитанные в иных социально-политических и экономических традициях, по-иному воспринимали советскую власть, и не все поддержали новый строй. Советское политическое руководство, проводя реформы, не учло местные национальные факторы и в частности аграрные особенности: экономические особенности жизни, мировоззрение и местные сельские реалии, отношение к земле, в т.ч. особенности жизни в армейской среде – это стало серьезной ошибкой, так как, например, для солдата из крестьянской среды очень важен земельный вопрос, один солдат из бедных крестьян получал землю за счет другого и становился лояльным к советской власти, а второй, например тот, у которого землю отбирали, видя несправедливость Земельной реформы по отношению к собственности его родителей или иных родственников и иногда страдая от них сам, утрачивал мотивацию и затаивал обиду на новую власть, разочаровываясь в ней. То же самое происходило и с выходцами из семей, некогда обладавших иной отторгнутой собственностью. На первой партийной корпусной конференции отмечаются такие настроения: «2. Обостряющаяся классовая борьба имеет и будет непосредственное отражение в частях корпуса.

Мероприятия Советского правительства Эстонии по национализации задели некоторое количество командного состава и рядового состава. Эти люди проводят и будут пытаться проводить враждебную работу»[31]. Командование принимало меры, чтобы поднять дисциплину, но следовало учитывать короткие сроки проводимой «советизации», противоречия внутри эстонского общества, негативные последствия национализации, форсированные социально-экономические реформы, аресты высшего и старшего комсостава 22тск. Эффект от политического воспитания сводился к нулю. Зачастую нарушения дисциплины носили, скорее, бытовой характер, как например «супный бунт», а срывание портретов советских вождей можно расценить как хулиганство, но в реалиях советского строя такие проступки однозначно оценивались как акты политического саботажа, и наказания зачастую были несоизмеримы проступкам.

В случаях дезертирства с попыткой уйти в сопредельные страны наказание следовало достаточно суровое – расстрел, так как это было прямое нарушение присяги. А вот в случаях самовольных отлучек, пьянства и рукоприкладства соразмерность наказания можно, конечно, поставить под вопрос, так как их суровость зачастую хоть и соответствовала режиму военного времени, но даже в реалиях мирного времени это было оправдано, так как излишняя мягкость могла привести к окончательному развалу дисциплины. За подобные поступки аналогично наказывались и военнослужащие из кадровых частей РККА, как в случае с лейтенантом ОБС 180сд Березиниковым, осужденным трибуналом ПрибОВО за систематическое пьянство[32]. Исходя из сведений, полученных из документов, можно сказать, что нарушения с политическим подтекстом и нарушения уголовные, халатность и кражи, пьянство, несчастные случаи, в процентном соотношении составляли примерно 20% на 80% самовольных отлучек и пьянство, но это очень грубый подсчет, так как не обо всех происшествиях своевременно докладывалось и фиксировалось. В материалах РГВА Ф. 37606. Оп. 2. Д. 8 имеется множество подобных приговоров.

Все эти факторы негативно сказались на настроениях части бойцов и командиров 22-го территориального стрелкового корпуса в последний предвоенный год и не в последнюю очередь повлияли на его боеготовность и мотивацию личного состава.

Аресты и депортации дали почву для недоверия к советской власти, позволив антисоветским силам распространять провокационные слухи среди населения Эстонской ССР, а через гражданских и в среде военных 22ск и тем самым подрывать доверие к существующему режиму.

Сложно дать объективную и однозначную оценку действиям советских властей при арестах и последующей депортации командного состава 22тск в частности. С одной стороны, власть пыталась избавиться от серьезной «пятой колоны» в виде части гражданского населения и военных, которые в надвигавшейся войне могли «оказать противнику любезную услугу», как, например, «Кайтселийт», которая, несомненно, поддержала бы немецкие войска активными действиями в советском тылу и сформировала бы повстанческую армию, что и произошло летом 1941 года. С другой стороны, репрессии в отношении военных и гражданских, которым вменялись в вину «старые грехи» – участие в Гражданской войне на стороне эстонских войск или «белых» войск Н. Н. Юденича, напоминают, скорее, сведение старых счетов. Тем более вызывает сомнение в необходимости высылать вместе с арестованными лицами их семьи, включая детей.

Такие действия вызывали недоумение и откровенную вражду даже у тех, кто теоретически был лоялен или нейтрален по отношению к советскому режиму в Эстонии. Да и сама советская власть, приняв на службу бывших военных эстонской армии, не могла не отдавать себе отчета в том, что большая часть из высоких и средних чинов не так уж и дружелюбна к новому режиму, и тем не менее на целый год доверила этим людям оружие. Была ли необходимость спешно расстреливать тех, кого можно было включить в создание новых эстонских стрелковых частей – генералов, полковников, капитанов, лейтенантов? Были ли эти люди в действительности «пятой колонной»? На этот вопрос нет ответа ни в каких документах, ныне доступных исследователю. Но можно сказать однозначно: репрессии и последующая депортация впоследствии отвернули от советской власти даже тех, кто был нейтрален или сочувственно относился к советской власти, а факт депортации был использован немецкой пропагандой как инструмент очернения года пребывания в составе СССР[33].

Быстрая смена начальствующего и командного состава 22тск фактически в канун войны сыграла негативную роль на общем состоянии 22тск и настроениях личного состава, а особенно рядовых, которые не понимали русского языка, тогда как новые командиры из других частей РККА не понимали эстонского. Ситуацию спасало лишь то, что в конце мая 1941 года были назначены на должность замполитруков рот, артиллерийских и зенитных батарей лица из числа военнослужащих эстонской национальности, знающие русский язык, либо русские, но хорошо владеющие эстонским языком. Все назначенные на должность замполитрука роты получили знак-звезду политсостава на рукав и четыре треугольника в петлицах по роду войск. Эти военнослужащие хоть немного смогли устранить языковой барьер[34].

В период с 7 по 15 июня 1941 года части 22тск «для покрытия образовавшегося некомплекта…» получают пополнение из РСФСР[35].

Но свежеприбывшие командиры не успевают в короткие сроки вникнуть в вопросы частей, взятых под командование, и должности, скорее, заполнены номинально, нежели качественно.

В течение времени пребывания 22тск лагерях с мая и до начала войны продолжают выявляться случаи нарушения дисциплины, неправильного обращения с конским составом, халатное отношение к несению караульной службы и к службе в целом[36].

Таким образом, 22-й территориальный стрелковый корпус встретил войну с измененным командным составом: одни командиры были репрессированы, другие только входили в курс дел и были плохо знакомы с личным составом. С недостатками в сфере вооружения и оснащения: устаревшие системы или незнакомые большинству советские виды вооружения с дефицитом моторизованной тяги для артиллерии и так далее. И, конечно же, с сильно разобщенным личным составом на основе противоречий: по национальному принципу или принципу «свой – чужой», по социальному и политическому. Политические работники, присланные из кадровых частей РККА, не сумели повлиять на ситуацию, особенно по причине незнания языка и культурных особенностей местной жизни.

Исходя из всего вышеперечисленного, можно отметить, что на грядущую войну отправлялись в большинстве своем немотивированные, не сплоченные общей идеей, а многие откровенно антисоветски настроенные бойцы и командиры. Слабая мотивация личного состава дополнялась материально-технической и имущественной необеспеченностью эстонского корпуса согласно нормам РККА. Поэтому можно однозначно сказать, что 22-й территориальный стрелковый корпус был к войне не готов.

[1] Список партийного актива 182-й стрелковой дивизии // ERA R-329. N. 1. S. 3. Lk. 1.

[2] Список партийного актива 182-й стрелковой дивизии // ERA R-329. N. 1. S. 3. Lk. 5.

[3] Протокол первой корпусной партийной конференции 22-го стр. корпуса ПрибОВО. 3 декабря 1940 г. // РГВА. Ф. 37506 Оп. 1. Д. 10. Л. 26.

[4] Дудулин К.В. Педагогическое обеспечение морально-психологической подготовки личного состава подразделений сухопутных войск: автореф. дисс. … канд. пед. наук. М., 2015. 24 с.

[5] Rahva Hääl. 27.07.40. № 35. Lk. 1.

[6] Rahva Hääl. 23.08.40. № 62. Lk. 1.

[7] Протокол первой корпусной партийной конференции. 22-го стр. корпуса ПрибОВО. 3 декабря 1940 г. // РГВА Ф. 37506 Оп. 1. Д. 10. Л. 6.

[8] Ответственный секретарь партбюро мл. политрук Шкилев. Отчетный доклад партийному собранию о работе партийного бюро 171 сп. с 29.09. по 30.11.40 г. // ERA R-329. N. 1. S. 2. Lk 5.

[9] Генерал-майор Р. Томберг, комиссар 180-й дивизии полковой комиссар Л.А. Евдокимов. Распоряжение командиру и военкому 42сп. 180сд. № 00307 совершенно секретно, экз. № 6. // ERA R-328. N. 1. S. 3. Lk. 17.

[10] Копия с копии приговора трибунала 22ск. № 18. г. Таллин 04.02.40 г. // ERA R-329. N. 1. S. 87. Lk. 83.

[11] Пеэгель Ю. Я погиб в первое военное лето. Фрагментарий. Таллин, 1982. С. 23.

[12] Командир 180сд генерал-майор Р. Томберг. Документ без названия. // ERA R-329. N. 1. S. 5. Lk 2.

[13] Приговоры трибунала 22 ск. // ERA R-328. N.1. S. 10. Lк. 24–25.

[15] Приговоры трибунала 22 ск. // ERA R-328. N. 1. S. 10. Lk. 66–68.

[16] Копия с копии приговора трибунала 22 СК №18. г. Таллин 04.02.40 г. // ERA R-329. N. 1. S. 87. Lk. 83.

[18] Командир 182 сд генерал-майор Я. Круус, военком дивизии полковой комиссар Н.С. Орлов. Приказ по 182-й стрелковой дивизии № 30. 10 мая 1941 г. // ERA R-329. N. 1. S. 5. Lk. 58.

[19] Р. Томберг генерал-майор командир 180сд, (документ без названия) «секретно» экз. № 1. 3 февраля 1941 г. // ERA R-328. N. 1. S. 46 Lk. 21.

[20] Я. Круус генерал-майор 182 сд, за военкома 182 сд К. Мильбах, за начштаба Каттай. Приказ по 182сд. // ERA R-329. N. 1. S. 5. Lk. 75.

[21] Генерал-майор Р. Томберг, комиссар 180-й дивизии полковой комиссар Л.А. Евдокимов. Распоряжение командиру и военкому 42 сп 180сд. № 00307 совершенно секретно, экз. № 6 // ERA
R-328. N. 1, S. 3. Lk. 17.

[22] Ответственный секретарь партбюро мл. политрук Шкилев. Отчетный доклад партийному собранию о работе партийного бюро 171 сп с 29.09. по 30.11.40 г. // ERA R-329. N. 1. S. 2. Lk. 5.

[23] Протокол первой корпусной партийной конференции 22-го стр. корпуса ПрибОВО. 3 декабря 1940 г. // РГВА. Ф. 37506. Оп. 1. Д. 10. Л. 4.

[24] 42-й стрелковый полк. Приказы 180-й стрелковой дивизии и 22-го стрелкового корпуса // ERA R-328. N. 1. S. 41. Lk. 141–143.

[25] 1941 год: в 2 кн. Кн. 2. М., 1998. С. 221–223.

[26] URL: http://doc20vek.ru/node/2336 (дата обращения: 02.04.18).

[27] Дюков А.Р. Ликвидация «враждебного элемента». Националистический террор и советские репрессии в Восточной Европе. Избранные исследования. М., 2017. С.250–251.

[28] Общество «Мемориал». URL: http://base.memo.ru/person/show/3078640 (дата обращения: 08.04.18).

[29] Звягинцев В.Е. Война на весах Фемиды: война 1941–1945 гг. в материалах следственно-судебных дел. Кн.1. М., 2017; Приложение № 3.

[30] Форум РККА. URL: http://www.vif2ne.org/rkka/forum/arhprint/4507 (дата обращения: 08.04.18).

[31] Протокол первой корпусной партийной конференции 22 стр. корпуса ПрибОВО. 3 декабря 1940 г. // РГВА. Ф. 37506. Оп. 1. Д. 10. Л. 4.

[32] 42 стрелковый полк. Приказы 180-й стрелковой дивизии и 22-го стрелкового корпуса // ERA R-328. N. 1. S. 41. Lk. 99.

[33] Дюков А.Р. Миф о геноциде. Репрессии советских властей в Эстонии (1940–1953). М., 2007. С. 78–79.

[34] 42-й стрелковый полк. Различная переписка о случаях нарушения дисциплины, выезде в летний лагерь и т.д. // ERA R-328. N. 1. S. 41. Lk. 136.

[35] 42-й стрелковый полк. Различная переписка о случаях нарушения дисциплины, выезде в летний лагерь и т.д. // ERA R-328. N. 1. S. 41. Lk. 165.

[36] 42 стрелковый полк. Различная переписка о случаях нарушения дисциплины, выезде в летний лагерь и т.д. // ERA R-328. N. 1. S. 41. Lk. 171–172.